- Ну, что, ноге-то в них удобно? - Это был уже голос матери, и он явственно почувствовал, как жмут сапоги, но они были такие красивые, с латунными подковками, и он сказал:
- Удобно.
- Тогда можешь не снимать, - сказала мать: она видела, что сапоги очень нравятся мальчику, ну, так и пусть порадуется.
Был жаркий летний день, и через полчаса сапоги превратились в раскаленный железный капкан. Каждая остановка - передышка в море мучений, и каждый раз начало пути - неверное спотыкание на раскаленной жаровне боли.
Отец ожидал их в дешевой закусочной, летней времянке, он внимательно глядел на отставшего от матери сына.
- Красивые сапоги парнишке купила… - глянул отец на покупку.
- Понравились ему.
Тут подошел и он сам. Стиснув зубы, улыбнулся, поблагодарил за сапоги.
Отец только кивнул и долго смотрел вдаль из-под брезентового навеса, словно увидел что-то особенно завлекательное в базарной толкотне.
- Не тесны? Главное, чтобы тесны не были. И на две портянки не тесны будут?
- Лето на дворе, - вступилась за красивые сапоги мать.
- Неудобная обувь на всю жизнь может ноги испортить. Я спрашиваю, сын: не тесны сапоги?
В голосе были любовь и угроза. Даже мухи замерли на столе; отец положил руку сыну на плечо. И от этого весы покачнулись, зло отделилось от добра, ложь от истины. Мальчик поднял залитое слезами лицо.
- Тесны, отец… но тогда я и не почуял.
- Ничего, растянутся…
Но мужчина лишь глянул на жену, и она сочла за лучшее больше не вмешиваться.
- Снимай, сынок. Я помогу…
Сапоги никак не хотели слезать с затекших ног; едва навес не порушили, их стаскивая.
- Оботри, может, примут назад. Так. А теперь пошли.
- Вот его старые сапоги, - сказала мать.
- Не нужно!
Еще и сейчас, семьдесят лет спустя, легкая краска проступает у Гашпара Ихароша на лице, и он ногами ощущает теплую летнюю пыль. В руках у него два красавца-сапога с латунными подковками, портянки, и ему хочется провалиться сквозь землю со стыда.
Сапожник упирался недолго.
- А теперь дайте нам такие, чтоб, хоть с чердака прыгнул, сразу в них угодил, - сказал отец.
Вот это было освобождение! Окончательное освобождение от муторных завтрашних дней после сболтнувшегося ненароком слова и от последствий его, всегда кривых или тесных. Жестокий урок послужил началом обдуманности, и Гашпар Ихарош больше не лгал, разве только во благо. Никогда не называл белое черным, прохладу жарой, дурное хорошим, тесное просторным. Соблазны минуты подстерегали его не раз, потчуя мимолетной своей сладостью, но за ними почти мгновенно проступала суровая действительность и - начинали жать сапоги.
Случилось все это давно, но во сне стало теплым и близким - и Гашпар Ихарош, видя лица, из которых уже ни одного не осталось на свете, ощущает пахнущую сеном суету, чувствует на ногах удобные новенькие сапоги: он с благодарностью берет отца за руку, и чувство мучительной радости начинает колотиться в старом его сердце.
Он видит давнишнюю их повозку и железную подножку, на которую он ступает, видит люшню и корзину на руке матери, ощущает в руке тянучку и во рту - освежающий вкус тянучки семидесятилетней давности, но при этом знает не зная, что все это только сон, и на сердце становится тяжело и печально.
Когда он проснулся, у постели сидел аптекарь. Старик не сразу собрался с мыслями, потом, словно прося прощения, улыбнулся.
- Заснул я…
- Вот и хорошо, дядюшка Ихарош. А я мыло принес и все необходимое. Геза-то мне строго наказал… хотя, если б я знал, сам принес бы. В этом Гезе три сержанта пропало да один сборщик налогов.
- Хороший он человек, хоть и кричит иногда. И доктор хороший…
- Да кричать-то зачем? Можно и потише хорошим человеком быть и хорошим доктором. Уж сколько раз я твердо решал, что тоже стану на крик с ним беседовать и так же глазами вращать, да вот беда, всякий раз забываю, шут возьми его, этого эскулапа! И вот ведь беда, очень он мне по душе… А еще я принес вам многочисленные приветствия от щенка по кличке Репейка. Чувствует он себя хорошо и, если Розалия не закормит его до смерти, будет встречать вас у двери в аптеку.
- Очень я привязался к этому душевному песику. Будто человек был со мной рядом. Очень мне его не хватает, я ведь иной раз вслух раздумываю, а он будто и понимает мои слова…
- Я его во двор выпустил, чтоб не чувствовал себя узником, - сказал аптекарь. - Выйти оттуда он не может, да и не думаю, чтобы такой щенок убежал. Разве сманит кто.
- Сманить его нельзя…
Тихо отворилась дверь, и вошел главный врач в сопровождении сестры. Аптекарь встал, а сестра подошла к окну и подняла жалюзи.
- Больной спал, - сказала она, - но сейчас сумерки ни к чему.
Главный врач кивнул и взял морщинистую руку старика.
- Поспали хорошо?
- Очень хорошо, даже сны видел, хотя со мной это редко бывает, особенно в незнакомом месте.
- Ничего, к новому месту привыкнете.
- Да я и привык уже. Здесь тихо и лежать приятно, хотя за всю свою жизнь я, может, раз десять всего днем полеживал, да и то вряд ли.
- Надо теперь наверстать. Сон очень важен. Сестра принесет вам журналы с картинками. Очки при вас? Хорошо. Просматривайте журналы, читайте и думайте обо всем, кроме болезни, ведь износ еще не болезнь, и на старой телеге можно ездить, только осторожнее…
- Пожалуй, и мне уже пора, - сказал аптекарь, когда главный врач направился к выходу. - Завтра опять приду, дядя Ихарош. Что передать Репейке?
Мастер Ихарош остался один, а в коридоре врач и аптекарь взглянули друг на друга. Они были знакомы довольно давно и, помимо родственности профессий, их связывала просто человеческая дружба.
- Хотелось бы мне знать, увидит ли старик еще свою собачку!
- Если бы можно было привести собаку в больницу, пообещал бы наверное, что увидит, - сказал главный врач, - а так… предсказывать не берусь…
- Печально.
- А может, и не печально, только мы так воспринимаем. Ни ты, ни я не доживем до этого возраста.
- Что ж, и это печально, - проговорил аптекарь. - Ну, привет! Может, сейчас в аптеке тоже кто-нибудь печалится, потому что уже три минуты ждет лекарства. Надо бороться против печального…
Однако в аптеке никого не было, если не считать трех мух. Две из них попались между оконными рамами и как будто уже примирились с тем, что сквозь стекло вылететь нельзя, хотя с мушиной точки зрения это непонятно: что-то, которое с виду ничто, но при этом все-таки нечто. Чудеса! Несколько часов кряду они бились и ломали головы о стекло, а теперь, несколько обалделые, ползали по рамам и, встречаясь, потирали передние лапки.
- Что новенького?
- Ничего!
- Непонятно!
- Непостижимо!.. - И опять бросались на стекло.
Третья муха получила, правда, территорию побольше, дававшую весьма любопытную пищу как глазам ее, так и обонянию, однако все источники запахов, равно как и объекты наблюдения, скрывались в стеклянных или фарфоровых банках. К ним можно было приблизиться, но добраться до них было нельзя.
Итак, муха, испробовав все и убедившись в недостижимости желаний, совершила еще два-три круга, села на блестящие костяные чашечки весов и стала ждать, ибо ничего иного сделать не могла. Правда, она взлетела, когда вошел аптекарь, но теплое лоно чашечки очень к себе манило, и она опустилась на нее вновь, прямо напротив человека, который был непостижимо огромен, а в то же время - этого муха не знала - непостижимо коварен. Он незаметно взял пыльную тряпку и одним движением прихлопнул муху.
- Вот тебе, паршивка!
Муха сразу вскинула ножки кверху, но аптекарь продолжал злиться, хотя это не имело уже никакого смысла. Муху убил - и все-таки злился! Чего ему еще нужно?…
Он долго протирал чистой тряпочкой миниатюрную чашу весов, затем ушел в свою комнату и тут вспомнил о Репейке. Впрочем, вспомнил бы и так, ибо в двери показалась Розалия:
- Репейка целый кавардак устроил на складе. Лает, будто поймал кого.
- Милая Розалия, на нашем, так называемом складе кавардак устроить невозможно. Там испокон веков кавардак, а лаять - его право и даже обязанность. На то он и собака…
- Не морочьте мне голову, сама знаю, что не бегемот, но идти туда боюсь!
- Это другое дело! Пойдемте вместе, но скажите сперва, что приготовите на ужин.
- Еще не знаю. Если будет телячья печенка…
- Превосходно, тогда пойдемте. Если б яичница, я не пошел бы.
Но тут и аптекарь услышал лай Репейки - похоже было на то, что щенок спешно просит помощи:
- Она вот сюда ушла… вот сюда… ой, какая громадина!
К этому времени перед дверью склада покоились уже пять крыс, в образцовом порядке, - так выкладывают добычу на какой-нибудь аристократической охоте; аптекарь дивился, Розалия ужасалась, но мы-то знаем, что Репейка любил порядок.
- Вот сюда! - заливался Репейка. - Крыса вот сюда скрылась…
- Кажется, надо поднять ящик.
- Ох, не подымайте, - пришла в ужас Розалия, - она еще по ноге вскарабкается.
- Весьма сожалею, но оказаться трусливей Репейки не могу. Если же крыса все-таки побежит по штанине, предупреждаю заранее, я буду визжать, потому что это ведь такая гадость!
- Ой, не надо! Нее-ет! - И Розалия вдруг заверещала - так визжат рельсы под вагонами на крутом повороте, - потому что из-под ящика выкатилась крыса величиной с поросенка.
- Ррр-ррр! - кинулся на крысу щенок и покатился вместе с нею, так как она успела вцепиться ему в брылю и отпускать пока не собиралась, а аптекарь одним прыжком, достойным рекордсмена, оказался рядом с Розалией.
- Ффу, - перевел он дух. - Экая гадость, не приноси ее, Репейка, умоляю…
Но схватка все равно уже перешла во двор, сопровождаемая короткими повизгиваниями Розалии, в то время как аптекарь искал палку, чтобы помочь Репейке. Однако в этом уже не было надобности, ибо щенок последним рывком прикончил воина из подземелья и потом только тряс и тряс его… Наконец, подтащил к остальным и, лишь удостоверившись, что враг недвижим, подошел к человеку, который был здесь главным.
- Лихая вышла схватка, - повертел он хвостом, - я немного промазал, ну, да с кем не бывает.
Однако, аптекарь не ответил, тогда Репейка подошел к Розалии.
- Крыса была большая и жирная, - присел он перед ней, - но мясо у нее никуда не годится…
- Ох, Репейка, ох ты, собаченька, - ломала руки Розалия, - только не прикасайся ко мне, не то и не знаю, что со мной будет. Ведь ты весь испачкался об этих поганых тварей. Они, что ли, тиф разносят? - повернулась она к аптекарю.
- И чуму тоже, - сообщил аптекарь, начавший уже приходить в себя. - Репейку мы во всяком случае выкупаем…
- Я до него не дотронусь, хоть всю аптеку мне отдайте.
- Я и отдал бы, Розалия, но аптека государственная, и власти могут посмотреть на это косо. Да и что бы вы делать стали? Надеюсь, меня же взяли бы на службу, а тогда все пошло бы по-прежнему. Так что отдавать вам аптеку я не буду, а попрошу нагреть воды да принести сюда большой таз… я же покуда предам погребению убиенных, ибо интерес к ним мух уже колоссален.
- Экая гадость!
Аптекарь проглотил ком в горле и отвернулся от крыс.
- И не говорите, я уже отказался от телячьей печенки… ох, Репейка, и здоровый же у тебя желудок! Ну, иди, похороним твоих противников.
Розалия вернулась в дом, аптекарь начал копать у забора яму, а Репейка время от времени вспугивал мух с крысиных трупов, но и за работой аптекаря наблюдал, как вдруг из-за забора послышался хрипловатый голос:
- Эгей! Ты что делаешь, Денеш?
- Эгей! Копаю. Рою могилу, место последнего упокоения, как выражаются поэты. Место упокоения, которое примет в себя хладные трупы шести крыс. А ты видел уже моего гостя, дядя Мартон? Репейка, иди сюда, я тебя представлю.
Репейка уже окончательно решил, что этот человек вправе приказывать, поэтому без колебаний подбежал к новому своему другу-человеку, который с помощью ветчины приобрел неоспоримое право на дружбу.
- Слушаюсь! - сел он возле начатой ямы.
- Подойди, я представлю тебя моему соседу, а также родственнице твоей по имени Дама, неизменной обладательнице поощрительных призов, и Мирци, кровожадной будущей тигрице.
Они уже стояли у хилого заборчика из старых кольев.
- А это Репейка, героический пастушеский пес, милицейская собака, удостоенная отличий. Мы же видим по ту сторону забора Мартона Рёйтека, бывшего служащего государственного лесничества, ныне пенсионера.
- Здравствуй, Репейка, - просунул между кольями руку старый лесничий, и это движение было столь непосредственно и естественно, что Репейке ничего не оставалось, как понюхать его узловатую руку. Потом он понюхал еще раз, словно желая в чем-то удостовериться окончательно, посмотрел на лесника и завилял хвостом:
- Тебе известно мое имя, и рука твоя очень приятно пахнет. Такой запах был у старого Галамба и у того человека, которого сейчас нет здесь… и немножко у Додо. Я тебе друг.
- Чудесный пуми! Не ходи туда, Мирци! Черт бы побрал эту нахальную кошку! Но, может быть, он ее не тронет. Репейка, нельзя!
Разумеется, необходимости в этом предупреждении не было. Кошечка жеманно помурлыкала у Репейки под носом, потерлась об него, потом перевернулась на спину и подняла лапки к Репейкиной морде. В это время подошла к забору и Дама, завистливо покачивая хвостом.
- Со всяким и каждым играть лезет… мое воспитание…
Лесник раздвинул колья ограды.
- Ступай и ты, старушка! Аптекарь болтает невесть что, а вообще-то он трусишка.
- Репейка, - воскликнул аптекарь, - по-моему, нас оскорбили. Как ты думаешь, не поставить ли мне Мартона Рёйтёка перед дулом моего… перед моей лопатой?
Собаки познакомились ближе, хотя Мирци постоянно путалась у них под ногами. Хвост Репейки взволнованно дрожал, потом он, зазывая, побежал к складу. Мирци запрыгала за ним, поплелась и Дама.
- Репейка шесть крыс прикончил, - сказал аптекарь, - а сейчас, честное слово, повел, по-моему, показать их своим новым знакомым.
- Верно говоришь. Гляди…
Дама села возле крыс, потом затрясла головой так, что уши ее разлетелись в стороны:
- Молодец! Но крысы грязные и вонючие, я никогда к ним не прикасалась.
Мирци обошла огромных грызунов, одного даже кусанула.
Репейка заворчал.
- Это не твое… - Потом посмотрел на Даму. - Твоя воспитанница очень нахальна.
- Это правда, по ты должен принять во внимание, что родилась-то она кошкой. Меня зовут, - вскинула голову старая легавая на свист лесника, - мне надо идти.
Она вернулась к забору и протиснулась менаду прутьями.
Между тем, яма была готова.
- Какие-нибудь вилы нужны. Хотя старый Ихарош чудеса рассказывал о своем щенке, мол, все, что ни попросишь, приносит.
- Попробуй.
- Репейка!
Репейка тотчас прибежал на зов - конечно, в сопровождении Мирци: котенок любил поразмяться.
- Принеси крысу… крысу, - показал аптекарь на крыс. Репейка побежал к складу и тотчас вернулся. Он колебался. Это же не трубка и не спички…
- Принеси! Принеси! Крысу… крысу!
Репейка опять сбегал туда-обратно, но приказания не понял.
- Дай ему одну в зубы.
- Я?!
- Ну, подтолкни ему под нос, если боишься их.
- Иди сюда, Репейка! - Лопатой он подтолкнул одну крысу к щенку. - Тащи ее сюда… сюда… вот так, вот так… феноменальный пес!! Неси, неси… потрясающе!
Глаза Репейки блестели.
- Игра… игра! - И он положил крысу у ног человека.
- Неси, собачка, неси всех! Неси сюда, неси! - восторженно взмахивал руками аптекарь, и даже старый лесник удивленно покачал головой.
- Слушай, Денеш, подобных собак на свете немного. Ведь он приносит их по одной и не кусает, как сделала бы даже самая лучшая легавая.
Однако, аптекарь почти не слышал его. Он был потрясен и даже не заметил, что Репейка принес уже всех.
- Тащи, Репейка, неси! Тысяча чертей, мы будем выступать с ним в цирке… тащи сюда, моя радость, чтобы я похоронил их всех в этой яме… на ужин получишь две пары сосисок… неси, Репейка!
Репейка опять побежал к складу.
- Неси! - надрывался аптекарь.
Репейка огляделся, обнюхал место, где только что лежали крысы, а поскольку призыв все повторялся, схватил Мирци и потащил к скорчившемуся от смеха аптекарю.
Мирци мяукала, потом стала сердито фыркать:
- Я тебя поцарапаю… всего исцарапаю! - хотя Репейка нес ее бережно, словно коробку спичек.
- Вот! - Репейка отпустил котенка, а так как тот продолжал ныть, бегло лизнул его в морду.
- Мне ведь человек приказал, а тебе я не причинил никакого вреда…
- У меня же вся шуба в слюне, теперь мне вылизывать ее!
- Репейка, я расцеловал бы тебя, но, после крыс, сам понимаешь… Ну, что скажешь, дядя Мартон?
- Ничего. Не могу слова вымолвить. Слезы градом от смеха… одно точно, немецкие овчарки и в сравнение не идут с этим комочком шерсти. Он нес Мирци, словно яичко. Но эта наука не с ним родилась, его этому научили, и тот, кто учил, был мастер своего дела.
Да, - и это знаем не только мы, - Оскар был мастером своего дела. Это открыто признал сам Таддеус, свидетелями же были Султан, Джин и даже Пипинч, а ведь их мнение тут весьма авторитетно.
Мы уже поминали о том, что Репейка почитал себя существом сухопутным, - вот почему он подозрительно косился на появившийся вдруг во дворе большой таз и рядом кастрюлю с водой, от которой шел пар. Щетку же и мыло он встретил уже с нескрываемым отвращением. Предчувствия Репейки были, однако, почти безошибочны, а запах йода из коричневого флакончика только укрепил их.
Розалия принесла еще чайник с холодной водой и натянула резиновые перчатки.
- Ну, давайте собаку сюда.
Репейка подошел поближе к аптекарю.
- Ступай, Репейка. Да вы сами позовите его, Розалия! Это ж такая собака, что если сказать ему: круши мак, - он будет крушить мак. Будет!
- Иди сюда, Репейка, я тебя выкупаю. Вода хорошая, теплая.
Репейка смотрел на аптекаря.
- Вода? Ненавижу! А потом вот это самое… это вонючее… - "Вонючее" было мыло, которое когда-то при купании попало ему в глаза, щипало, и щенок этого не забыл.
- Иди, песик, будешь чистым, как лебедь.
Но Репейка не хотел быть чистым, как лебедь. Более того, он стал посматривать в сад…
- Нельзя! Останешься здесь! - топнул ногой аптекарь. - Почтенная дама ждет тебя, хочет вымыть… право, я тебя не понимаю, Репейка. Идем!
- Э-эх! - вздохнул щенок и, смирившись, поплелся рядом с новым своим повелителем, чтобы поступить в распоряжение Розалии. Он шел, нога за ногу, и даже чуть-чуть скулил.
- У меня особенно живот чувствителен… и если мне попадет в рот это белое… я выскочу из таза!
Однако Розалия так бережно поставила его в таз, а руки ее так ловко и любовно мыли и чистили четырехкилограммового победителя крыс, что щенок повизгивал, честно говоря, лишь по привычке.
- Нет, нет, только не уши! Оттуда пойдет в глаза, в рот…
- Посмотрите, куда укусила его крыса, я потом смажу йодом.
- Вот здесь, - показала Розалия, оттянув Репейке брылю - еще и кровоточит немного.
- Смойте хорошенько мыло, а я вынесу его подстилку.