Поселок Ясный прятался в старом сосновом лесу и издали совсем не был виден. Когда-то здесь находилось множество пионерских лагерей и даже детский санаторий. Но с исчезновением пионеров и отеческой заботы о здоровье трудящихся, когда-то веселенькие, покрашенные синей и зеленой краской, чем-то похожие на просторные бараки, летние домики постепенно пришли в грустное запустение и сделались пристанищем случайных бомжей. Также тихо и незаметно увял и детский санаторий. И тогда постепенно, один за другим, как сочные молодые грибы, на покрытых густой травой спортивных площадках, среди мощных, темно-янтарных сосен, стали вырастать коттеджи из белого и красного кирпича. Дома быстро обросли причудливыми металлическими глухими заборами, и вот уже маленький компактный поселок, состоящий из трех хорошо заасфальтированных улиц вырос среди леса как по мановению волшебной палочки. Но не было в этом новом поселении той шумности и пестроты жизни, что всегда приходит вместе с людьми. В этом поселке не пели петухи, и не мычали коровы. Не гремели ведра возле уличных колодцев, не судачили старухи на лавочках возле ворот. Колодцы были не нужны, потому что в каждом коттедже из импортных золоченых кранов текла горячая и холодная вода. Не нужны были и куры, потому что городские супермаркеты и так завалены всевозможной дичью на любой вкус. Не было и старух, ибо жили здесь люди молодые, деловые и энергичные. И своя, скрытая от постороннего глаза жизнь текла за глухими заборами, за толстыми, пуленепробиваемыми воротами, которые открывались бесшумно и впускали в свои подземные гаражи сверкающие автомобили с затемненными стеклами. Даже псы не брехали в этом поселке - за заборами слышался то грозный лай ротвейлера, то рев мастино, то нервное подвывание стаи доберманов.
Говорят, в Ясном проживал очень большой начальник, можно сказать, вершитель судеб и руководитель эпохи. Ну, и конечно множество других не менее уважаемых и влиятельных людей. В общем, с Ясным все было "ясно", как любили говаривать жители соседней деревушки Беляево, где давно уже закрыли почту, библиотеку и фельдшерский пункт, а школа тоже дышала на ладан потому, что последние учителя уезжали в город. Но жителям деревни Беляево, которые в иные времена работали в пионерских лагерях и обслуживали детский санаторий, можно сказать, повезло: они нашли себе новую работу. Теперь они могли стать садовниками и охранниками, поварихами и горничными в прекрасных и светлых домах поселка Ясного.
В Ясном жил и Олег Игнатьев, как и подобает человеку, весьма уважаемому. Его трехэтажный особняк из красного немецкого кирпича стоял на краю поселка, а большой огороженный участок, ставший не так давно собственностью Игнатьева, захватывал и кусочек прекрасного соснового леса. Рядом с хозяйством притулился домик поменьше и поскромнее, но тоже кирпичный и добротный - в нем жила обслуга. Ведь помимо домработницы и поварихи, Игнатьеву нужны были работники для собачьего питомника. Вдоль забора тянулись вольеры, тут же возвышались еще недостроенные бетонные стены будущего тренажерного зала для собак, а посередине живописной полянки располагалась травильная яма - ее размеры и форма были любовно разработаны Аликом, который перерыл кучу литературы по истории собачьих боев.
Это был маленький Лас-Вегас… По крайней мере и Игнатьев, и Алик мечтали, что будет именно так. Что не найдется в пригороде местечка, более сладкого и азартного, чем это.
Стояли первые мартовские дни. И если город тут же потек бурным весенним насморком, запрудив талой водой улицы и площади, трамвайные пути и скверы, то здесь, в Ясном, всего лишь в паре десятков километров от Казани, весна еще ощущалась еле-еле. Также слабо, как биение пульса крепко спящего человека. Снежные глыбы, нанесенные щедрой и беспокойной зимой, еще были царственно белы. И лишь по обочине дороги в солнечный день снег начинал таять, сворачиваясь в причудливую хрустальную бахрому. Теплые, просыпающиеся стволы деревьев потихоньку растапливали снег вокруг себя, и вот уже каждое дерево было окружено веселой, округлой лункой, напоминающей о скорой и неизбежной весне.
Три дня просидел Крис в полутьме сарая. Приходил Алик и давал ему большие куски сочного и красного мяса. Потом появлялся Ухо и вновь начинал дубасить палкой по сетке, доводя Криса до полного исступления.
Трех дней хватило, чтобы домашний и ласковый бультерьер превратился в зверя, дикого и беспощадного. Он, привыкший к долгим прогулкам и пленительной свободе, теперь не понимал, что ему делать с бурлящей в нем энергией, которая не находила выхода. Тоска и неизвестность, томившие его, выплескивались наружу яростью, которую он обрушивал не только на своего врага Ухо, но и на любого, входившего в сарай человека. Лишь Алик слабо напоминал Крису о его доме, о Маме, Папе и Ребенке, что остались где-то там, в затуманенной дали его прошлой жизни. И потому он относился к нему вполне снисходительно. Похоже, что Алик тоже, наконец, это понял и однажды осмелился выпустить Криса на прогулку.
Крис пулей вылетел из сарая и на секунду ослеп от яркого солнечного света. Он бросился к воротам, к забору, обежал весь огромный двор по периметру, но тщетно. Ни одной щели, ни одного пролома, ни одной дыры. Его природное и присущее всем бультерьерам чувство радости жизни возвращалось к нему вместе с каждым новым движением, с каждым прыжком. Крис закрутился, как волчок, за своим хвостом, зарылся с головой в снег, перевернулся на спину и стал с наслаждением кататься, кряхтя и повизгивая. Со стороны казалось, что пес совершенно доволен жизнью и счастлив. И Алик весело заулыбался, глядя на него и любуясь его мощным и ладным телом, широкой грудью и мускулистой спиной, на которой проступала каждая мышца. Теперь Алику даже казалось, что он сможет по-настоящему подружиться с Крисом, что Крис полюбит его так же, как и своих прежних хозяев.
За забором заурчала машина - кто-то приехал к Бонусу. Хлопнула дверца и в проеме калитки показался Ухо с тигровым бультерьером на поводке.
- Мать твою, Алик!! Убери пса! - заорал он, увидев, что Крис несется прямо на него.
Он не успел даже выскочить за калитку - помешал заволновавшийся бультерьер на поводке. Алик тоже ничего не успел. Крис прыгнул, и Ухо, почти что двухметровый и широкоплечий мужик, вдруг словно съежился и стал маленьким и жалким. В последнее мгновенье он успел защитить свое горло рукой, и в тот же миг Крис повис на его руке, перемалывая ее в своей безжалостной как мясорубка пасти.
Изо всех сил передавив неподатливую каменную шею собаки, Алик все же оторвал Криса от Уха. Бультерьер стал захлебываться слюной, язык его посинел, и он выпустил руку своего врага. Алик в ужасе продолжал сжимать его шею, словно держал в руках не собаку, а гранату, которая сейчас взорвется.
Из разорванной чуть ли не до кости руки Уха хлестала кровь, он ловил воздух жадными губами, словно рыба, оказавшаяся на суше.
- Все… убью гада… убью! - простонал Ухо, и пошатываясь, вывалился за калитку.
Стоило Алику немного ослабить нажим, как Крис задышал и ощерился вновь. Похоже, ему теперь было совершенно все равно, кого грызть. Алик взглянул в его красноватые глаза и ужаснулся. Озноб охватил его: глазами Криса смотрела на него сама безжалостная Смерть…
X. Насмерть!
В чистой, умытой сини неба кувыркались вороны. Гортанно вскрикивая, они кружились друг над другом в любовном танце, и их черные перья отливали на солнце густым фиолетовым блеском. Заснеженные верхушки сосен сияли как маленькие горные вершины. Там, наверху, царили ветер и солнце.
Внизу было суетно и шумно.
Вся небольшая площадка перед воротами Бонуса была запружена машинами - помятые в передрягах БМВэшки и солидные "мерсы", ухоженные джипы и пестрое, многочисленное поголовье "девяток" и "восьмерок". Публика была столь же разномастна: серьезные мужчины в кашемировых пальто вместе со своими дамами, словно приехавшими на показ зимней моды - то было негласное соперничество беличьих и песцовых манто, норковых и лисьих шуб… И тут же, свои, братки, в коже и спортивных штанах, и вездесущие активистки клуба собаководов в обслюнявленных собаками куртках. Выводили из машин собак - угрюмых алабаев и радостно-возбужденных бультерьеров, суетливых овчарок, каких-то крепких пружинистых полукровок. Толпились, курили, гоготали, переругивались, пыхтели, рычали, лаяли… Курился горячий парок дыхания возле лиц людей и собачьих морд, и низкое утреннее солнце ярко, настойчиво било в глаза…
Довольно большой прямоугольник арены был плотно утоптан и ровен, как лист бумаги и огорожен аккуратными деревянными перилами. Смуглый парень в спортивной шапочке ходил среди толпившейся публики и собирал входную плату. Кое-кто делал отдельные ставки. Бонус, очень довольный и возбужденный ожиданием, тоже бродил среди толпы, отвечал на приветствия, здоровался со всеми за руку. Пока все шло как нужно.
Вывели первую пару собак - тигрового бультерьера по имени Бакс и приземистого, ширококостного лохматого немца. Публика загомонила, суетливо растеклась вдоль перил, потом приутихла в нервном ожидании.
- Приготовились! Пускай! - крикнул Ухо, очень довольный ролью арбитра.
Собаки сшиблись, слиплись в рычащем лохматом клубке, покатились по арене, взрывая когтями плотно утоптанный снег. Тигровый бультерьер начал бой очень стремительно и поначалу словно смутил овчарку, но уже через несколько минут боя немец, который был значительно тяжелее, постепенно перехватил инициативу, вывернулся из-под яростных челюстей и сам вцепился в глотку бультерьера с такой уверенностью и непримиримостью, что тот никак не мог уже вскочить на ноги, а немец трепал его горло так, что казалось - жизни бультерьера пришел конец. Хозяева собак прыгали тут же, кричали и подначивали собак, и вместе с ними орала и всхлипывала толпа:
- Давай! Мочи! Так его!
- Взять, Баксик, маленький, взять! Лапу! Лапу!!
Те, кто сделал ставки, особенно бесновались и переживали. Минут через пятнадцать белая манишка бультерьера стала кроваво-розовой, и на арене появлялось все больше пятен ярко-алой крови. И эта кровь, и хриплое, словно предсмертное дыхание псов, их рычание и визг еще сильнее и горячее заводили толпу, и деревянные перила, казалось, из последних сил сдерживали напор, с которым толпа сжимала арену боя.
В этом бое большинство ставок было сделано в пользу этого крупного мощного бультерьера, с головой, похожей на ракету. Немецкие овчарки давно утратили былое уважение - считалось, что у них неважная психика. Но этот лохматый немец с черной спиной и рыжим подпалом как оказалось, обладал железной волей и сильным характером - он и не думал уступать бультерьеру, он не боялся его визгливого напора и он был сокрушительно-стремителен в своих почти что волчьих движениях.
И когда язык Бакса посинел, и он стал задыхаться, уже не в силах вырваться из челюстей немца, хозяин его закричал отчаянно:
- Все ребята!! Растаскиваем! Хватит!
- Мы на тебя ставили, эй, мужик! Пусть дерется!
- До конца давай! Буль недорезанный!!
- Но как?! Его же задушит щас! - хозяин бультерьера, маленький, щуплый мужичонка, кинулся к Уху:
- Давайте разнимать! Скорее!
Ухо усмехнулся, не отрывая взгляда от катающихся по арене псов:
- Не, так не пойдет! Пусть бабки отрабатывает.
- Баксик, он после ранения, у него еще рана прежняя не зажила… - растерянно лепетал хозяин бультерьера.
- Вот пускай твой Баксик и отработает наши баксы, ха-ха! - хмыкнул кто-то из публики, и толпа засмеялась, довольная невольным каламбуром.
- Не фиг было собаку тогда на бои ставить, козел! - зло и хищно сплюнул Ухо. - Давай, не мешай бою!
- Но это… моя собака!! Хватит уже! Он же умрет!! - закричал хозяин Бакса.
Лохматый немец терпеливо и упорно выжимал из Бакса последние глотки дыхания и жизни.
- Вали отсюда! Твой буль - дерьмо, пусть подохнет!
- Обычная овчарка с ним справилась!
Хозяин бультерьера попытался было оттащить овчарку.
- Не трогай мою собаку, падла! - заорал на него хозяин овчарки, и между ними чуть не вспыхнула потасовка, но их вовремя растащили люди Бонуса.
- До конца!! - ревела толпа.
По-зимнему медленно разгорался морозный день.
Бакс задохнулся под свист разгоряченной толпы. Когда хозяин донес его до машины, он был уже мертв.
О Баксе забыли сразу же, как только новая пара псов, свежих и энергичных, сшиблась на арене: это были два питбультерьера. И новая кровь уже капала на арену, на кровь Бакса и кровь лохматого немца, а потом на кровь измученных, покрывшихся пеной питов, которых все-таки растащили, лилась и лилась кровь алабаев, бультерьеров и стаффордширов…
В большом и прохладном холле они были вдвоем - Бонус и Харис с Закабанной, хозяин знаменитого азиата Китая. Большие окна с тонированными стеклами смотрели прямо в заснеженный лес. Шум голосов, собачий лай, гудки автомобилей не были слышны здесь. Почти пустой холл сиял отполированным паркетом. В углу темной мерцающей громадой высился огромный телевизор. Бонус и Харис сидели, утонув в громоздких кожаных креслах. Харис, неприметный, невысокий, с лицом непородистым и незаметным, с тихим голосом, на первый взгляд мог показаться совершенно случайным здесь человеком. Он был в спортивном костюме и с золотым перстнем на пальце. Что-то властное и пронзительное таилось во взгляде его восточных узковатых глаз. Харис медленно цедил джин с тоником.
- Ну что, в вашем собрании? Националы все выступают?
- А пусть его выступают… - Бонус ухмыльнулся. - Все это до поры, до времени. Кому-то очень выгодно разыгрывать эту карту. Чтобы под шумок награбить побольше.
- А тебе тоже выгодно, Бонус? - усмехнулся Харис.
- Нет, Харис, мне это не выгодно. Я хочу поднять эту страну из руин.
- Ты?! Ох, не смеши меня! Небось уже прикупил себе домик в Майами, а? И семью в Испанию отправил?
- А если бы твоим детям угрожали убийством, ты бы что сделал?! Я не собираюсь уезжать из этой страны. Это моя страна. И давай оставим этот разговор. Кажется, мы еще не договорились.
- Сколько, пять или шесть? - лениво спросил Харис. - Ты все же хочешь делать ставки?
- Давай пять. Пока… - Бонус заметно волновался, но старался скрыть это за широкой улыбкой. Он не пил. Его бокал так и стоял нетронутым.
- Нет, мне все-таки интересно! - Харис вскинулся, потянулся к пачке сигарет и ловко вышиб из нее одну. - Пять штук зеленых ты готов выложить… Это что за пес у тебя?! Вон тот маленький белый буля, которого мне Алик сегодня показал? Ты уверен, что это не фуфло какое? Тут даже не в бабках дело. Мне просто интересно, из принципа. Зачем ты эту мелочевку выставляешь против моего Китая…
- Это мои проблемы, Харис. Хочу и выставляю. Ты-то что дергаешься, раз твой Китай такой крутой?
- Ладно, Бонус, по рукам. Ну так как будем - насмерть или на "скреч"?
- Насмерть, Харис, насмерть, потому что на кой мне нужен этот буль, если он не возьмет твоего? Мне не жалко. Может, тебе жалко? Пес-то у тебя дорогой. Мой ведь так… почти дворняга!
Глаза Хариса блеснули подозрительно и недобро. Он усмехнулся:
- Не пойму я, Бонус, зачем ты этот балаган устроил? А может, хитришь? Может накачал своего пса чем, а?
Бонус рассмеялся, встал и похлопал Хариса по плечу:
- Брось, братан, чего сочиняешь, ты ж не писатель!
Одевшись, они вышли на улицу. Возле арены сгущалась толпа. Все смотрели на Китая, которого наконец вывели из машины помощники Хариса.
Это был настоящий гигант, большой и золотисто-желтоватый, с густой шерстью, мощными крепкими лапами, квадратной головой с полностью купированными ушами. Нос у Китая тоже был розовато-коричневый. В маленьких темных угрюмых глазах мерцала какая-то нездешняя дикость - казалось, этот алабай вообще не понимал, что за мир его окружает. Он был словно отгорожен от всех - от собак, от людей, от машин; однако в его ленивой, неспешной грации таилось что-то опасное, неясное, и потому пугающее. Харис привез этого алабая из какого-то дальнего туркменского аула, затерянного в горах Копет-Дага.
Когда Алик увидел Китая, ему стало не по себе. Показалось, что алабай этот размером не меньше льва. И тело у него было не рыхлое, и не сухощавое, а такое, какое нужно - широкое, жесткое, мускулистое - будто только что его привезли с диких азиатских просторов. Ведь многие алабаи, которые рождались и росли уж в городе, постепенно деградировали, превращаясь в комнатных собачек для красоты. Но этот!
Зря он, Алик, во все это ввязался. Ясно, как божий день, что маленький Крис этому псу не соперник. Да и вообще, такая разница в весе и росте просто выходит за всякие рамки. Это не честный бой, а кровавая бойня. Но Бонус сказал, что толпе нужна кровь, ей нужна смерть - не экранная, не виртуальная, а самая настоящая, реальная.
Да, Крис хорош сейчас, он в прекрасной форме. Несколько последних дней Алик по утрам устраивал ему лыжные пробежки. Каждый день, с десяток километров Крис волок Алика по лыжне и по сугробам, по буреломам и горам. Сам Алик добегался до того, что похудел килограмма на четыре. А Крис наоборот, будто еще в груди и плечах раздался.
Трясущимися руками Алик пристегнул карабин, вывел Криса, пошел к арене. Шел, еле сдерживая рвущегося с поводка пса и ощущал себя так, как будто идет к собственной виселице. Крис же, почуяв всеобщее возбуждение, смешанный шум голосов, лая и рычания, унюхал и запахи крови, страха и смерти, что витали над черной возбужденной толпой. Он весь превратился в комок ярости и ненависти, готовый растерзать каждого, кто попадется ему на пути.
Толпа встретила их криками и свистом. В этом свисте и Алик, и Крис услышали разочарование и насмешку: Слишком трудно было вообразить, что маленький бультерьерчик сможет стать серьезным соперником огромного молчаливого алабая.
Крису было совершенно безразлично, кого убивать. Главное, что враг его был большим, его было много - целая гора мяса и шести! Он вгрызался в эту лавину в бессознательном упоении, почти не слыша и не видя, полностью отдавшись сладостной и разрушительной ненависти. Он не ощущал боли, не чувствовал, как кровь хлещет из разорванного уха. Он не слышал даже криков Алика, который пытался поддержать его своей похвалой - так сильна и всеохватна была его ярость.
…Что-то изменилось в нем с тех пор, как он потерял свой дом и родных ему людей. Кажется, в нем не осталось ни любви, ни ласки, ни ожидания. Только безумная жажда убивать.
Первые двадцать минут боя бультерьер почти не был виден из-под навалившегося на него алабая. Зрители свистели и кричали, предрекая Китаю полную и быструю победу. Никто даже не сомневался в том, что Китай придушит белого буля. Но алабаю все никак не удавалось ухватить соперника за самое горло - Крис неизменно выворачивался. Казалось, что еще мгновение - и он потеряет последние силы. Но шли минуты, а Крис продолжал свое немыслимое противостояние желтому лохматому гиганту.
- Сорок минут боя… - тяжело дыша, пробормотал Алик, взглянув на часы. Бонус стоял тут же, в первом ряду за ограждением, и за его спиной переживала и бесновалась толпа. Харис все время находился рядом с Китаем, изредка бросая ему:
- Взять его, Китай, фас его!
И лишь когда Крис, извернувшись, вдруг схватил Китая за переднюю лапу, Харис заволновался. Он бросил сигарету, которую все это время небрежно и неторопливо курил.