Китайские родители понимают, что не должно быть никакого веселья до тех пор, пока ты в чем-то не преуспеешь. Чтобы чего-то добиться, нужно тяжело работать, чего дети обычно не хотят, и потому так важно не принимать во внимание их желания. Это часто требует от родителей силы духа, потому что ребёнок будет сопротивляться; вначале всегда тяжело, и именно в этот момент ломаются "западники". Но если все делать правильно, китайская стратегия образует круг добродетели. Для достижения блестящих результатов необходима практика, практика и ещё раз практика; многократные механические повторения в Америке недооценивают. Как только ребёнок начинает в чем-то преуспевать - неважно, в математике, игре на фортепиано, физкультуре или балете, - он или она получает похвалы, восхищение и удовлетворение. Это помогает выстроить доверительные отношения и делает весёлым невесёлое занятие. Что в свою очередь облегчает родителям возможность нагрузить ребёнка ещё больше.
На выступлении победителей, в котором принимала участие София, я смотрела, как легко, словно крылья бабочки, её пальцы летают по клавишам, и была преисполнена гордости, радости и надежды. Я не могла дождаться наступления следующего дня, чтобы вновь начать заниматься с Софией и выучить вместе с ней ещё больше музыки.
Глава 7 Тигриная удача
Как и каждая американоазиатская женщина в возрасте около тридцати лет, я носилась с идеей написать основанный на истории моей семьи эпический роман о взаимоотношениях матерей и дочерей на протяжении нескольких поколений. Это было ещё до того, как родилась София; я тогда жила в Нью-Йорке, силясь понять, что я забыла в адвокатской фирме на Уолл-стрит.
Всю жизнь я принимала важные решения по неправильным поводам, но, слава богу, мне везло. В Гарварде я занималась прикладной математикой, поскольку думала, что это порадует моих родителей; я бросила её, потому что папа, глядя, как я бьюсь над задачей во время зимних каникул, сказал, что я пытаюсь прыгнуть выше головы, и тем самым спас меня. Но потом я автоматически переключилась на экономику, поскольку та казалась мне серьёзной наукой. Я написала диссертацию о маятниковой миграции семей с двумя работающими родителями, и тема показалась мне такой скучной, что я не могла вспомнить ни одного своего вывода.
В школу права я поступила в основном потому, что не хотела идти в медицину. На юридическом я прекрасно училась, благодаря тому, что работала на износ. Меня даже взяли на работу в страшно престижный журнал Harvard Law Review, где я познакомилась с Джедом и стала выпускающим редактором. Но я переживала из-за того, что адвокатура - это не моё. Права преступников не беспокоили меня так, как других студентов, и я буквально деревенела всякий раз, когда меня вызывал профессор. Также я по природе своей не была склонна к скепсису и сомнениям; я всего-навсего хотела законспектировать лекцию профессора и выучить её наизусть.
Выпустившись из университета, я устроилась на работу в адвокатскую фирму на Уолл-стрит, потому что это был путь наименьшего сопротивления. Я выбрала корпоративное право, поскольку не любила судебные слушания. Я по-настоящему заслуживала этой работы; бесконечные рабочие дни не портили мне настроение, я всегда хорошо понимала, чего хотят клиенты, и переводила их желания на язык юристов. Но все три года, что я работала в фирме, мне казалось, что я самозванка и в своём костюме выгляжу нелепо. Во время подготовительных сессий с инвестиционными банкирами, пока остальные только и думали что о многомиллиардных сделках, я вдруг понимала, что думаю об ужине, и никак не могла заставить себя решить, а должно ли предложение:
Любое положение, содержащееся в документе, который уже является или может быть признан неотъемлемой частью заявки, должно быть изменено или заменено в рамках предложения/оферты в соответствии с положением, содержащимся в данном (документе) или в любом другом позднее составленном документе, который также включён в настоящий документ... - начинаться со слов "Для лучшего понимания компании".
Джед, напротив, обожал юриспруденцию, и этот контраст делал мою профнепригодность ещё более вопиющей. В той юридической фирме, специализировавшейся на поглощениях периода 1980-х, он любил писать отчёты, судиться и добиваться успеха. Затем он вступил в Американскую коллегию адвокатов и засудил парней из мафии, и это ему тоже понравилось. Ради развлечения он написал стостраничную статью о праве на частную жизнь - точнее, статья буквально написалась сама собой, - и её напечатали в том самом Harvard Law Review, где мы вместе работали, будучи студентами (и где практически никогда не публиковали тексты, написанные не профессорами). Следующим номером стал звонок декана Йельской школы права, и, хотя это я была тем человеком, который всегда хотел стать преподавателем (думаю, мне хотелось пойти по стопам отца), именно Джед за год до того, как родилась София, получил должность профессора в Йеле. Для него это стало работой мечты. Он был единственным молодым специалистом на факультете, золотым мальчиком, окружённым блестящими коллегами, которые думали так же, как он.
Я всегда считала себя человеком с богатым воображением и множеством идей, но в обществе коллег Джеда мой мозг превращался в желе. Когда мы только переехали в Нью-Хейвен - я была в декретном отпуске из-за рождения Софии, - Джед сказал своим факультетским друзьям, что я тоже подумываю о профессуре. Но, когда они спросили, какие области права меня интересуют, я повела себя как жертва инсульта. Я так нервничала, что не могла разговаривать или думать. Когда я всё-таки заставила себя говорить, моя речь была невозможно корявой и ничто не связывало слова в предложениях.
Тогда-то я и решила написать эпический роман. К сожалению, у меня не было к этому никаких способностей, о чем мне намекнуло вежливое покашливание и хихиканье Джеда, читавшего мою рукопись. Более того, Максин Гонг Кингстон, Эми Тэн и Юнг Чанг своими книгами "Воительница", "Клуб радости и удачи" и "Дикие лебеди" положили меня на обе лопатки. Поначалу, мне было горько и обидно, но затем я поборола эти чувства и заболела новой идеей. Благодаря своим знаниям в области юриспруденции и семейному опыту я могла бы написать о законах и этнической принадлежности людей в развивающихся странах. В принципе мне всегда нравились беседы об этносе. А закон и технология развития, которую в то время изучали очень немногие люди, были моей специальностью.
Звезды выстроились в правильном порядке. Сразу после рождения Софии я написала статью о приватизации, национализации и этничности в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии, и её опубликовала Columbia Law Review. Вооружившись этой статьёй, я начала искать преподавательскую работу по всей стране. В припадке ошеломляющего безрассудства я согласилась на собеседование с комиссией по найму Йеля. Я встретилась с отборщиками за обедом в пугающем йельском заведении Mory's и была настолько косноязычной, что оба профессора извинились и рано ушли, а декан школы права оставшиеся два часа рассказывал об итальянском влиянии в архитектуре Нью-Хейвена.
На факультет меня не позвали, то есть обед я провалила. Иными словами, коллеги Джеда меня отвергли. Это было не здорово, поскольку осложнило процесс моей социализации.
Но затем я получила другое серьёзное предложение. Когда Софии было два года, юридическая школа при университете Дьюка предложила мне преподавательскую должность. На радостях я тут же согласилась, и мы переехали в Дурхам, Северная Каролина.
Глава 8 Лулу и её музыкальный инструмент
Я обожала Дьюк. Мои коллеги были великодушными, добрыми и умными, и мы быстро сдружились. Единственной помехой было то, что Джед все ещё работал в Йеле, располагавшемся в пяти сотнях миль от нас. Но мы справились с этим, проведя несколько лет в разъездах между Дурхамом и Нью-Хейвеном, хотя Джед, конечно, ездил больше меня.
В 2000 году, когда Софии было семь лет, а Лулу четыре, меня пригласили посетить юридическую школу
Нью-Йоркского университета. Мне была ненавистна сама мысль об отъезде из Дьюка, но Нью-Йорк был намного ближе к Нью-Хейвену, так что мы упаковали вещи и на полгода перебрались на Манхэттен.
Это были напряжённые полгода. "Посетить" в юридическом мире означает присоединиться к факультету на экспериментальной основе. Обычно это собеседование длиной в семестр, во время которого ты пытаешься впечатлить всех и каждого своим умом и в то же время подлизываешься ("Но у меня есть с вами свои счёты, Бернард. Нет ли у вашей модели сдвига системы понятий куда более далеко идущих последствий, чем вы думали?" или "Я не уверена, что сноска 81 в вашей откровенно опасной статье "Закон и Лакан" меня полностью убедила. Вы не против, если я поручу изучить её своим студентам?").
Что касается школ, то у Манхэттена в этом смысле была репутация, заставлявшая волосы вставать дыбом. Мы с Джедом познакомились с третьеклассниками, готовившимися к экзаменам, и малышами с трастовыми фондами и их собственными фотографическими портфолио. В конечном итоге мы решили отправить Софию в государственную школу. P.S. Которая находилась через дорогу от нашей съёмной квартиры. Для Лулу мы нашли подготовительную школу, однако ей пришлось пройти через ряд вступительных экзаменов.
В разместившейся в здании красивой церкви с витражами подготовишке, куда я очень хотела отправить Лулу, директриса приёмной комиссии вышла ко мне уже через пять минут, чтобы спросить, умеет ли моя дочь считать, - не то чтобы в этом было что-то не то, просто ей хотелось удостовериться. "О, боже мой, конечно же, она умеет считать! - воскликнула я в ужасе. - Оставьте меня с ней на секундочку".
Я оттащила дочь в сторонку. "Лулу! - прошипела я. - Что ты делаешь? Это тебе не шутки". Лулу нахмурилась: "Я считаю в уме".
- Ты не можешь считать только в уме - тебе нужно проговаривать это вслух, чтобы показать этой даме, что ты умеешь считать! Они не примут тебя в школу, если ты этого не покажешь.
- А я не хочу в эту школу.
Как уже говорилось, я не верю в подкуп. И ООН, и Организация экономического сотрудничества и развития имеют ратифицированные конвенции против взяточничества; кроме того, вообще-то это дети должны платить родителям. Но я была в отчаянии. "Лулу, - шептала я. - Если ты сделаешь это, я дам тебе конфетку и свожу в книжный магазин". Я затащила дочь обратно. "Теперь она готова", - сказала я радостно.
На сей раз мне позволили сопровождать Лулу на экзамен. Директриса поставила на стол четыре кубика и спросила Лулу, сколько их.
Лулу посмотрела на них, а затем сказала: "Одиннадцать, шесть, десять, четыре". Я похолодела и подумала, не стоит ли мне схватить Лулу и бежать оттуда прочь, но директриса спокойно добавила ещё четыре кубика: "А эти, Лулу, ты сосчитать сможешь"? На сей раз Лулу смотрела на кубики чуть дольше, а затем сосчитала: "Шесть, четыре, один, три, ноль, двенадцать, два, восемь". Я не могла этого вынести: "Лулу, прекрати!"
- Нет-нет, прошу вас, - директриса подняла руку, весело глядя на меня, а затем вновь повернулась к Лулу. - Я смотрю, Луиза, тебе нравится все делать по-своему. Я права? - Лулу стрельнула на меня глазами - она знала, что я недовольна, - а затем коротко кивнула.
- Здесь восемь кубиков, - сказала директриса как бы вскользь. - Ты все сделала правильно - пусть даже твой ответ был таким необычным. Это замечательно - хотеть обрести собственный путь. И это как раз то, что мы приветствуем в нашей школе.
Я выдохнула и расслабилась. Я бы сказала, что той женщине Лулу понравилась. На самом деле она нравилась многим людям - было нечто притягательное в её неспособности заискивать. Слава богу, подумала я, мы живём в Америке, где - вне всякого сомнения, благодаря войне за независимость - ценят бунт. В Китае Лулу отправили бы в трудовой лагерь.
По иронии судьбы, Лулу влюбилась в свою Нью-Йоркскую школу, в то время как София, которая всегда была немного стеснительной, переживала тяжёлые времена. На родительском собрании её учительница сказала нам, что, хотя у неё ещё не было лучшей ученицы, она очень переживает из-за замкнутости Софии, поскольку каждый обед девочка проводит в одиночестве, бродя по двору с книгой. Мы с Джедом были в панике, но, когда спрашивали Софию о школе, дочь настаивала, что ей очень весело. Мы с трудом пережили тот семестр. Мне даже удалось получить предложение от Университета Нью-Йорка, которое я почти что приняла. Но затем произошла серия неожиданных событий. Я опубликовала юридический обзор на тему демократизации и этничности в развивающихся странах, который привлёк внимание политических кругов. Из-за этой статьи Йель предложил мне стать штатным профессором. Мы перестали быть кочевниками, Джеду больше не надо было разъезжать между городами, а София и Лулу поступили в начальную школу Нью-Хейвена.
К тому времени Лулу также начала брать уроки игры на фортепиано у Мишель, учительницы Софии, в Neighborhood Music School. Мне казалось, что я веду двойную жизнь. Я поднималась в пять утра и полдня изображала из себя профессора Йельского университета, а затем неслась домой ради ежедневных музыкальных занятий, в которых Лулу неизменно участвовала только благодаря угрозам, шантажу и вымогательству.
Как оказалось, Лулу была музыкантом от природы с практически абсолютным слухом. К сожалению, она ненавидела зубрёжку и не могла сосредоточиться во время занятий, предпочитая разговаривать о птицах за окном или о морщинах на моем лице. Все же с помощью метода Сузуки она быстро прогрессировала и была отличной исполнительницей. Во время выступлений она не была столь же безупречной, как её сестра, но все, чего ей не хватало с точки зрения техники, она с лихвой возмещала стилем и музыкальностью.
Примерно в то же время я решила, что Лулу стоит опробовать другой музыкальный инструмент. Друзья с детьми постарше говорили мне, что будет лучше, если у девочек появятся разные интересы, поскольку это сведёт к минимуму конкуренцию между ними. Это было особенно важно потому, что София становилась все лучше как пианистка, выигрывала одну за другой награды, а учителя, церкви и местные организации стали приглашать её выступить у них. Куда бы мы ни пошли, Лулу выслушивала восторженные отзывы о своей сестре.
Разумеется, возник вопрос, каким должен быть новый инструмент Лулу. Мои свекровь со свёкром, либеральные евреи-интеллектуалы, обладали собственным мнением по этому поводу. Они знали, что у Лулу непростой характер, и не раз слышали вопли и крики во время наших с ней занятий. Они убеждали меня умерить пыл. "Что ты думаешь о блок-флейте?" - спросил мой свёкор Сай. Крупный, крепко сбитый мужчина, похожий на Зевса, Сай владел процветающей психотерапевтической практикой в Вашингтоне. Он был очень музыкален и обладал мощным глубоким голосом. На самом деле прекрасный голос был и у сестры Джеда, что говорило о том, от кого именно Софии и Лулу достались такие гены.
"Блок-флейта? - недоверчиво переспросила моя свекровь Флоренс, услышав о предложении Сая. - Как скучно". Флоренс была арт-критиком и жила в Нью-Йорке. Недавно она опубликовала биографию Клемента Гринберга - скандального критика современного искусства, открывшего Джексона Поллока и американский абстрактный импрессионизм. Флоренс и Сай развелись двадцать лет назад, и свекровь не соглашалась ни с одним словом свёкра: "Может, что-нибудь более впечатляющее из гамелана? Может, она научится играть на гонге?"
Флоренс была элегантной космополиткой и искательницей приключений. Много лет назад она ездила в Индонезию, где была очарована яванским гамеланом - маленьким оркестром из 15-20 музыкантов, сидящих на полу по-турецки и играющих на ударных инструментах вроде кемпула (набора висячих гонгов разного звучания), или сарона (большого металлического ксилофона), или бонанга (кучки чайников, на которых играли как на барабанах, только звучали они намного звонче).
Любопытно, что французский композитор Клод Дебюсси так же отреагировал на гамелан, как и моя свекровь. Как и для Флоренс, гамелан стал для Дебюсси откровением. В 1895 году он писал своему другу, что яванская музыка "способна выразить каждый оттенок, даже самый невыразимый". Позже он опубликовал статью, где назвал яванцев "удивительными людьми, которые музицируют так же, как мы дышим. Они учатся у вечного ритма моря, шума ветра в кронах деревьев и тысячи других звуков, которые они слушают с большим вниманием, не прибегая к помощи сомнительных трактатов".
Как по мне, так Дебюсси просто переживал период увлечения экзотикой. То же самое произошло и с другими его французскими товарищами - Анри Руссо и Полем Гогеном, постоянно писавшими полинезийских туземцев. Особенно отвратительная вариация этого феномена существует в современной Калифорнии: мужчины с "жёлтой лихорадкой", которые встречаются только с азиатскими женщинами, иногда с десятками женщин, вне зависимости от того, насколько те уродливы или из какой страны приехали. Для протокола: Джед до меня не встречался ни с одной азиаткой.
Возможно, причина того, что я не оценила гамелан в 1992 году во время поездки в Индонезию, кроется в том, что я боготворю трудности и рекорды. Не сосчитать, сколько раз я кричала Лулу: "Все ценное и стоящее является по-настоящему трудным. Знаешь, через что мне пришлось пройти, чтобы получить работу в Йеле?" Гамелан завораживает, поскольку эта музыка проста, неструктурированна и однообразна. А потрясающие композиции Дебюсси, напротив, отражают сложность, амбициозность, изобретательность, тонкий замысел, осознанное изучение гармонии, и да, влияние гамелана прослеживается в нескольких его работах. Но это все равно, что сравнивать бамбуковую хижину, в которой есть своя прелесть, с Версальским дворцом.
В любом случае я отказала Лулу в гонге, как и в блок-флейте. Мои инстинкты противоречили мнению родителей Джеда. Я была уверена, что единственная возможность для Лулу выйти из тени её умницы-сестры заключалась в игре на, возможно, ещё более сложном инструменте, требующем ещё более виртуозного владения. Поэтому я остановила свой выбор на скрипке. День, когда я приняла это решение - не посоветовавшись с Лулу и игнорируя советы других, - был отмечен печатью рока.
Глава 9 Скрипка
Китайцы раздражают многих тем, что в открытую сравнивают своих детей. Когда я росла, мне это не казалось таким ужасным, поскольку сравнение всегда было в мою пользу. Моя бабушка Леди Дракон - та, богатенькая, - откровенно выделяла меня из всех моих сестёр "Только посмотрите на этот плоский нос, - кудахтала она на семейных сборищах, указывая на кого-нибудь из моих сестёр - То ли дело Эми с её фантастическим точёным носиком. Эми настоящая Чуа. А её сестра больше взяла от матери и похожа на обезьяну".
Правда, моя бабушка была экстремисткой. Однако китайцы делают подобные вещи постоянно. Недавно я была в китайской аптеке, и владелец сказал мне, что у него есть шестилетняя дочь и пятилетний сын. "Моя дочь - умница, - сказал он. - У неё есть только одна проблема: она невнимательная. А вот мой сын глупый". В другой раз моя подруга Кэтлин была на теннисном матче и завела разговор с китайской мамой, следившей за игрой своей дочери. Китаянка сказала Кэтлин, что её дочь, студентка Брауна, скорее всего, проиграет. "Эта дочь - слабачка, - сказала она, качая головой. - Вот её старшая сестра - другое дело. Она поступит в Гарвард".