Дядюшка Петер огляделся, отыскивая для кнута подходящее место, и уже в который раз решил про себя, что в завещании отпишет Лайошу да Аннуш долю побольше, чем всем прочим. Правда, это время еще далеко… А Лайош хороший парень… и не из-за угощения вовсе, а просто хороший.
"Хороший парень" кончил дело в кооперативе и рукопожатием средней крепости выразил свою радость по поводу получения кооперативом железа для подков. Щупленький заведующий лавкой от этого дружеского рукопожатия вскинул левую ногу, хотя Лайош и не собирался ее пожимать.
"И что за рука у этого Пишты! Будто из теста! - думал по дороге домой кузнец, свесив большую лохматую голову. - Ну, а теперь спать, спать…"
Свет лампы, выбивавшийся в прихожую, ласково звал войти, и кузнец, заранее улыбаясь, остановился в двери.
Остановился, потом заморгал, будто свет резал ему глаза или он плохо видел…
- Дядя Петер! - заорал он так, что Анна испуганно выскочила из сарайчика, потому что были в этом вопле страх, злость, растерянность, горечь и даже - капля радости, но радости сникающией, уходящей, словно он прощался с полученной от старого Ихароша в приданое кроватью и упорхнувшей надеждой лечь в нее пораньше.
- Вот это неожиданность так неожиданность, ну и ну…
Что подразумевал Лайош под этим "ну и ну", рассказать было бы трудно. Пожалуй, оставим и мрачную догадку, связанную с самым большим молотом, который почему-то представился Лайошу, как только он увидел дядюшку Петера… довольно и того, что после рукопожатия Лайоша глаза нежданного гостя налились слезами, надо думать, от радости…
- Крепкая у тебя рука, - покосился на свою ладонь гость. - Ну, а вообще-то как живете, дети мои?
- Да так, помаленьку. Работа, опять работа да забота, - совсем помрачнел кузнец, так как взгляд его ненароком упал на кровать. - Вина-то какого принесла, Аннушка? Того, что получше ведь?
- Того принесла, какое дяде Петеру положено, - взмахнула скатертью Анна, - но до ужина не спеша попивайте, чтоб аппетита не отбить.
- Матушка ваша тоже всяко оставляла меня поужинать, - подкрутил вислые усы Петер, - но я, говорю, уж лучше молодушкину стряпню отведаю. Так и рассудил.
Чтоб тебя громом разразило с твоими рассуждениями, подумал Лайош, сказать же сказал тихо:
- Так оно и правильно. Стариков-то скорей в сон клонит… Ну, держите, дядя Петер, - чокнулся он своим стаканом, - чтоб не последняя. (Может, хоть от вина взбодрюсь немного… не то со стула свалюсь, так и засну.)
Дядя Петер, прежде чем поставить стакан, еще понюхал его.
- А, говорят, тубероза хорошо пахнет. Что ж тогда про это вино сказать?
- Это верно, - сказал Лайош и опять наполнил стаканы, - это верно.
Постепенно Лайошу приход старого Петера перестал казаться такой уж бедой.
Как видим, старый Ихарош ошибался, думая, что Лайош спит без задних ног.
Хмурый кузнец отнюдь не спал и догадывался уже, что заснет не скоро, ибо ноздри его шевелил плывший из кухни запах куриного паприкаша, так будоража все чувства, как впору разве только любви.
- Вчера мы у дяди Гашпара ужинали, он рыбы наловил, - вспомнилось ему, так как опять разыгрался аппетит, - и такая у него собака, ну такая собака… иного человека дороже стоит…
Тут Лайош был прав.
Репейка действительно стоил куда больше, чем иные люди, например, те двое, что пробирались по тропинке задами.
Было тихо, собаки лаяли со стороны улицы.
- Говоришь, собаки в доме нет, - обернулся тот, кто шел первым, так что второй чуть не налетел на него в темноте. - Тогда, может, все-таки лучше отсюда зайти, через сад?…
- Боюсь сбиться в этакой темноте. С улицы до дома два шага, а если все сладится гладко, выйдем задами. На улице в эту пору ни души. А соседских собак приманим сейчас сюда и угостим шкварками. Да мы уж пришли. Это соседский сад…
Две тени постояли немного молча.
- Три шарика брось в этот сад, а я в другие два.
- Говорю же, нет у старика собаки.
- Все равно… да и забор, может, никудышний, а эти собаки шастают туда-сюда.
- Ну, ладно. Сейчас вернусь. - И две тени расстались. Один перебросил порядочные катышки из шкварок в сад Бодри, второй - в сад Репейки и к соседям с другой стороны. Собаку из этого двора Репейка не знал. Это был старый кобель, которого почти не было слышно. Целыми днями лежал он в прихожей да ловил мух, когда они нацеливались сесть ему на нос. К тому же вдоль этого забора стояла кладка дров, хлев, сараи, так что Репейка даже не видел ни разу своего соседа.
Катышки из шкварок перелетели через ограды, и две тени сошлись опять.
- Подождем еще?
- Незачем. Рвани планку, и пойдем.
С улицы доносилась только разрозненная собачья перекличка, когда затрещал забор. Бодри взвилась:
- Человек… человек… ворр-рры! Берегись… берр-региись! - и стрелой помчалась в сад, откуда слышала треск.
- Пошли, - прошептал злоумышленник, - эти теперь будут тут бесноваться. И нас почуют, станут носиться вдоль забора, пока не наткнутся на шкварки…
- А потом?
- Болван ты, Пали, нет никакого "потом". Проглоти вот шкварки со стрихнином, тогда узнаешь, что потом…
Смутный силуэт, названный Пали, больше не интересовался действием яда и зашагал в ногу с благородным своим приятелем.
- Он здесь был, здесь, - надрывалась Бодри, - разве ты не чуешь, Репейка?
Репейка не отозвался, он прислушивался. Слышал крадущиеся, удаляющиеся шаги, слышал, как поочередно захлебываются особенно сильным лаем собаки, точно указывая место, где проходят за садами чужаки.
С улицы и дворов собачий лай перекинулся назад, в сады, потом стал разрозненным и, наконец, перешел в неуверенные пересуды о событиях.
Репейка все сидел и прислушивался.
- Чую какой-то запах… у-у, а тут как вкусно пахнет, - пролаяла уже потише Бодри, - сейчас поищу, что это…
Репейка опять не ответил, он сидел на дорожке, ведущей в сад, странный запах шкварок и чужих людей как раз сейчас проник ему в нос и лег на весы инстинктов.
Репейка плотно поужинал, впрочем, он в любом случае не принял бы еду от незнакомцев, да еще при столь подозрительных обстоятельствах. Нервы его зазвенели в смутном ощущении опасности, и он вглядывался в темноту, как будто звон шел оттуда.
Бодри была домашняя собака, сельская собака, голодная собака, Репейка же был собака пастушеская и поэтому лучше слышал неслышное и лучше чуял то, чего голодная Бодри учуять не могла. Каждый нерв Репейки дрожал, потом ему вспомнился хозяин, и щенок молча бросился в дом.
Прикрученная лампа слабо горела, старый мастер спокойно спал. Репейка обежал комнату, потом кухню и снова кинулся в сад, как будто Бодри позвала его.
Но Бодри уже никого не звала, она лишь корчилась в судорогах.
- Нашла, - прохрипела она, - ох, конец мне! - И вся выгнулась, словно ее тошнило. Потом опрокинулась наземь, скрипя зубами, исходя слюной…
- Что с тобой? - приник носом к забору Репейка, но Бодри уже не отвечала, только прерывисто хрипела, и бока ее подымались все медленнее, все медленнее…
В этот миг две тени проскользнули с темной улицы во двор, затем на кухню.
- Прикрой наружную дверь, но щелку оставь…
Спит? - И первая тень беззвучно отворила дверь в комнату.
- Спит! Стань у кровати, - приказал высокий и, словно был у себя дома, распахнул шкаф.
Репейка, содрогаясь, посидел еще немного у забора, по ту сторону которого лежала Бодри, уже недвижимая, потом старательно обнюхал забор, выходивший на луг, но ничего нового не обнаружил. Он вернулся к Бодри, гонимый беспокойством и смутной тревогой, но над нею трепетал лишь остывающий пар. Вдруг в доме что-то сильно стукнуло, словно взрывом подбросив щенка в воздух.
Старый Ихарош проснулся несколько мгновений назад, хотя лучше бы ему было не просыпаться. Ночной гость по имени Пали тут же набросил ему на лицо подушку и сел на нее, а старый мастер в страхе и муке сильно ударил ногой по доскам кровати.
- Подержи, сейчас я кончу здесь…
Мастер Ихарош задыхался и бился, потом стих.
- Сейчас, сейчас, - набивал карманы долговязый: - Да, лампу погасить не забудь… Что это?! - прохрипел он испуганно.
Репейка протиснулся в дверную щель, словно комочек тьмы, мигом оглядел комнату, мигом оценил все позы и запахи и, хрипло рыча, вцепился долговязому в ногу.
Второй молниеносно оставил неподвижного старика, схватил палку, стоявшую у кровати, и - ударил.
Репейка остался распростертым на полу.
Приблизительно в это же время дядюшка Петер расстегнул жилет, так как ему было жарко, достал заодно часы и внимательно на них посмотрел.
- Черт возьми!
Однако часы упорствовали и, несмотря на все изумление дядюшки Петера, показывали половину второго.
- Дети!.. Дети мои, - вставая, повторил он, и это обращение звучало значительно теплее, более того, что-то туманно сулило в далеком будущем. - Дети мои, я ухожу…
- Не спешите, дядя Петер, - сказала Анна с тем мученическим спокойствием, какое щедро вознаграждается только уходом гостя, - куда же вам торопиться…
- Оно так, но, как говорится, лошади сыты, путнику пора в дорогу. Телегу-то, Лайош, я у отца твоего во дворе оставил, только постромки сбросил, да торбы с овсом повесил лошадям на шеи.
- Лайош, подай фонарь, темно на дворе.
- Не надо, сынок, - остановил старик готового услужить кузнеца, - вижу я и в темноте. Ну, будете в наших краях, не обидьте, заглядывайте…
- Лайош вас проводит, дядя Петер.
В глазах Лайоша потемнело, но потом просветлело вновь, потому что дядюшка Петер обиженно посмотрел на Анну:
- Это уж стыдно было бы! Еще кто-нибудь увидит нас да подумает, будто пили мы…
И поплелся дядюшка Петер один к своим лошадям, шел медленно, чтобы привыкнуть к темноте, хотя и в темноте знал дорогу, знал, мимо чьей усадьбы проходит: щипцы домов черно врезались между звезд и формой своей выдавали хозяина.
"Ага, вот здесь живет старый Ихарош, как-нибудь и к нему наведаюсь. Жаль, что такой человек старится… - Раздумавшись, он даже остановился, его потянуло к трубке. - Да ладно, потом уж, в телеге", - мысленно махнул он рукой и пошел было дальше, как вдруг послышался ему жалобный стон.
- Что это? Собака, что ли?
Стон все кружился в ушах, проник и в мысли.
- Ну-ну… что это скулит собачонка? - Он еще немного прислушался, но потом свернул к калитке.
- Калитка открыта… - Ощупью добрался до кухонной двери. - И здесь открыто. - Он нащупал дверь в комнату. - А, черт! Дядя Гашпар! - позвал он вполголоса, но никто ему не ответил, замолкла и собака.
Что-то страшное, словно холодная паутина, коснулось лица Петера, но вот с сухим треском вспыхнула спичка, он подошел к лампе и засветил ее.
Рука Петера дрожала, пока он насаживал стекло; теперь можно было оглядеться. Шкаф стоял распахнутый настежь, Гашпар лежал на кровати, желтый, как воск. "Тут, кажется, беда", - подумал Петер и заставил себя подойти к кровати, с усилием потянулся к руке старого Ихароша.
"Теплая!.. что ж теперь делать?"
Взгляд упал на шкаф, на перерытое белье, расшвырянные по полу мелочи, толстую палку… и на лежавшего у стены щенка.
"Собаку пришибли, - кивнул Петер, - но старик-то? Ага, мокрую тряпку", - сообразил он, обмакнул в ведро висевшее на стуле полотенце, потом расстегнул Ихарошу рубашку на груди и, даже не отжав полотенце, приложил к сердцу.
"А ведь надо было отжать!" - подумал он потом, увидев, что старый мастер открыл глаза и тусклым взором уставился в потолок, воскликнул:
- Дядюшка Гашпар! Это я, Петер Чизмадиа! - Все обошлось…
- Это ты, Петер? А где щенок?
- У окна лежит, похоже, по голове его стукнули.
- Их двое было… двое. Собачка жива?
При звуках этого голоса Репейка вернулся в реальный мир и заскулил.
- Ну вот, живой! Так я побегу к Лайошу и в милицию.
- Ступай, Петер, мне уже лучше, только сперва погляди, что там со щенком.
- Чего мне на него глядеть, потом посмотрю, как вернусь, - сказал Петер. - А наружную дверь я все-таки захлопну.
Когда шаги Петера стихли, старый мастер поправил на груди полотенце и повернулся к окну.
- Репейка!
- Иии-йиии, - заплакал щенок, изо всех сил стараясь встать на ноги, но безуспешно, - йии-йииии… ноги меня не держат, слабые стали ноги…
- Лежи, лежи спокойно, вот Аннуш придет…
- У меня на голове что-то… тяжелое, тяжелое…
Да, вздувшаяся на голове Репейки шишка, с кулак величиной, свидетельствовала о том, что Пали был мастер расправляться палкой. Еще бы чуточка, и голова щенка раскололась бы.
- Поправишься ты, не бойся…
Репейка дышал со свистом. Нос был в крови, ухо в крови, налитый кровью левый глаз выпучен. Но теперь он лежал на животе, опустив тяжелую голову на пол. Болезненный туман понемногу рассеивался, он уже видел ножку шкафа, и мозговые извилины словно бы улеглись по местам. Он попытался подтащиться ближе к хозяину.
- Уй-уй-уй, я хочу к тебе поближе.
- Лежи, лежи. Скоро Аннуш придет.
Репейка опустил морду на пол и сосредоточился на двери; повернуться к ней он не мог, но уже слышал то, чего не улавливало пока ухо старого мастера: торопливо приближавшиеся знакомые шаги.
Щелкнул замок.
- Отец!
- Приберись немного в комнате, дочка… а ты что собрался делать с этим молотом, Лайош?
Лайош только вращал глазами, и это было бы далеко не самое приятное зрелище для Пали и его долговязого приятеля.
- Положи свой молот, Лайош, - распорядилась Аннушка, оглянувшись на разъяренного супруга, - принеси мне лучше чистой воды и метелку.
- Да что же тут было, отец? - присела она на край постели. - Как вы, отец, родненький?… Где Репейка?… Дядя Петер сейчас приведет милицию… Сколько их было… нашли деньги-то… да как же вы не заметили… и собака тоже?
- Они пришибли ее, - коротко ответил Ихарош на град вопросов, - пришибли, может, и жива не будет.
Во дворе опять хлопнула калитка, в прихожей послышался топот ног, кто-то прислонил к стене велосипед, слышно было, как звякнул звонок, и по кухне прошелся свет электрического фонаря.
- Куда это с метелкой собрался, Лайош? - спросил кто-то на кухне.
- Аннушке нужно, там все вверх дном…
- Поставь-ка ее на место, сперва мы осмотрим все, - уже ближе раздался голос и вместе со своим обладателем вступил в комнату.
- Добрый вечер.
В двери стояли два милиционера. Первым вошел высокий сержант с чуть-чуть раскосыми глазами. Когда он снял фуражку, на лоб упала черная прядь.
- Особой беды, вижу, не случилось, - проговорил он, не двигаясь, но глаза его внимательно обегали комнату. - Сколько их было, дядя Гашпар?
- Слышал, переговаривались двое.
- Двое. Быстро давай в отделение, - не оборачиваясь, приказал сержант своему спутнику. - Надо поднять на ноги всю округу. Лайош, могу я тебя попросить… разбуди почту, чтобы дали связь…
- Ладно, - сказал Лайош, а велосипед второго милиционера тем временем уже катил по дорожке.
- Вижу, собаку по голове шарахнули… а пес хорош! - Сделав два шага к кровати, он наклонился к старику. - Как зовут-то? - спросил он негромко.
- Ты что, спятил, Йошка, или не узнаешь?
- Про щенка спрашиваю…
- А… Репейка, - невольно перешел на шепот и старый Ихарош. Милиционер подошел к собаке.
- Что, сержант, может с собаки допрос снять хотите? - съязвила Анна, обиженная, что милиционер не обратил на нее никакого внимания. - Правда, слух идет, будто ваша милость прежде пастухом были…
- Это отец. А я - только подпаском, - бросил ей милиционер мимоходом и тут же наклонился к собаке.
- Репейка, - погладил он щенка по спине, - Репейка, эх, как же тебя по голове стукнули!
Репейка собрался было заворчать, но передумал и только, помаргивая, глядел на милиционера.
"Он меня знает, - думал он. - Да, знает. Голос его мне нравится и рука тоже". - И впервые с тех пор, как Пали ударил его, повилял куцым хвостом.
- Почему ты не укусил его, Репейка, почему? Или все-таки укусил?
Анна сердито махнула рукой.
- А вот говорить он, представьте, не может. Многое умеет, а говорить - нет.
Милиционер подсунул обе руки под щенка, поднял его и поднес к лампе. Репейка скулил.
- Тряпочку какую-нибудь дайте, пожалуйста, - попросил милиционер. - Смочите ее, если можно. Спасибо… Ну-ну, я осторожно, песик, я очень осторожно… - успокоил милиционер заерзавшего щенка и отер его окровавленную морду.
- Ну-ка, зубы покажи!
Он оттянул брылья на деснах, обнажив фарфорово-белые клыки. Милиционер улыбнулся.