Очередной владелец решил учить ее по-своему: битьем. К этому средству, следует заметить, нередко, увы, прибегают и хорошие люди, забывая, что еще никогда палка не послужила доброму делу… С утра до ночи теперь на щенка сыпались удары плетью, бранные слова; он получал пинки, от которых потом у него долго ныло в животе, нередко оставался голодным, ибо барышник всегда считает, что кормить собаку досыта не к чему, и держит ее впроголодь.
Изрыгая площадную ругань, жестокий и алчный хозяин, свирепевший тем сильнее, чем больше убеждался, что пес не годится для продажи, что много за него не возьмешь, избивал его, испытывая при этом какое-то зверское наслаждение.
Он ненавидел собаку, ненавидел за то, что она труслива, за то, что ему не получить от нее большого барыша. Сколько уже собак, приобретенных по дешевке, он удачно сбыл с рук, извлекая из этого занятия доход; случалось ему и красть их, подделывать родословные, чтобы потом взять подороже, - не брезгал ничем. Он и с новым псом собирался проделать то же самое и теперь считал себя обманутым. А для того, кто привык обжуливать других, оказаться обманутым самому - наивысшая обида.
- У, проклятая! Убью!… - рычал он, замахиваясь, чтобы сорвать на животном свой гнев.
Но он был слишком жаден, чтобы убить, иначе жизнь собаки была бы давно окончена. Убить - значит понести убыток, произвести невозместимый расход. Торгашеская натура восставала против этого.
- Трус ты, трус… зачем ты живешь? - часто повторял он, желая унизить собаку.
От этих неласковых, сказанных низким недружелюбным голосом слов пес прятался под скамью, а потом подползал на брюхе к своему мучителю, пытался положить голову к нему на колени (так уж устроена собака, что даже к тому, кто истязает ее, она тянется за лаской), но тот грубо отталкивал его.
Трус… Его так часто называли трусом, что в конце концов это бранное слово сделалось кличкой. Разумеется, пес не понимал, что это значит, но чувствовал интонацию, с какой оно произносилось, и каждый раз, слыша этот короткий, резкий, подобно пощечине, звук - "трус", вздрагивал, как от удара хлыстом.
Для чего живет такая собака? Кому она нужна?
Но Трус продолжал жить.
Случалось, хозяин выгонял его из дома, зная, что пес никуда не убежит. Ведь такому забитому созданию даже свобода не принесет радости. К чему она ему? Чтоб умереть с голоду?
Как-то Трус лежал у ворот, уткнув нос в щелочку, и жалобно скулил, моля, чтоб его впустили, когда шедший мимо мужчина заинтересовался собакой. Он уже не в первый раз видел ее подвывающей у подворотни. Живя по соседству, он, бывало, слышал и ее болезненный визг, когда на нее обрушивалось неистовство хозяина.
Не боясь, что животное может укусить, мужчина подошел к воротам и постучал. Боязливо ощерясь, Трус все же зарычал на незнакомца и постарался забиться дальше в подворотню. Бедняга, он все-таки охранял этот дом…
На стук долго не открывали. Наконец, в приоткрывшейся калитке показалось хмурое, недовольное лицо.
- Не стучите, гражданин. Не глухие, слышим.
- А если слышите, зачем заставляете собаку выть?
- А вам какое дело? Не ваша собака. - И говоривший поддал ей пинком под брюхо в тот момент, когда несчастная торопилась прошмыгнуть мимо него во двор. Взвизгнув, она отлетела от него. - Надоела, сдохнуть не может…
- Не бейте! Вы изувечите ее!
- Уж не вас ли я должен спрашиваться? - насмешливо осклабился хозяин Труса. - Хочу и буду бить! - И, ухватив пса за ошейник, он занес руку для удара.
Ударить он не успел. Неожиданный заступник Труса поймал его руку и, крепко сжав, удержал ее. Взгляды их скрестились.
- Вам, собственно, что надо?
- Я хочу, чтобы вы перестали истязать животное.
- Заведите себе собственную собаку да и распоряжайтесь ею!
- Тогда я покупаю ее у вас.
Пожалуй, незнакомец и сам не ожидал, как это слетело у него с языка. Еще минуту назад он вовсе не собирался приобретать этого пса. Просто он хотел помочь ему, защитить от побоев, но, поняв, что слова ничего не могут изменить, в какое-то мгновение твердо решил любой ценой вырвать четвероногое из рук его мучителя.
- Сколько вы за нее хотите?
В глазах барышника мелькнул алчный огонек, однако он потушил его, спрятав под маской напускного равнодушия.
- Непродажная…
Но незнакомец уже понял, с кем имеет дело. Не ожидая, пока хозяин Труса назначит цену, он достал из кармана бумажник, отсчитал несколько крупных купюр и протянул их.
- Я думаю, хватит?
Оценивающим взглядом тот быстро скользнул по пачке денег, помедлил немного "для приличия" и взял.
- Берите…
Вот уж никак не ожидал, что найдется чудак, который так много даст за испорченную собаку! Теперь, когда деньги находились в его руках и он пересчитал их, противно мусля пальцы после каждой бумажки, торгаш не скрывал удовлетворения совершенной сделкой.
Однако нового обладателя Труса нимало не беспокоило это. Сняв с себя кожаный пояс, мужчина обвил им шею собаки и, легонько подергивая, ласково позвал:
- Ну, пойдем, пойдем, дружок… Не бойся…
И пес, словно понимая, что и на этот раз его участь решена помимо его воли, покорно поплелся за незнакомцем.
* * *
Конечно, судьба собаки - само по себе слишком незначительное явление в общем водовороте жизни; и, может быть, о ней не стоило бы и рассказывать так подробно, если бы она не переплелась тесно с другими, более важными событиями.
Осенью городок, в котором жили Трус и его хозяин, оказался захвачен войсками врага, начавшего войну против мирной советской страны.
Дела людей недоступны пониманию животных; и смысл происходящего, естественно оставался вне круга представлений Труса, обретшего, наконец, после всех испытаний и потрясений тихую спокойную жизнь в доме, где его никто не обижал, хотя случившаяся перемена вскоре почувствовалась и им.
Ему было уже полтора года, и, как-никак, он превратился в довольно рослую овчарку того типичного для этой породы зонарно-серого или, как принято говорить, "волчьего" окраса, с темным ремнем по спине, который так ценится многими любителями.
Его первые хозяева не узнали бы теперь щенка, от которого под влиянием докторских указок отказались столь поспешно, ибо с возрастом у овчарок меняется не только раскраска псовины, но даже цвет глаз, не говоря уж о формах тела.
Пребывание в заботливых, внимательных руках, хороший уход не излечили его совсем. Он по-прежнему мог вдруг неожиданно испугаться чего-либо, боялся теней, когда в доме зажигали керосиновую лампу или свечу.
А с тех пор как в город пришли немцы, другого освещения не было, и пес все вечера проводил, отлеживаясь под кроватью.
Не стало молока, мяса; вместо хлеба - черная землистая черствятина, которую теперь получали жители, дерущая горло, как комок сухой глины. Только картошки пока еще хватало, но картошка как раз не тот продукт, который любят собаки.
Во всем доме жили теперь только Трус и его хозяин. Все остальные незадолго до прихода немцев уехали далеко на восток, в глубокий тыл. Уехали и многие другие. Городок обезлюдел. Лишь стук кованых сапог да порой резкая чужая речь слышались на улицах.
Жили в одной комнате; и Трусу, если бы он был способен на обобщения, могло показаться, что отныне вся жизнь сосредоточилась в этих четырех стенах. Сюда хозяин перетащил кровать. Здесь он спал, готовил себе пищу, принимал посетителей. В остальных комнатах было холодно, неуютно.
Хозяин задержался, эвакуируя завод. Последние эшелоны с машинами уходили под вражескими бомбами. Спасая оборудование, чтоб оно не попало к врагу, он отстал от поезда. Так случилось, что инженер, один из руководителей заводского коллектива, остался в городе.
Иногда украдкой его навещали рабочие из числа немногих, не уехавших вместе с предприятием. При свете коптилки, занавесив окна, они вели тихие разговоры, а Трус лежал под кроватью и думал свою собачью думу, не понимая, почему с некоторых пор хозяин совсем перестал гулять с ним, редко выходит на улицу, и то больше поздно вечером или ночью, никогда не угостит ничем сладеньким.
Раньше, когда к хозяевам приходил кто-нибудь, на столе сейчас же появлялся никелированный кофейник с горячим душистым кофе, вырастала горка вкусных ватрушек, аппетитно уложенных на красивом блюде, дом наполнялся ароматом еды и веселыми оживленными голосами… Теперь и говорили только вполголоса, часто прерывая тихую беседу и прислушиваясь, а вкусная еда исчезла совсем.
Хозяин Труса, как истинный советский патриот, не привыкший складывать оружие перед врагом, не сидел сложа руки. Под его руководством было организовано несколько актов саботажа в железнодорожном депо и на заводе, где немцы пытались ремонтировать свои танки. Он же с группой товарищей закопал в землю электромоторы, оставшиеся невывезенными в дни эвакуации. Оккупанты хотели отправить моторы и другое машинное оборудование в свой фатерланд; вместо него в Германию уехали ящики с битым кирпичом.
Квартира инженера была центром, куда стягивались все нити этой тайной работы, проводившейся за спиной у захватчиков.
Был поздний вечер. Инженер недавно вернулся со свидания со своими единомышленниками, на котором было решено провести новую диверсию против гитлеровцев. Истопив печь обломками старой мебели, он испек в горячей золе несколько картофелин и теперь, сидя на низком стульчике перед раскрытой дверцей, подсаливал их, медленно ел, задумчиво глядя на рдеющие угли и чутко прислушиваясь к шорохам извне: он ждал к себе товарища.
Света не зажигал, чтобы не навлечь подозрение и не нарушить приказа гитлеровской комендатуры, предписывавшей всем жителям рано гасить огни и ложиться спать. Тот, кто не спал в такой час, сидел в темноте. Тихо потрескивая, угли отбрасывали кроваво-красный отблеск, освещая худое, озабоченно спокойное лицо инженера.
Трус лежал под кроватью, высунув голову из-под свисающего края одеяла, и, не мигая, следил взглядом за хозяином.
Внезапно Трус, покинув свое убежище, вскочил и глухо заворчал. Шерсть на нем встала дыбом, как у всех очень пугливых и чутких собак. Инженер, перестав жевать, замер. В ту же минуту на дверь снаружи посыпались удары.
Нет, это не товарищ. Стук иной… Мгновение инженер колебался, вслушиваясь и быстро соображая, как поступить, затем, все такой же сосредоточенный и строгий, лишь слегка побледневший, направился к двери.
- Сейчас открою! - крикнул он и, сняв цепочку, отодвинул запор.
Дверь распахнулась. Белый луч карманного фонарика ослепил, заставив зажмуриться. Два человека ворвались в квартиру, два револьверных дула уставились на инженера.
- Руки вверх! Не шевелиться!
В немецкой форме, а говорит по-русски без акцента, как будто всю жизнь прожил здесь, в Советском Союзе… Подняв руки, инженер ждал, что будет дальше, готовый ко всему. Добра от такого ночного визита, он знал, не будет.
Продолжая все так же слепить фонарем, пришедшие потребовали, чтобы инженер провел их к себе и зажег свет.
Черные тени от зажженной коптилки побежали по стенам, спрятавшийся под кровать Трус забился дальше в угол. В довершение всего начиналась непогода. Тоскливо завыл ветер в трубе, порывы его сотрясали ставни, гремели листами железа на крыше, словно кто-то пробегал там, топая сапогами. Все эти звуки, пляска теней наполняли сердце Труса безотчетным страхом.
"Однако кто же этот человек, так хорошо говорящий по-русски?" - думал между тем его хозяин. О, Трус узнал ночного гостя куда быстрее, и это вызвало у собаки такой трепет, от которого все тело животного затряслось в неудержимой зябкой дрожи.
При неверном, мигающем свете коптилки узнал его наконец и инженер и тоже содрогнулся.
Мелкая, продажная душонка, человек без совести и чести, барышник надел ненавистный каждому истинному советскому гражданину костюм полицая, став приспешником заклятого врага.
Когда-то мучил животных - теперь выдавал своих бывших сограждан. Это по его наущению вырубили прекрасный фруктовый сад у старика-мичуринца, отдавшего более полувека выращиванию плодовых деревьев. По доносу этого предателя пало подозрение на инженера.
Они пришли, чтобы дознаться, где моторы. А не дознаются здесь - уведут с собой. Впрочем, уведут в том и другом случае…
Инженеру все стало ясно, как только он увидел лицо этого негодяя. Но они все равно ничего не выведают. Нет, нет! Ничего.
Очевидно, в эту ночь здесь должно было произойти что-то ужасное. Инженер ощутил это всем своим существом, но решимость его не уменьшилась, а выросла еще больше.
- Где закопаны моторы? Кто твои сообщники?
Продолжавшие рдеть угли навели врагов на жестокую мысль. Он отказывается отвечать на вопросы? Ну что ж, он еще заговорит. В средствах они не стеснялись.
Выхватив щипцами из печи уголь покрупнее и помахав им в воздухе, чтобы он разгорелся жарче, отвратительно гримасничая, бывший русский поднес его к лицу инженера.
- Будешь говорить?
И снова взгляды их скрестились, как тогда, когда инженер откупил у него собаку.
На бледных губах допрашиваемого проступила насмешливая улыбка. Он презирал этого выродка в гитлеровском мундире, а тот в свою очередь ненавидел инженера, как всякий дурной человек с низкими помыслами ненавидит того, кто лучше, чище, возвышеннее его.
- В последний раз спрашиваю: где зарыл моторы? Отвечай!
Какой противный хриплый голос. Наверное, осип от водки. Вон как несет перегаром.
- Отвечай! Отвечай!
Инженер сделал легкое движение рукой, чтобы защититься от жара, испускаемого углем. Гитлеровец понял это по-своему и, размахнувшись, ударил его. Инженер пошатнулся, и в этот момент на сцену выступил четвертый, до сего времени ничем не напоминавший о себе, участник этой ночной драмы - Трус.
Хозяин, его любимый хозяин в опасности. Пес понял это с первого мгновенья, как эти двое появились в их доме. Инстинкт подсказал ему. А инстинкт еще никогда не обманывал собаку.
Но что он мог сделать, он - Трус? Недаром он носил эту кличку. Другой на его месте залаял бы, загрохотал, пустил в ход клыки, принялся бы рвать врагов. Да другой просто не дал бы им войти сюда, пока сам не пал бы мертвым у порога.
А Трус, вздрагивая от каждого слова, сказанного барышником, втягивая в себя его ненавистный запах, лишь тесней прижимался к стене, стараясь отодвинуться от этого запаха и голоса как можно дальше, дальше, только бы не слышать, не ощущать… Он снова пришел, этот жестокий человек, чтобы мучить его, и пес трепетал, трепетал, как осиновый листик в бурю.
Но когда раздался звук удара и инженер застонал слегка, что-то вдруг случилось с Трусом. Извечная преданность человеку, привычка… нет, даже не привычка, а желание, необоримая страсть защищать его, всосанная с молоком матери, мощно заговорила в нем. Она победила страх, и, высунувшись из-под кровати, пес, что было мочи зарычав на весь дом, чтобы подбодрить себя и заглушить собственную трусость, впился зубами в ногу предателя.
Испуганный не столько болью, сколько внезапностью, тот, закричав, рванулся и упал, а инженер в ту же секунду, точно ожидавший такого оборота событий, схватил стул и со страшной силой опустил его на голову второго гитлеровца. Падая, немец ударился виском об угол печи и больше не поднялся. После этого инженер бросился на предателя, все еще удерживаемого за ногу живым капканом. Мигалка потухла, не рдели больше и угли, в темноте слышались лишь тяжелое дыхание борющихся да рычание собаки.
Через минуту все было кончено. Поднявшись с пола и отдышавшись, инженер некоторое время прислушивался, затем, как бы только сейчас осознав, что, кроме него, в комнате находится еще одно живое существо, негромко произнес усталым после борьбы и пережитого нервного напряжения голосом:
- Спасибо, друг.
В ответ пес молча помахал в темноте хвостом.
Странное дело, но, казалось, теперь это был совсем другой пес, куда более смелый, переставший бояться многих страхов. Он уже не пугался стука ставня и, вылезши из своего логова под кроватью, безбоязненно обнюхивал неподвижные тела, лежавшие на полу. Он обрел свою силу.
Не зажигая огня, инженер быстро обыскал мертвых врагов и забрал их оружие. Пес в это время стоял рядом и дышал у него над ухом.
- А теперь надо поскорее уходить. Верно? - продолжал вполголоса разговаривать с собакой инженер, уже снова спокойный и уверенный, как всегда.
По привычке он завинтил печь, чтобы не случилось пожара, и только тогда направился к двери. Трус следовал за ним.
Впрочем - почему Трус? Зачем эта оскорбительная кличка? Теперь он был верный Друг, выручивший хозяина в трудную минуту!
…Через час они были уже далеко от города и, подстегиваемые ветром, быстро шли по дороге к лесу. Они уходили к партизанам.
О ЧЕМ НЕ ГОВОРИЛОСЬ В СВОДКЕ
Тот, кому в годы Великой Отечественной войны довелось сражаться на Северо-Западе, не забыл, конечно, "полоцкий рукав", в течение довольно продолжительного времени неизменно упоминавшийся во всех штабных сводках. "Полоцкий рукав" был бельмом на глазу у нашего командования, руководившего этим участком фронта.
- Что за "полоцкий рукав"? - спросит читатель, которому в ту пору было всего несколько лет от роду.
Терпение, не все сразу. Прежде - о географии того района, где развернется действие нашего рассказа.
Если мы взглянем на карту нашего отечества, то в северо-западном углу ее, пониже Ленинграда и левее старого русского озера Ильмень, там, где близко сходятся границы пяти советских республик - Литвы, Латвии, Эстонии, Белоруссии и РСФСР, мы увидим много зеленой краски. Здесь густые леса и непроходимые топи, в которых тонет не то что человек, даже лесной житель - волк. Эти дебри хорошо послужили советским партизанам в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Именно из этих лесов зимой 1941-1942 годов вышли в лютую стужу и метель двести колхозных подвод, сумевших под носом у гитлеровцев проскользнуть через линию фронта и доставить в осажденный Ленинград продукты питания.
В этих местах уже после войны была построена мощная межколхозная гидроэлектростанция "Дружба народов", питающая электрической энергией окружающие сельхозартели - белорусские, литовские и латвийские. Воздвигнутая силами колхозников-строителей трех братских республик, она явилась как бы символом единения советских людей, входящих в дружную семью социалистических наций.
Но это радостное событие, как мы уже сказали, произошло значительно позднее. Должно было совершиться много исторически важных деяний, чтобы эта сельская ГЭС могла подняться над водами озера Дрисвяты и зажечь в окрестных деревнях и селах лампочку Ильича; а в то время, к которому относится наш рассказ, дружба народов Советского Союза проявлялась прежде всего в том, что они совместными, скрепленными кровью усилиями били зарвавшегося врага, изгоняя его с родной советской земли.
Вот в этих-то местах, после того как немецко-фашистское нашествие было остановлено и враг под напором советских армий вынужден был попятиться, и произошло то, о чем вы узнаете дальше.
Однако не будем долго испытывать терпение читателя: что же все-таки за "полоцкий рукав"?