Томми ударился грудью о стекло, оно выдержало, стояло хотя и прозрачно, но несокрушимо. Томми взвыл от отчаяния. Взвыл так громко, с таким надрывом, что девочка приостановилась, подняла голову и, встретившись с Томми глазами, приветственно взмахнула рукой. Она ничегошеньки не поняла. Овчарка же вздрогнула и, промедлив мгновение, быстро потащила девочку прочь. Овчарки тоже боятся смерти.
Томми соскочил с подоконника и подбежал к кровати. Хозяйка не шевелилась, но дышала. Сердце ее работало трудно, с перебоями. И в унисон ему маленькое собачье сердце то замирало от ужаса, то начинало биться в бешеном ритме.
- Гав?! - Томми просил у хозяйки подсказки, помощи в создавшейся ситуации, хотя в помощи как раз нуждалась она сама. - Гав?!
Он снова заскочил на кровать, снова торопливо и жарко облизал любимое лицо. Молчание и неподвижность хозяйки пугали. Смерть еще не забрала хозяйку, но была рядом.
Опять неподдающаяся когтям дверь, на которой дерматин уже повис клочьями. Опять подоконник…
Во дворе людей прибавилось, они спешили на работу. Наверное, поэтому вой Томми никого не остановил, никто не поднял голову, чтобы взглянуть на окно шестого этажа, где бился о стекло и выл малый пудель коричневого окраса. Люди безучастно шли мимо. Мало ли кто воет, мало ли что взбредет в собачью башку.
Хозяйка застонала, и Томми сорвался с подоконника, зацепившись лапой за тюль занавески. С грохотом упал карниз. Томми испугался и забился под стол, ожидая хозяйского окрика. Нет, она ни разу не ударила его за два года. Журила - да. Покрикивала иной раз… Но ведь не было такого, чтобы он рвал занавески, сбросил со стены карниз… Пусть ругает его хозяйка. Пусть! Только бы встала с кровати и перестала стонать.
Сколько просидел Томми под столом, неизвестно, если бы не телефон. Телефонный звонок тренькнул и зазвенел требовательно, громко. Этот звук пронзил маленькое тело Томми. Он выскочил из-под стола и подбежал к тумбочке, на которой стоял телефонный аппарат. Именно через его трубку хозяйка поддерживала связь со своими знакомыми и друзьями. Не раз и не два подносила она трубку к уху Томми, и он, косясь глазом от непонимания, слышал знакомые голоса тех людей, что бывали у них в гостях, громко разговаривали и смеялись здесь, вот в этой комнате.
"Дзинь! Дзинь! Дзинь!" - надрывался телефон.
- Гав! Гав! Гав! - лаял у тумбочки Томми. Может быть, он надеялся, что его лай услышат люди так же, как он слышал их в трубку.
Наконец телефон смолк. Замолчал и Томми. Хозяйка застонала громко и как-то странно всхлипнула. Томми заскочил на кровать и быстро слизал холодный липкий пот с ее лица. Он чувствовал, что сердце хозяйки на пределе, что оно вот-вот остановится, а тут опять этот телефон… Он зазвонил снова - длинно, громко. И Томми не выдержал, рыча, подбежал к тумбочке и рванул скрученный спиралью черный провод вниз. Трубка соскочила с аппарата и повисла, чуть касаясь пола. И из трубки вдруг донесся знакомый голос подруги хозяйки:
- Надя! Надя! Это я… Алло! Алло!
Томми так обрадовался, что залаял звонко, но тут же заскулил жалобно.
- Томми! Томми! Малышка, это я… Ты мой славный, хороший… - донеслось из трубки.
Томми втянул сильно воздух носом, уселся на пол, задрал морду к потолку и завыл. Завыл горько, отчаянно.
- Томми! Томми, что случилось? Где Надя? Где хозяйка? - неслось из трубки, а Томми выл, по-своему отвечая, что хозяйке оченьочень плохо, что она умирает и что Томми боится ее смерти.
- Томми, маленький, я сейчас приеду. Потерпи, Томми, - в голосе подруги хозяйки было столько тревоги и участия, что Томми заплакал еще горше. Наверное, он рассказывал, как совсем маленьким хозяйка принесла его в эту квартиру, как кормила из соски, как возилась с ним, когда он заболел, как клала его к себе в постель, если в комнате было холодно, согревая его своим телом. Рассказывал о том, как они с хозяйкой любят друг друга, как друг без друга не могут… И вот…
Тяжело поднявшись, Томми подошел к кровати, осторожно зубами взялся за краешек одеяла и потянул к себе, надеясь услышать обычный возглас:
- Ах, ты, озорник! Я вот тебя…
Но никто не прикрикнул на него. Зато Томми явственно услышал, как стукнуло тихо сердце хозяйки и замерло.
- У-у-у-о-о! - дикий ужас рванулся из глотки Томми. Он заскочил на кровать и стал быстро и жестко лизать хозяйке шею, лицо. Сердце трепыхнулось, стукнуло раз, второй… и заработало тихо, неровно.
Томми вытянулся рядом с хозяйкой, не сводя с нее глаз, чутко вслушиваясь в работу ее сердца, следя за малейшим движением губ.
Глухо стукнул ключ в дверном замке, повернулся со скрежетом, и Томми кинулся навстречу входящему с громким лаем. Да, это была подруга хозяйки. Она открыла дверь своим ключом, мгновенно оценила обстановку и бросилась к телефону. А Томми вдруг потерял быстроту движений, стал вялым. Сердце его не привыкло к таким перегрузкам. Медленно он взобрался на кровать, обнюхал хозяйку еще живую, тяжело вздохнул и улегся рядом, широко разевая пасть в нервной зевоте. Маленькое сердце Томми теперь работало точно так же, как больное сердце хозяйки, - трудно, с перебоями. И если, не дай Бог, сердце хозяйки сейчас бы замерло, замерло бы навеки и сердце Томми.
БАБА МАНЯ И ШАРИК
Вечером баба Маня повела прогулять Шарика. Тот, не дожидаясь хозяйки, скатился по лестнице с пятого этажа, выбежал из подъезда, гавкнул, совсем не зло, скорее приветствуя сидящих на лавочке кумушек-старушек, и умчался к гаражам справлять естественные надобности - поджимало. Баба Маня вежливо поздоровалась и осталась стоять, на лавочке места не было.
- Здравствуй-здравствуй, девица красная, - пропела в ответ Кузьмовна с четвертого этажа, прозванная соседями "Герингой" за свою воинственность. - Последние деньки со своим кобелем гуляешь?
- Это почему? - удивилась баба Маня. Остальные кумушки навострили уши.
- Газеты читать надо… - назидательно произнесла Кузьмовна и поджала губы, ожидая вопросов.
- Если война где-то началась, то нас с Шариком на нее не возьмут, мы невоеннообязанные, - усмехнулась баба Маня, а сердце стукнуло и зачастило, предчувствуя нехорошее. Кузьмовна, словно зловещий ворон, если каркнет - жди беду. - Вот тебя первой призовут, будешь там своими сплетнями да всякими враками супротивников пугать…
Кумушки на скамейке задвигались, заулыбались. Кузьмовна нахмурилась. Не могла она терпеть над собой превосходства и потому ударила наотмашь:
- Какие враки?! Все, как есть говорю. Налог мэр положил на твою собаку.
- Только на мою? - полегче вздохнула баба Маня.
- На всех собак!
- И на кошек? - несмело кто-то поинтересовался. Но Кузьмовна не дала сбить себя с курса:
- Кошки не в счет. Только на собак. И правильно! Развели, понимаешь, зверинец. Гадят везде. Да еще и гавкают… Вот твой сейчас - чего гавкнул? Кто его трогал? Нет же… Порода такая зловредная.
- Как и у тебя, - бормотнула баба Маня.
- Чего ты сказала? - повысила голос Кузьмовна.
- Спросила - сколь налога-то? Налог большой?
- Полпенсии будет… Точно! - зло ответила Кузьмовна и поджала губы.
Кумушки охнули. Полпенсии?… Надо же! За кобеля?! Ой-ей-ей!
- Лишь бы не всю, - в сердцах сказала баба Маня, - не жили хорошо, нечего и начинать… - и пошла к гаражам, за которыми скрылся Шарик.
"Полпенсии… Это что же получается? Господи!" - тяжело вздохнула баба Маня. На самом деле, никогда хорошо не жила она, всегда внатяг, всегда внапряг и пронеслись годы - все шестьдесят пять. Война! Эвакуация! Детский дом… После войны мать нашлась. Отец так и канул в огненной круговерти. Тяжело было, но люди верили - восстановим разрушенное войной народное хозяйство, заживем хорошо.
В 1953 году Сталин умер. Плакали люди. Все плакали. Это сейчас говорят - я, мол, радовался - сдох деспот! Неправда это. Если кто и радовался, то за десятью дверями, чтобы никто не догадался об этой радости. Баба Маня таких не видела, а ей уже, слава Богу, семнадцать лет тогда стукнуло. Невестой была, а ревела, как дите несмышленое. Жалко было? И жалко и страшно - как без руководителя государства, без отца родного?!
Потом комсомольская путевка! Приехала на Урал на стройку. Холодина! Мороз под пятьдесят. А одежонка-то - фуфайка да штаны ватные… Арматурщицей, бетонщицей работала, такие ли тяжести поднимала… Может, по этой причине и рожать не смогла - надорвалась.
Из-за этого искали с мужем, где полегче - на Алтай на целину уехали, но и там работали аж спина трещала. Муж - тракторист, сама - свинаркой. За день намантулишься, света белого не видишь, а дома еще хозяйство - корова, телок, свиньи, гуси, куры… а как же, не помирать же с голоду. Для домашней скотины воровали… Комбикорм. Зерно. Ночью неудоби выкашивали. Не разрешали косить, пока колхозным коровам сено не заготовят, да и некогда днем…
Пили?! А как же, каждому празднику, каждому предлогу радовались - хоть чуть расслабиться, хоть чуть передохнуть. Потом уже и без предлога. Муж из-за этого погиб. Пьяный на комбайне поехал за тридцать километров за водкой, вместе с комбайном с моста в речку упал. Утонул. Может, и хорошо, последнее время пил без просыпу и бить стал. За что? Да просто так. И возмущаться нечего - бьет, значит любит, так в деревне говорят.
Мирная жизнь как будто, и народное хозяйство после войны восстановили, а тяжело жилось, особенно в деревне, но и тут отговорку придумали: "Лишь бы войны не было!" И войны не было, а в магазинах, как в войну, - шаром покати. Яблок, апельсинов, конфет в глаза не видели, только в кинокартинах…
Это уже потом, когда у соседки Катерины овдовевший деверь гостил и Маня понравилась ему, попробовала она конфет шоколадных… Срочно продала всю скотину и избу да в город переехала, тогда и увидала она хоть под Новый год в подарочных наборах яблоки да мандарины… Тогда и поела в первый раз.
Устроилась уборщицей. В двух местах. Могла бы и в трех - силенок еще хватало, - не разрешали, боялись, что шибко много зарабатывать будут. Муж, деверь соседки Катерины, на заводе работал - слесарь-инструментальщик. Зарплата хорошая, но каждый день пьяный - на рогах. Советовали: иди в партком, в профком - жалуйся. Все так делают!
Как идти? Пригрозил муж - пойдешь жаловаться, отвезу назад в деревню. В деревню не хотелось, в городе все-таки легче.
Похоронила мужа - пьяный с работы шел, попал под трамвай. Тут-то и хлебнула горя. Родственники мужа кинулись квартиру отнимать. Хоть и зарегистрированы, а квартира не приватизирована, тогда еще такого слова не знали и не слыхали - квартира заводская! Пришлось идти работать на завод, в цех. Уборщицей, конечно. Гектары убирала…
Целый день на заводе, из проходной вылетишь - и по магазинам, а везде очереди. На одну продуктов достать тяжело, а у кого семья - как?! А сзади кричат: "Больше двухсот грамм в одни руки не отпускать!" Что такое двести грамм?! Да хоть чего… Потом талоны ввели… Господи, Боже мой! Настрадался народ. Не жили никогда хорошо, не помнит такого баба Маня. И если кто говорит, что при коммунистах лучше было - врут или у кормушки какой прислонялись.
"А сейчас?" - вздохнула баба Маня. Сейчас с другой стороны плохо, в магазинах все есть и никаких очередей, так денег нет. Что эта пенсия… Еле-еле концы с концами сводишь, а теперь, видали - половину за Шарика отдай. Пусть не половину, пусть меньше… Все равно придется где-то ужаться, отчего-то отказаться… И что мэру Шарик этот дался? А, может, сам президент указ такой издал? Да нет, Кузьмовна бы тогда про президента сказала…
"А где же Шарик?" - вдруг спохватилась. Наверное, назад во двор подался. Не хочется возвращаться к подъезду бабе Мане, видеть злобную усмешку Кузьмовны. Сама-то она тоже с хлеба на воду перебивается. Три сына в городе живут - ни один не помогает… Может, потому и злобствует?
Баба Маня вышла из-за гаражей и остановилась, оглядывая двор. Шарика не было.
- Вот шалавый, - в сердцах воскликнула она и направилась домой. "Набегается - придет!" - решила. Не раз уже так бывало. Да и настроения искать собаку не было. Вообще настроения не было. Хорошего…
Кузьмовны у подъезда не видно. Кумушки подвинулись, освобождая место. Баба Маня садиться не стала, хотела пройти мимо, да задержалась чуток:
- Как ты теперь с Шариком? - спросила одна из кумушек. Остальные вперились в бабу Маню выжидающе. Ни в вопросе, ни во взглядах не было сочувствия - только голый интерес.
- Как жили так и будем жить… У меня родни - один Шарик.
- Дорого.
- Не дороже денег, - тряхнула головой баба Маня и с надеждой произнесла: - Может, брешет Кузьмовна?
- Нет. Газету приносила, показывала. Вступает в силу этот… со дня опубликования.
- Где она сейчас?
- Кузьмовна?
- Газета.
- Так Кузьмовна и забрала. Сказала, что хранить будет… Сказала, что тебе покажет.
- Охо-хо! - вздохнула тяжело баба Маня и присела на лавочке. - Работу придется искать. Может, какой подъезд убирать нужно?
- В нашем доме все подъезды разобраны. Да и какие там капиталы от уборки?
- На Шарика хватило бы…
- Куда ты со своим радикулитом? - наконец-то посочувствовали кумушки.
- Как-нибудь, потихоньку…
- В сто сороковом доме, в третьем подъезде, уборщицы нет, - подсказала одна.
- Потому и нет, что там народ не платит… - вмешалась другая. - Убирала там Петровна из восемьдесят второй квартиры. Бросила. Половина жильцов не платит.
Разговор был интересным, но беспокоило отсутствие Шарика, и баба Маня пошла его искать. Обошла двор, зашла за гаражи, заглянула в соседний двор - нет Шарика. "Может быть, он дома уже? Дверь подъезда не закрывается - лето. Я его ищу, а он, поди, под дверью сидит, ждет. Есть хочет. Набегался…" - подумала баба Маня и направилась домой.
Кумушки еще сидели у подъезда, к ним присоединилась и Кузьмовна.
- Кобель твой потерялся? - спросила ехидно и, не дождавшись ответа, добавила: - Оно и к лучшему…
Не стала связываться с ней баба Маня, шагнула в подъезд. У двери квартиры Шарика не было. "Может, на самом деле к лучшему что потерялся?" - несмело подумала баба Маня, но тут же и оборвала эту мысль.
Зашла в комнату, села у окна кухни. С высоты пятого этажа хорошо видно двор. Нет Шарика! Где он - шалавый?! И потекли мысли, опять невеселые… Откуда они - веселые-то? Тряхнула головой баба Маня и стала расчеты производить. И так свою пенсию вертела и эдак - по всему выходило, не вывернется она с собачьим налогом, придется браться подъезд убирать. "Девять этажей по четыре квартиры. С каждой квартиры десятку в месяц… Триста шестьдесят целковых. Если половина платить будет - сто восемьдесят рубликов. Маловато! Если взять два подъезда? Вон Валентина из восемнадцатой квартиры четыре подъезда убирает… Так ей только-только шестьдесят исполнилось… Молодая!" Нет, не боится баба Маня работы. Было дело - два подъезда убирала. Больше не было свободных. Год только, как перестала. Спина не гнется, да и пенсию прибавили. Убирала… Дело привычное. За всю свою жизнь тысячи гектаров, наверное, вымела да вымыла. Спина вот только…
Баба Маня пощупала рукой спину, поднялась со стула, попробовала резко согнуться. Поясница тут же ответила тупой болью. "Ничего-ничего, разомнется… Потихоньку, полегоньку. Спешить некуда… - утешно подумала баба Маня, придя к окончательному решению. - Да, где же Шарик?! Темняется…" - и опять пошла искать.
С Шариком такое бывало. Однажды к утру только пришел. Но почему-то сегодня было особенно тревожно.
Стемнелось. Двор стал пустым. Кумушки исчезли с лавочки, сидят теперь перед телевизорами, смотрят как богатые плачут…
Время - двенадцатый час… Нет Шарика!
Во втором часу легла баба Маня, так и не отыскав Шарика. Куда делся? Украсть не должны - кому он нужен, к тому же после налога. Если только кто газет не читает… Ну, не крали же раньше.
"Вдруг машина сбила? - эта мысль подняла с постели бабу Маню. - Поди, израненный лежит на дороге, а я разлеглась…"
Встала поспешно, оделась и снова вышла во двор. Снова обошла все потаенные собачьи места, прошла вокруг домов - нет Шарика, как сквозь землю провалился. Слезы навернулись, жалко стало. Ведь щеночком взяла в частном секторе. С соски выкормила… А вдруг он в частный сектор и убежал? Хотела пойти, да ноги уже не несли, устала. Решила домой сходить, отдохнуть немного.
Пришла, прилегла, не раздеваясь. "Может, лучше, что потерялся Шарик? Не нужно подъезды убирать… - окрепла мысль, но баба Маня аж сплюнула в темноту ночи. - Подь ты вся… Не надорвешься. Спине даже полезно…" - и улыбнулась своему задору.
Полежала на спине, вперясь в потолок глазами. Просто так полежала, без всяких мыслей. "Нет, надо искать - все равно не уснуть, да и отдохнула чуток…" - стала подниматься и вдруг услыхала, будто взвизгнул кто-то. Прислушалась - тихо. А вдруг?!
Резво двинулась к двери, распахнула… Вот он! Гулена…
- И не стыдно? - строжась спросила, не выказывая радости. - Бессовестный! Я вся с ног сбилась тебя искаючи…
Шарик, виновато пригнувшись и не глядя в глаза, молотил хвостом.
- Ладно уж, заходи, - отступила баба Маня в глубину коридора. - Но чтобы в последний раз. А то возьму и брошу тебя. На кой мне налог платить?!
Шарик поднялся на задние лапы, уперся передними в бабы Манино колено и взвизгнул радостно.
- Ладно-ладно, не подлизывайся, сейчас я тебе лапки вымою… Шарик присел в привычном ожидании привычной процедуры. Баба Маня принесла тазик с водой и тряпку. Шарик протянул переднюю лапу.
- В этом ты молодец и лапки подаешь, и никогда с грязными в комнату не пройдешь, а в остальном - шалавый. Где столько времени шлялся? Я весь квартал обошла, тебя искаючи, - продолжала строжиться она. - Завтра пойдем на твой налог работать - подъезд убирать. Поди, не откажут?…
Баба Маня попыталась резко согнуться, не удалось. Тогда она, кряхтя, села рядом с тазиком. Шарик воспользовался моментом и лизнул ее в щеку. Хотела баба Маня заругаться, да уронила тряпку и прижала маленькое лохматое тельце к себе.
- Купать тебя пора. Псиной воняешь, - пробормотала она, украдкой смахивая слезы. Все-таки не одна… Все-таки рядом душа живая… А налог? Бог с ним, с этим налогом! Будем подъезд убирать или еще что… Проживем как-нибудь…
ТИГРА ПОЛОСАТАЯ
В этот день нас было трое. Я, мой друг Юрка и вислоухий восьмимесячный щенок русской гончей - Налет.
Юрка, блестя цыгановатыми глазами, взахлеб рассказывал о своих охотничьих приключениях и заразительно смеялся. Его я знал давно, с самого детства. Вместе когда-то гоняли голубей, вместе учились в школе, вместе делали налеты на колхозные баштаны. Потом Юрка с родителями уехал на Дальний Восток, и я потерял его след. И вдруг прошлой осенью он собственной персоной явился в родную станицу и стал работать завхозом в школе.
За время нашей разлуки повидал он немало. Особенно впечатляли его рассказы о плавании на кораблях торгового флота, о странах, которые я не видел и не увижу никогда. Но главное - оба мы были страстными охотниками и теперь с нетерпением ждали каждого выходного дня, чтобы встать в предрассветных сумерках и отправиться с ружьями бродить окрест.
Стрелял Юрка неплохо, но охота на зайцев его мало увлекала. Он мечтал о крупной добыче и со знанием дела рассказывал, как нужно выслеживать кабанов, медведей, рысей…