Возраст Девона, а ему было уже два года, сильно затруднял мою задачу. Для бордер-колли, как и предупредила меня Дин, это пора юношества, самый пик; в лучшем случае - период испытаний и борьбы. Как нужно себя вести - этому учат щенков. Девона даже кастрировали поздно, всего за несколько недель до того, как Дин отправила его на восток. Что же до обучения, то, видимо, оно сводилось к оттачиванию тех самых инстинктов, которые я теперь пытался взять под контроль.
У меня были опасения, что Джулиуса и Стэнли эти мои шумные сражения с Девоном совсем собьют с толку и запугают. С лабрадорами ничего подобного не произошло, хотя теперь они не всегда могли понять, сержусь ли я, расстраиваюсь из-за Девона или из-за их собственного поведения, которое, вообще говоря, было безупречным. Вдобавок они ощущали мое внутреннее напряжение. Когда я кричал и бросал вслед Девону его строгий ошейник (еще один "металлический" звук!), лабрадоры припадали к земле, прижав уши и постукивая хвостами, не зная, как реагировать. Они нервничали: слишком много крика, слишком много шума…
К счастью, мы нашли, пусть не совсем обычное, но остроумное решение такой проблемы, как необходимость работы для Девона.
Парк, куда мы отправлялись со щеткой для утреннего туалета, был обнесен оградой, а к ней примыкала улица с мало интенсивным движением. Мы занимали позицию метрах в ста от ограды и ждали. Заслышав звук приближающейся машины, Девон прижимался к земле в характерной позе овчарки, и устремлял на меня взгляд - ждал сигнала. Не знаю, какая команда поднимала в свое время Старину Кепа, а я, как только машина показывалась, кричал: "Хватай ее, Дев!" Важно было вложить в короткую команду весь свой пыл, иначе Девон мог и не почувствовать, что он действительно нужен. Он стрелой летел к ограде, потом мчался вдоль ее наперегонки с машиной.
Высокая металлическая ограда тянулась параллельно улице метров на сто. Девон, оглушительно лая, добегал до ее конца и, описав большую дугу, возвращался ко мне. Ничто не могло удержать или отвлечь его на этом пути. Он не желал останавливаться, хотя под конец бежал уже из последних сил, высунув язык.
После доброго десятка таких пробежек шерсть вокруг его пасти была облеплена слюной, а грудь тяжело вздымалась. Однако он прямо-таки улыбался удовлетворенно и успокоено, как бы впадая в своего рода транс. И даже подремывал потом в нашем внутреннем дворике на весеннем солнышке, как это делали лабрадоры.
Водители машин, городские рабочие, дети, владельцы других собак подходили взглянуть на него. Иногда по вечерам возле нас собиралась целая стайка ребятишек "поглядеть на собаку, которая так быстро бегает". Один из них предложил для него даже новую кличку - "Быстрый" - а для проверки его достижений принес секундомер.
Джулиус и Стэнли с удовольствием нас сопровождали. По пути они все обнюхивали, пользовались случаем лизнуть подвернувшихся детишек, получали в ответ дружеские похлопывания и объятия, а потом дремали, растянувшись на траве, и клонившееся к закату солнце грело их белые спины. Стэнли не видел повода куда-нибудь бросаться, если туда не летел мяч. Джулиус вообще никогда не находил для этого достойного повода.
Однако Девон сразу оценил наше новое занятие и полюбил его, как любил всякую работу. Оставаясь внутри ограды, он мог вполне удовлетворять свои пастушьи инстинкты, не подвергая опасности никого, в том числе и себя. Я же получил возможность лишний раз убедиться, насколько он умен.
Пес моментально сообразил, что гоняться за своей "добычей" он может здесь, в парке, и нигде больше. А раз так - нигде больше он уже и не пытался.
Эта "работа" ознаменовала прорыв в наших отношениях. Она укрепляла уже возникшую между нами связь тем, что Девон реагировал на мои, хоть и неумелые, но оказавшиеся вполне эффективными сигналы. Она давала выход его огромной, потенциально взрывной энергии. Было изобретено нечто новое - "работа" для пастушьей собаки в городских условиях. Конечно, это не для обложек журналов, посвященных бордер-колли, не для канала Дискавери. Но главное - это срабатывало.
Владельцы питомников бордер-колли постоянно жалуются на чрезмерное одомашнивание этих собак, вытравливающее рабочие качества, за которые их всегда ценили. Мне не хотелось быть в этом повинным; я стремился найти для такой собаки целый ряд дел, способных без всяких овец удовлетворять ее инстинкты.
Правда, для этого требовалось много времени и сил, а вот их как раз могло не хватить. Девон пробыл у нас всего одну неделю, а я уже был совершенно измотан, - гулять приходилось в четыре раза больше и в темпе, впятеро более быстром, чем до его появления. Установившееся между моей работой, моими лабрадорами и всем моим бытом равновесие было нарушено. Мне бы следовало уделять внимание дрессировке Девона, я по сути к ней еще и не приступал. Вообще у меня не было уверенности, что эта собака именно для нас, что она будет счастлива здесь, наконец, что сам я соответствую стоящей передо мной задаче.
Два прожитых года превратили Девона в неудачника с издерганными нервами. Сколько времени потребуется ему на восстановление? Да и возможно ли оно?
Пришло время отправляться в горы, в мою хижину, где собаки и впрямь смогут пожить на свободе: Джулиус получит шанс подняться на новую ступень в своем собачьем дзен-созерцании, Стэнли в безудержном веселье станет бросаться за мячом в озеро или в ручей. Там мы, все четверо, насладимся жизнью в своей мужской компании.
Перед дальней дорогой я отправился с Девоном на своем стареньком джипе в ближайший торговый центр за продуктами: следовало купить хлеба, молока и сэндвичей, чтобы потом позавтракать на автомобильной стоянке, не оставляя собак в раскаленной на солнце машине.
Девону понравилось, высунув голову из окна, следить за покупателями, входившими или выходившими из магазина. Да и нюх его не подвел; спустя пару часов, я обнаружил, что он сумел-таки добраться до бумажного пакета, лежавшего на переднем сиденье, и утащить из сэндвича ветчину. Впрочем, сыр и хлеб он оставил.
V
В горах
Прежде чем приступить к дрессировке требовалось потратить еще некоторое время на укрепление эмоциональных связей - между Девоном и мной, Девоном и лабрадорами, Девоном и здешней горной местностью. Следовало упрочить доверие и взрастить взаимную симпатию, только в этом случае дрессировка могла принести плоды. Нужно было найти место без легковых машин, грузовиков и автобусов, место, где Девон сумел бы расслабиться, а у меня не возникало причин кричать на него, где все мы, наконец, смогли бы перевести дух.
Желательно также, чтоб это место было настолько заброшенным, что его могло только оживить появление подвижного двухгодовалого бордер-колли и пары больших лабрадоров, и настолько уединенным, что учиненный собаками разгром заметить было бы просто некому.
Всем этим требованиям как нельзя лучше отвечало мое пристанище на вершине горы: полуразрушенная, спрятавшаяся в сорняках хижина, обитателями которой являлись до нас лишь мыши да насекомые. Домик выглядел посредственно, зато вид оттуда открывался поистине королевский - луга и фермы, разбросанные по долине, простиравшейся до Вермонта.
Для лабрадоров и для меня с этой горой было связано очень многое. Однажды, в суровую зиму мы надолго застряли здесь и пережили тогда немало драматических событий и счастливых дней.
Собаки рыскали тут повсюду, частенько сталкиваясь с другими обитавшими в горах животными. Трудно представить что-нибудь лучшее для Девона, тут у него будет возможность больше сблизиться с нами и самому слегка поостыть.
Итак, я погрузил в машину всех собак, еще одну собачью кровать и пакеты с косточками и печеньем. Лабрадоров я поместил в заднее отделение джипа, где они мирно проспали всю четырехчасовую поездку. Девон беспокойно метался на заднем сиденье в течение двух часов, пока я не догадался открыть возле него окно; он высунул в него голову и совершенно успокоился, очень довольный.
Хозяевам собак постоянно напоминают - и правильно делают, - что не следует разрешать собакам высовывать голову из окна мчащегося автомобиля; в глаза им может попасть мелкий сор или какое-нибудь насекомое, а проносящийся в опасной близости автомобиль может их покалечить.
Это разумное правило мне известно, но должен признаться, что для меня нет лучше зрелища, чем собачья голова, торчащая из окна машины: ветер треплет ей уши, а на собачьей морде написано полнейшее удовлетворение. Возможно, запах воли будит доставшиеся от предков воспоминания о вересковых пустошах Уэльса, по которым бродят овечьи отары.
Наблюдая в боковые зеркала машины, как миля за милей уходит назад шоссе, пересекающее штат с юга на север, я заодно видел и выставленную в окно красивую голову моей собаки. Казалось, нос его рассекает воздух, как ледокол в Арктике рассекает льды. Девон явно наслаждался жизнью.
Улыбка, однако, мгновенно замерла у меня на губах, когда я услышал позади какое-то бешеное царапанье и понял, насколько мудро правило, касающееся окон и собак. Мне было видно в зеркало, что Девон слишком сильно высунулся в полуоткрытое окно к мчащемуся с грохотом нам навстречу грузовику, а теперь перебирает ногами, стараясь удержаться. Держа руль одной рукой, я вытянул другую назад, схватил его сперва за хвост, потом как-то добрался до ошейника и втащил Девона на сиденье. Сердце мое колотилось. Окно я закрыл и до конца пути больше не открывал.
Я не мог представить себе свою хижину в горах без Джулиуса и Стэнли. Они такая же неотъемлемая ее часть, как вид из окна, как деревья и ручьи. В каком-то смысле это горное убежище спасло мне жизнь. Купил я хижину так же, как и Девона, - при вялом сопротивлении Паулы, считавшей, что нам и без того хватает забот с одним довольно ветхим домом.
Однако я отчаянно нуждался в этом втором доме, как, впрочем, нуждаюсь и теперь. Субъект нервный и беспокойный, я жаждал покоя. Мне шел в ту пору пятый десяток, с работой у меня не все ладилось, моя обожаемая дочь покинула нас, отправившись в колледж, в Нью-Джерси я чувствовал себя, как в ловушке. Вместе с лабрадорами я в 1997 году уехал в горы и сперва арендовал, а потом и купил эту хижину. Предстояло слегка ее подлатать, чтобы она могла противостоять летним грозам и зимним бурям. Никто из нас никогда не имел желания жить без крыши над головой.
Я прибыл сюда в середине лета и с помощью местных жителей сумел привести домик в такой вид, чтобы в нем можно было оставаться и зимой. Конечно, мы столкнулись с трудностями, а комары и кусачие мухи, еноты и белки - все они вместе порой превращали жизнь в настоящий кошмар.
Джулиус, однако, с первого же дня облюбовал себе местечко возле крыльца. Он выскакивал из машины, устремлялся туда и, повертевшись, плюхался на землю. Вокруг его головы тут же начинало виться целое облако комаров, мух и каких-то крошечных мошек, норовивших забраться в нос, в глаза и в уши, но он не обращал на них никакого внимания.
Этот пункт наблюдения чрезвычайно ему нравился. Лежа здесь, он смотрел на гору Эквинокс, находившуюся в пятнадцати или двадцати милях отсюда, как зачарованный следил за ястребами, кружившими над долиной где-то далеко внизу. Мне кажется, его больше всего привлекало, что здесь никто от него ничего не ожидал, не требовал; он просто существовал, и этого хватало.
Из нас троих Джулиус был более всего склонен к созерцанию, он был всегда в мире с самим собой и с тем, что его окружало. Этот пес воплощал в себе тот тип личности, те качества, которыми я хотел бы обладать, но, увы, не обладал. Не думать ни о чем плохом, не делать ничего плохого, дарить любовь и счастье…
Внизу, у границы луга, то и дело мелькали какие-то зверюшки - кролики, лисицы, еноты. Джулиус благожелательно на них глядел. Он был своего рода Фердинанд Великолепный, только не пудель, а лабрадор - никогда не преследовал никого из своих сородичей (близких или дальних). Если вблизи него из зарослей выпрыгивал олень, вид у Джулиуса был удивленный. Шерсть на его загривке поднималась, он негромко фыркал, давая тем самым понять, что заметил оленя. Но по большей части, он просто следил, как олени пасутся.
Стэнли именно здесь в горах полюбил гонять мяч и плавать. Я бросал мяч вниз, и Стэнли мчался за ним, хватал его и, прыгая по склону холма, возвращался наверх ко мне.
Уже через четверть часа таких пробежек, особенно в жаркую погоду, он страшно уставал, ронял мяч, устраивался рядом с Джулиусом и засыпал. Джулиус, наглядевшись на все это сверху, тоже подремывал. Я расчистил его любимое место, повыдергал росший здесь кустарник, посеял траву, чтобы ему было удобнее лежать. Теперь это называлось "личный наблюдательный пункт Джулиуса".
Если я усаживался перед домом, чтобы почитать или полюбоваться видом, Джулиус подходил и садился рядом. Однако он никогда не был навязчивым, это тоже следует упомянуть среди его многочисленных достоинств. Он не надоедал вам; он просто был рядом, и его присутствие дарило вам ощущение покоя и комфорта.
Стэнли был более озорным, любил разные игры. Ему страшно нравилось бросаться в речку Бэттенкилл или в ближайшее озеро за своей резиновой игрушкой - надувным мячом с привязанной к нему веревочкой.
Океан, конечно, не для него, но в пруду он не знал себе равных. Я бросал его игрушку как можно дальше, и он плыл за ней, словно величавый фрегат. Пожалуй, так в нем проявлялись черты "земноводной" природы лабрадоров: голова возвышается над водой, хвост действует как руль, мощные легкие работают, мокрая гладкая шерсть поблескивает.
Не спуская глаз с плавающего мяча, Стэнли описывал широкий круг, чтобы подплыть к нему сзади, хватал веревочку и устремлялся к берегу. Он действовал решительно, сосредоточенный на своей задаче, и я гордился им.
Было у нас и несколько опасных приключений. Однажды, уже в конце зимы, мы отправились вниз в долину. Там Стэнли помчался по льду озера за брошенным мячом и провалился под лед. Он пытался выбраться из воды, но его передние лапы не находили опоры. Прошло всего несколько минут, но я видел, что он уже устал от своих отчаянных усилий. Меня охватил страх: сейчас его лапы соскользнут и он утонет.
Больше нельзя было оставаться безучастным. Я сбросил башмаки, пробежал по льду, лег рядом с ним - и, конечно, провалился сам.
По счастью, для меня тут было мелко, так что я мог стоять. Мне удалось вытащить Стэнли на прочный лед и вылезти самому. Однако полмили, которые нам пришлось пройти до машины, показались мне самыми длинными в моей жизни; я чувствовал, - еще несколько минут и нам не миновать обморожения.
Но все-таки это было не так страшно, как на Бэттенкилле, куда я привел своих собак поглядеть на паводок, вода в тот момент поднялась почти на четыре метра. Стэнли, как всегда, захотелось сплавать за мячом, и я легкомысленно бросил мяч в воду, не подумав, как там сейчас глубоко, и как быстро мчится мутный поток.
Стэнли прыгнул, его подхватило течение, он запутался в каких-то кустах и траве, которые в обычное время растут на берегу, а теперь вокруг них плескалась вода. Я видел, что его тащит на стремнину, где течение закручивают воронки.
Я ступил в воду, - она была ледяная, от холода заломило кости, - сразу провалился по грудь, поскользнулся на илистом дне и тут же запутался в плавающих растениях, вырванных из земли.
Если бы я мог спокойно подумать, стоит ли мне самому бросаться в ледяную воду спасать Стэнли, то, вероятно, как и большинство не слишком отважных людей, решил бы, что риск чересчур велик. Но в ту минуту я просто не мог видеть, как вода уносит моего лабрадора - невинную жертву собственных инстинктов и моего безрассудства.
Стэнли боролся с течением, но вид у него был испуганный. Я поймал его и тут только обнаружил, что сам оказался в ловушке - мне не удавалось сдвинуться с места. Ноги мои быстро окоченели, а течение, даже в нескольких метрах от берега, было очень сильным. Стэнли пытался удержаться на плаву, однако сил его явно не хватало. Не отпуская его, я старался как-то высвободить ноги и не мог.
Окоченение мое все усиливалось и мне, очевидно, предстояло сделать ужасный выбор: либо отпустить Стэнли, либо замерзнуть. Возможно, даже отпустив его, я все-таки замерзну. Интересно, как воспримут такую смерть Паула и мои друзья. Паула, наверное, решит, что это закономерно, нечто подобное и должно было произойти со мной и моими собаками.
Неужели из-за этого лабрадора я и впрямь никогда больше не увижу свою семью? Но высвободиться мне не удавалось.
Все еще отчаянно дергаясь и не отпуская Стэнли, я вдруг услышал позади громкий всплеск. Что-то тяжелое навалилось мне на голову и на плечи и больно меня царапало. Это Джулиус, следивший за нами с берега, прыгнул и приземлился прямо на меня. Первый раз в жизни Джулиус прыгнул в воду!
Голове моей, конечно, порядком досталось, но этот толчок вырвал меня из ловушки, в которую я попал, когда растения опутали ноги и удерживали меня, не давая двинуться. Я смог оттащить Стэнли от стремнины и подталкивал его до тех пор, пока он наконец не выбрался на берег. Джулиус же повернулся и поплыл сам, прямо как какой-нибудь бобр. "Ах ты обманщик, - думал я. - Ты же прекрасно плаваешь!"
Метрах в ста от нас вниз по течению на мосту, который теперь едва возвышался над водой, собрались люди. Они кричали, махали руками, жестами давали мне понять, что звонят по телефону. Они, видимо, пытались вызвать кого-нибудь на помощь.
Было ужасно холодно, и я побежал к машине. Пока собаки отряхивались, я стащил с себя мокрую одежду и некоторое время простоял нагишом, укрывшись за дощатой будкой на берегу. Джулиус беспокойно вертелся возле нас, а Стэнли кашлял, выплевывая воду, которой он наглотался в реке.
В машине у меня был мешок с вещами, поскольку мы как раз возвращались домой в Нью-Джерси и к реке заехали по пути. Я смог переодеться во все сухое, а запасное белье использовал, чтобы обтереть собак. Все грязную и мокрую одежду я бросил на пол в машине, вытряхнул воду из башмаков, уселся за руль в носках и в таком виде тронулся с места.
Что мог бы я рассказать о случившемся полицейскому, друзьям, всем остальным? Стал бы объяснять, как бросил мяч для моего лабрадора в разлившуюся бурную реку, потом, увидев, что из этого вышло, прыгнул в воду сам, дабы спасти собаку, и едва не утонул? Дурацкий бы вышел рассказ.
Только мы отъехали, как я увидел, мчащиеся по встречной полосе машину шерифа и "скорую", обе ехали с включенными маячками и сиренами. Может быть, они спешили именно к нам? Я не стал этого выяснять.
Когда через несколько часов мы прибыли в Нью-Джерси, я все еще дрожал от холода. Паула, помогая мне разгружаться, с изумлением взглянула на кучу мокрой и грязной одежды.
"Господи, что это…?" - спросила она. Я ответил, что упал. Она не поверила; но не стала вдаваться в подробности. В конце концов у нее есть свои секреты, а у меня - свои.