Я позвонила в библиотеку и сказала, что Дьюи не вернется домой. Кей отсутствовала в городе. У Джой был свободный день. За ней побежали в магазин "Сирс", но опоздали. Пришли несколько других сотрудников, чтобы попрощаться. Вместо того чтобы идти к Дьюи, Шарон подошла ко мне и крепко обняла. Спасибо, Шарон. Как мне это было нужно! Затем я обняла Донну и поблагодарила ее за то, что она так любила Дьюи. Донна попрощалась с ним последней.
Кто-то сказал:
- Не знаю, хочу ли я быть здесь, когда его усыпят.
- Правильно, - сказала я. - Я побуду с ним наедине.
Доктор Билл отнес Дьюи в процедурную, чтобы приготовить внутривенное вливание, затем принес его в свежем одеяльце и положил мне на руки. Несколько минут я говорила с Дьюи. Я рассказала, как любила его, как много он для меня значил и как я не хочу, чтобы он страдал. Я объяснила, что произошло и почему. Я поудобнее закутала его в одеяло. Что еще я для него могла сделать? Я качала его на руках, сама покачиваясь вперед и назад, - эта привычка сложилась, еще когда он был котенком. Доктор Билл сделал ему первый укол и тут же - второй.
- Я проверю сердцебиение, - сказал он.
- Не стоит, - возразила я. - Я все пойму по его глазам.
Дьюи скончался.
Глава 27
Любить Дьюи
Восемь дней я провела во Флориде. Я не читала газет. Не смотрела телевизор. Не отвечала ни на какие телефонные звонки. Это был лучший способ отдалиться от всего, потому что я тяжело переживала смерть Дьюи. Очень тяжело. Я села на рейс из Омахи и плакала всю дорогу до Хьюстона. Во Флориде я часто думала о Дьюи, молча и в одиночестве, но меня окружала семья, которая всегда поддерживала.
Я не имела представления, как широко распространилось известие о смерти Дьюи. На следующее утро, пока я в слезах сидела в самолете до Хьюстона, местная радиостанция посвятила утреннюю передачу памяти Дьюи. Журнал в Сиукс-Сити поместил некролог и длинную статью о нем. Через несколько часов известие о смерти Дьюи прозвучало в дневной сводке новостей Си-би-эс. В библиотеку начали поступать звонки. Если бы я осталась в библиотеке, мне бы днями пришлось отвечать на вопросы репортеров, потому что никто из моих коллег не чувствовал себя в состоянии говорить с массмедиа. Ким, секретарь библиотеки, сделала краткое заявление, которое кончалось словами, которые я сейчас воспринимаю как прощание общества с Дьюи, - и все. Этого было достаточно. За следующие несколько дней этот некролог появился более чем в двухстах семидесяти газетах.
Реакция отдельных людей, тронутых смертью Дьюи, была столь же ошеломляющей. Горожанам звонили друзья и родственники со всей страны, которые прочитали о смерти Дьюи в местных газетах или услышали по местному радио. Одна местная пара была в отлучке и узнала новость от друзей в Сан-Франциско, которые прочитали о кончине Дьюи в "Сан-Франциско кроникл". Почитатели Дьюи устроили постоянное дежурство в библиотеке. Местные бизнесмены слали цветы и памятные подарки. Эмми, дочь Шарон и Тони, подарила мне рисунок, на котором она изобразила Дьюи, - в середине листа было два зеленых крута с черточками во все стороны. Это было прекрасно, и Эмми просияла, когда я прикрепила ее рисунок к двери своего кабинета. Он был лучшим способом для нас, чтобы помнить Дьюи.
Гэри Рома, режиссер документальной ленты о библиотечных котах, прислал мне длинное письмо. В нем, в частности, говорилось: "Не знаю, сообщал ли я вам, но из всего множества библиотечных котов, которых я встречал по всей стране, моим любимцем был Дьюи. Его красота, очарование и игривость были уникальными".
Томоко из Общественного телевидения Японии рассказал нам в письме, что о смерти Дьюи было объявлено по всей Японии, и многие печалились, узнав, что он скончался.
Марти Аттун, автор статьи в журнале, написав, сообщила нам, что история Дьюи продолжает оставаться ее любимой. С тех пор прошли годы, и сейчас Марти - исполнительный редактор. Казалось невероятным, что, написав сотни статей, Марти будет помнить кота и тем более говорить о нем с такой любовью. Но это был Дьюи. Он умел глубоко тронуть человека.
К тому времени, когда я вернулась в свой кабинет, на моем столе высилась груда писем и карточек высотой более метра. В ящике входящих посланий меня ждали более шестисот электронных писем. Многие были от людей, которые только раз встречались с ним, но так и не смогли забыть. Сотни других были от людей, которые никогда не видели Дьюи. За месяц после его смерти я получила более тысячи электронных писем со всего мира. Мы слышали о солдате в Ираке, который был глубоко тронут смертью Дьюи, несмотря на то что он каждый день видел вокруг себя - или, может, именно потому. Мы получили письмо от мужа и жены из Коннектикута, сыну которых исполнилось одиннадцать лет; в свой день рождения он попросил запустить воздушный шар в честь Дьюи. Мы получили множество подарков и пожертвований. Например, библиотекарь из Музея военно-морской истории преподнесла четыре книги в его память. Она была знакома с историей Дьюи по публикациям и прочитала некролог о нем в "Вашингтон пост".
Многие горожане хотели от нас, чтобы мы организовали памятную службу. Я не хотела ее, так же как и все мои коллеги, но что-то мы должны были сделать. Так что в холодную субботу в середине декабря все любившие Дьюи собрались в библиотеке, чтобы вспомнить в последний раз, по крайней мере официально, их друга, который оказал такое влияние на их жизнь. Все мы старались, чтобы встреча прошла легко. Я рассказала историю с летучей мышью, Одри - как Дьюи путешествовал по светильникам, Джой припомнила прогулки на тележке с книгами, Шарон рассказала, как Дьюи вытащил мясо из ее сандвича, - но, несмотря на все наши старания, у многих на глазах были слезы. Две женщины плакали все время.
Эту встречу снимали несколько местных телевизионных станций. Мысль была хорошей, но операторы явно не к месту. Между нашими друзьями шли приватные разговоры: мы не хотим излагать наши слова всему миру. Кроме того, собравшись вместе, мы понимали, что слова не могут передать наши чувства к Дьюи. Оказалось непросто рассказать, каким он был необыкновенным. Мы застыли на месте, вокруг нас были камеры, и мир в молчании замер вокруг нас. Это говорило больше, чем любые слова. Наконец местная школьная учительница нарушила молчание: "Люди могут считать - подумаешь, большое дело, ведь он был всего лишь котом. Но вот в этом они не правы. Дьюи значил для нас гораздо больше". И все безошибочно поняли, что она имела в виду.
Мои воспоминания о Дьюи носили более личный характер. Коллеги помыли его мисочки и пожертвовали оставшийся после него корм, но я должна была забрать его игрушки. Мне пришлось вычистить его полку: вазелин для свалявшейся шерсти, щетку, моток красного шнура, с которым он играл всю жизнь. Каждое утро я ставила машину и шла к библиотеке, но Дьюи больше не ждал меня у входных дверей. Когда сотрудники вернулись в библиотеку, в последний раз навестив Дьюи, калорифер, перед которым он лежал каждый день, не работал. Дьюи каждое утро устраивался рядом с ним, и он прекрасно делал свое дело. А сейчас словно смерть Дьюи лишила калорифер причины работать. Неужели неработающее устройство может разбить ваше сердце? Лишь спустя шесть недель я подумала, что надо починить нагреватель.
Я решила кремировать Дьюи вместе с одной из его игрушек, Микки-Маусом, чтобы он был не одинок. Крематорий бесплатно предложил урну красного дерева с бронзовой пластинкой, но я отказалась. Дьюи вернулся в библиотеку в обыкновенной пластиковой урне, внутри которой был мешочек из синего бархата. Я поставила урну на полку в своем кабинете и вернулась к работе.
Через неделю после заупокойной службы я вышла из кабинета за полчаса до открытия библиотеки, задолго до появления первого посетителя и сказала Кей:
- Пришло время.
Стоял декабрь, очередное убийственно холодное утро Айовы. Как то, первое, утро и много последующих. Близился самый короткий день в году, и солнце еще не встало. Небо было темно-синим, с пурпурными отсветами, и на дорогах не было никакого движения. Завывал холодный ветер, который летел с канадских равнин, продувая улицы и проносясь над убранными кукурузными полями.
Мы перевернули несколько камней в маленьком садике перед библиотекой в поисках места, где земля еще не окончательно промерзла, но она вся была льдистой, и Кей понадобилось время, чтобы выкопать ямку. Над зданиями в дальней стороне парковки уже взошло солнце, бросая первые тени. Я положила в землю останки своего друга и сказала простые слова: "Ты всегда с нами, Дьюи. Это твой дом". Затем Кей бросила первую лопату земли, которая навечно погребла пепел Дьюи под окном детской библиотеки, в ногах прекрасной статуи матери, читающей своим детям. Когда Кей вернула камень на место вечного упокоения Дьюи, я подняла взгляд и увидела, что все сотрудники библиотеки стоят у окна, молча глядя на нас.
Эпилог
Последние мысли из Айовы
После кончины Дьюи не так много событий произошло в северозападной Айове. С появлением этанола в земле оставалось больше кукурузы, чем раньше, но было нужно не так много рабочих, чтобы растить ее. Появилось больше машин и новые технологии. И конечно, больше земли.
Больница в Спенсере обзавелась первым пластическим хирургом. Клеберу Мейеру исполнилось восемьдесят лет, он покинул офис и вернулся на свою бензоколонку. Новым мэром стал муж Ким Петерсон, секретаря библиотеки, но читателем он был таким же невзыскательным, как Клебер. Завод на окраине города, который выпускал запасные части к машинам, перебрался в мексиканский Хуарес. Было потеряно сто двадцать рабочих мест. Но Спенсер сможет пережить это. Как всегда.
Библиотека продолжала работать. В первый раз с того времени, как Рейган стал президентом, в ней не было кота. После смерти Дьюи мы получили почти сто предложений. Они поступали даже из Техаса, с оплаченной доставкой. Коты были очень милые, а история спасения многих из них весьма трогательной, но никто не вызывал энтузиазма, чтобы взять его. Совет библиотеки мудро ввел двухлетний мораторий на котов. Необходимо время, сказали они, чтобы все обдумать. Мы поняли, что прошлое вернуть невозможно.
Но я не сомневалась, что память о Дьюи будет жить. Может быть, в библиотеке, где его портрет висел у входной двери над бронзовой пластиной с историей его жизни, - подарок одного из многочисленных друзей Дьюи. Может, в детях, которые знали его и которые десятилетиями будут рассказывать о нем, приводя детей и внуков. Может, в этой книге. Ведь для этого я и пишу ее. Ради Дьюи.
В 2000 году, когда Гранд-авеню вошла в Национальный регистр, Спенсер заказал общественную художественную инсталляцию. Она должна была служить напоминанием о наших ценностях и в то же время - воротами в наш исторический даунтаун. Два специалиста по созданию и укладке мозаики из Чикаго, Нина Смут-Кайн и Джон Питман Вебер, провели в наших местах год. Они разговаривали с нами, изучали нашу историю и наблюдали за нашим образом жизни. Более семисот пятидесяти обитателей города, от детей до дедушек, давали консультации художникам. В результате появилась мозаичная скульптура, названная "Собрание: Времен, Земель и многих Рук".
"Собрание" состояло из четырех декоративных колонн и трех живописных стен. Южная стена называлась "История этой Земли". Она представляла собой сцену на ферме, где выращивают кукурузу и растят свиней; женщина развешивает одежду на веревке; мчится поезд. Северная стена называлась "История отдыха на воздухе". Главной темой были Ист-Линч- и Вест-Линч-парки, наше главное муниципальное место отдыха; игровые площадки на северо-западной окраине города. Озера. Западная стена была "Историей Спенсера". Она показывала, как три поколения собираются в доме бабушки, как город борется с пожаром и как женщина лепит горшок - метафора, говорящая, как мы создаем свое будущее. Чуть левее центра в верхней половине сидит рыжий кот перед открытыми страницами книги. Образ создан на основе детских рисунков.
Это история Спенсера. Дьюи часть ее - тогда, сейчас и навсегда. Я знаю, он будет жить очень долго в коллективной памяти города, которая никогда не забывает, где и что было. Когда Дьюи было четырнадцать лет, я говорила Джоди: "Не знаю, захочу ли остаться работать в библиотеке после смерти Дьюи". Это было всего лишь предчувствие, но теперь я понимаю, что имела в виду. Сколько я могу помнить, когда каждое утро я открывала библиотеку, она была живой: Дьюи с надеждой и любовью встречал меня у входных дверей. Теперь она стала мертвым зданием. Меня до костей пробирала дрожь, даже летом. Случалось, утром мне не хотелось браться за дело, но я включала свет, и библиотека оживала. Приходили сотрудники. За ними следовали посетители: люди средних лет за книгами, бизнесмены за журналами, подростки усаживались за компьютеры; дети приходили ради историй, а пожилые - за поддержкой. Библиотека жила, и снова я чувствовала, что занимаюсь лучшей работой на земле, по крайней мере пока готова уходить вечерами, хотя никто больше не просит меня поиграть в прятки.
Через год после смерти Дьюи мое здоровье резко пошло на спад. Настало время, поняла я, менять жизнь. Без Дьюи библиотека стала совсем другой, и я не хотела кончать мои дни, когда вокруг пусто, тихо, а порой и одиноко. Когда я видела, как мимо проезжает тележка с книгами, в которой Дьюи любил кататься, у меня разрывалось сердце. Мне так не хватало его - и не время от времени, а каждый день. Я решила уйти на покой. Пришло время. Более ста двадцати пяти человек посетили мою прощальную вечеринку, включая тех, кто жил вне города и с кем я годами не виделась. Папа прочел одну из своих поэм; мои внуки сидели рядом со мной, приветствуя тех, кто желал мне всех благ; в "Спенсер дейли репортер" появились две статьи с благодарностью за двадцать пять лет работы. Как и Дьюи, я была счастлива. Я уходила тогда, когда сама решила.
Найти свое место. Радоваться тому, что у тебя есть. Хорошо относиться ко всем. Прожить достойную жизнь. Речь идет не о материальной ее стороне, а о любви. И предвидеть ее никогда нельзя.
Все это я усвоила, конечно, от Дьюи, но, как всегда, эти ответы оказались слишком простыми. Все ответы, кроме того, что я любила Дьюи всем сердцем и он отвечал мне взаимностью, казались слишком простыми. Но я попытаюсь…
Когда мне было три года, отец приобрел трактор "Джон Дир". У трактора впереди был культиватор, который представлял собой длинный ряд лопатообразных лезвий, по шесть с каждой стороны. Лезвия были приподняты над землей на несколько дюймов, и, чтобы опустить их на землю, надо было подать ручку вперед. Они врезались в землю, отбрасывая свежую почву к рядам кукурузы. Как-то я играла рядом с передним колесом трактора, когда брат мамы вышел после ленча, повернул ключ и тронул с места. Папа увидел, что случилось, и, крича, кинулся к трактору, но брат мамы не слышал его. Колесо опрокинуло меня и сунуло под лезвия. Меня перекидывало с одного лезвия на другое, пока брат матери не повернул колесо. Внутренние лезвия швырнули меня через проем в середине и оставили лежать лицом вниз за трактором. Папа одним движением подхватил меня и бегом понес к крыльцу. Он изумленно осмотрел меня и весь день не спускал с рук, покачиваясь вместе со мной в нашем старом кресле-качалке. Он плакал над моим плечом и приговаривал: "С тобой все в порядке, все в порядке".
Наконец я посмотрела на него и сказала: "Я порезала палец". И показала ему кровь. Я была в синяках, но этот крохотный порез остался единственной отметиной.
Такова жизнь. Все мы то и дело проскальзываем между зубьями культиватора. Мы в синяках и порезах. Порой лезвия наносят глубокие раны. Счастливчики отделываются несколькими царапинами, парой капель крови - но это не самое главное. Самое главное - иметь рядом кого-то, кто поднимет вас, поддержит и скажет, что все в порядке.
Годами мне казалось, что именно это я и делаю для Дьюи. Я думала, что стоит рассказать мою историю. Так я и сделала. Когда Дьюи было плохо, когда он замерзал и плакал, я оказалась рядом. Я взяла его на руки. И заверила, что все в порядке.
Но это только часть правды. Подлинная истина в том, что все эти годы - и в тяжелые дни, и в хорошие времена, и во все те не оставшиеся в памяти моменты, из которых и складывались страницы подлинной книги наших жизней, - Дьюи поддерживал меня.
Он и сейчас поддерживает меня. Так что спасибо тебе, Дьюи. Спасибо. Где бы ты ни был.