Поль поступает на работу в большую семейную фирму. Ему говорили о том, что глава фирмы придает особое значение поставкам за рубеж: он регулярно сам ездит в пять стран, по утрам с шести до восьми пишет письма по электронной почте. Поля спрашивают, бегает ли он по утрам, потому что босс ищет кого-нибудь, кто бы ему помогал готовиться к Нью-Йоркскому марафону.
Попав наконец в кабинет к главе фирмы, Поль спрашивает себя, не ошибся ли он дверью, - перед ним мужчина семидесяти лет…
Мы все несем в себе стереотипные представления о "пожилых людях".
Их воспринимают как "старых", говорят об отвисшей груди, о трудностях с эрекцией; никто не представляет себе сексуальную жизнь после шестидесяти пяти лет.
Обращаясь к человеку старше семидесяти пяти, люди обычно стараются говорить громче и использовать простые слова, как в разговоре с ребенком. Те, кому за семьдесят, могут понять, как такое отношение в конце концов воздействует на представление человека о самом себе.
У тех пожилых людей, которых я сам встречал и о которых говорил выше, есть нечто общее: они не идентифицируют себя с этими представлениями. Они, кстати, редко говорят о своем возрасте, а в разговоре больше касаются своих дел, интересов, планов. Они оставили без внимания унизительные для них представления и слова и остаются сосредоточенными на своих желаниях, своей жизненной энергии.
В Йельском университете (США) профессор Бекка Леви изучает влияние культурных стереотипов на интеллектуальные и физические способности людей в последний период жизни. Она констатировала, что в тех культурах, где принято видеть старение в позитивном свете (как в Китае или Японии), наблюдается меньше расстройств памяти.
В исследовании, проведенном в 2003 году, ей удалось показать, что стереотипы напрямую влияют на функциональные показатели.
У себя в лаборатории она сначала измеряла показатели памяти у лиц старше шестидесяти пяти лет и то, как они ходят.
Затем на экране компьютера она показывала им слова, которые сменялись так быстро, что мозг не успевал осознанно их регистрировать. После этого тесты выполнялись заново.
После показа таких слов, как "мудрый", "культурный", "наставник", память у пожилых явно улучшалась, и они начинали двигаться быстрее. Зато такие слова, как "упадок", "маразм", "развалина", "потерянный", ухудшали память, и ходили пожилые люди после них медленнее…
Когда моему другу Никосу, психиатру, исполнилось семьдесят лет, он написал очень хорошее стихотворение. Он говорит "прощай" всем тревогам своей молодости, непрестанному беспокойству о том, найдет ли он свое место среди людей, своей привычке оценивать окружающих, чтобы измерить их силу. Он приветствует мягкость, благодарность, способность легко доверяться другим, которые ощущает теперь в себе.
А заканчивает он с сожалением: "Ах, почему мне не было семьдесят лет всю мою жизнь!" Спасибо тебе, Никое, за то, что ты показал нам другой путь, отличный от стереотипов.
Январь 2007
Психиатрия будущего
Ощущение такое, будто я неожиданно оказался в медицинской клинике будущего. Доктор Грег Сигл руководит лабораторией нейробиологии эмоций в Питтсбургском университете (США). Сейчас он разговаривает с молодой женщиной, страдающей депрессией. Вместо того чтобы расспрашивать Александру о ее состоянии (как это делает любой хороший психиатр, желающий разобраться в истории болезни), он показывает женщине результаты сканирования ее мозга, указывая на участок, который у нее явно чересчур активен. Речь идет о миндалине. Она скрыта в глубине нашего эмоционального мозга - эволюционно самой древней его части. Это та часть мозга, которая присутствует уже у рептилий. Она не обладает способностями к сложному анализу, присущими коре. Но зато именно она первой воспринимает зрительные образы, звуки, запахи, ощущения, поступающие к нам извне. Остальной мозг еще не в курсе того, что было воспринято, а она уже запускает мгновенную эмоцию: страх, гнев, ярость. Миндалина - это часовой тела: она всегда на страже, ее задача - следить за любыми признаками угрозы и подавать сигнал тревоги, когда это нужно.
Но у Александры (как и у большинства пациентов в депрессии, с которыми работает доктор Сигл) миндалина стала слишком чувствительной, вероятно, из-за ран, нанесенных жизнью. Стоит таким пациентам прочесть слова, напоминающие об их неприятностях, как миндалина бьет тревогу. Слова "слабый", "неудавшийся", "неспособный" часто служат таким спусковым механизмом.
Так же действуют слова "покинутый", "одиночество", "смерть". Александра описывает доктору Сиглу, как ее мозг вхолостую работает над тем, что ее волнует. Начав думать о конфликте с сестрой или о груде дел в офисе, она уже не может перестать прокручивать в голове неприятные мысли. Она прекрасно знает, что это бесполезно, но никак не может остановиться.
Грег Сигл показывает ей другую зону ее мозга, которая работает не так, как надо, - лобные доли. Эта зона отвечает за контроль над эмоциями и за представления о будущем, именно она позволяет отказаться от немедленного удовольствия (к примеру, от шоколадки) ради более абстрактной и отдаленной цели (в данном случае - стройной фигуры).
Как показывают результаты сканирования, у Александры (и других пациентов с депрессией) эта зона функционирует вполсилы.
В результате вкладывать энергию в проекты, ориентированные на будущее, становится гораздо труднее, а сдерживать гиперактивность миндалины, реагирующей на малейшие признаки негатива, - все более и более проблематично. Тогда у Александры появляется ощущение, что она не может ни поставить заслон своим черным мыслям, ни вообразить более позитивное будущее.
Когнитивная терапия уже давно показала свою эффективность при депрессии.
Сначала она выявляет "автоматические" разрушительные мысли, столь характерные для депрессии:
"я ни на что не гожусь";
"у меня не получится";
"все равно мне никогда не везет".
Затем пациенту предлагают взглянуть на себя со стороны, как на человека с такими мыслями, вместо того чтобы воспринимать их непосредственно и буквально. Ведь это всего лишь мрачные мысли. Отражают ли они реальные факты? Разве это нечто большее, чем просто сильно преувеличенные обобщения? Что бы мы сказали подруге или сыну, если бы они столь жестоко обвиняли себя? Почему же эти обвинения должны быть ближе к истине, если они касаются нас самих?
Овладевая умением отстраняться от самообвинений, провоцируемых легковозбудимой миндалиной, мы постепенно укрепляем наши лобные доли, подобно тому как укрепляют мышцы, заставляя их работать. А когда лобные доли станут более активными, они смогут взять ситуацию под контроль, успокоить миндалину и позволить нам снова смотреть на будущее с уверенностью.
Именно это произошло с Александрой во время терапии.
И этому может научиться каждый. Тренируясь контролировать негативные мысли, мы заботимся о восстановлении равновесия в нашем мозге!
Возьми мою руку
Кристина упала с велосипеда и разбила бровь. Идет кровь, ее знобит, болит и кружится голова. Максим вызвал "скорую", но чем еще ей помочь, он не знает. Тогда он берет ее за руку и нежно гладит по волосам. Он шепчет ей, что это пройдет, что ей конечно же больно, но уже скоро они будут в больнице. В приемном отделении ему не разрешают сопровождать Кристину дальше. Через час, несмотря на запрет, он все-таки решается отправиться на поиски и находит ее у кабинета врача в полном одиночестве. Он садится рядом, вновь держит ее руку в своей, и они вместе ждут приема. Она счастлива, что он пришел. Спустя несколько часов, после рентгена, показавшего, что серьезной травмы нет, и несложной обработки раны, они уезжают на такси. В машине она поворачивается к нему: "Ты не представляешь, как мне помог… Мне было так страшно!" И они улыбаются друг другу.
Проявление чувства не может излечить ран, но может избавить от ощущения одиночества и страха. И как теперь стало известно - от боли. В американском университете штата Висконсин один из крупнейших специалистов по нейробиологии Ричард Дэвидсон провел эксперимент: подвергая женщин легкому электрошоку, он с помощью приборов измерял страх и боль, которые они при этом испытывали. Магнитно-резонансный томограф фиксировал активность их мозговой деятельности. Если во время эксперимента женщин оставляли одних, им было страшно, они испытывали физическое страдание. Их эмоциональный мозг был частично задействован. Если же сотрудник лаборатории, с которым они не были знакомы и лица которого даже не видели, просто держал их за руку, то страх становился меньше, но мозг все еще реагировал на боль. Когда же за руку их держал муж, то мозг успокаивался на всех уровнях.
Через телесный контакт передается нечто замечательное, по силе воздействия сопоставимое с лекарством, снимающим боль и страх. И чем ближе отношения между людьми, тем эффективнее "лекарство": его воздействие на мозг женщины было прямо пропорционально ее любви к мужу. Когда он брал ее за руку, изменялась деятельность одной из самых глубинных частей эмоционального мозга - гипоталамуса. Именно он регулирует выработку всех наших гормонов, и главное, гормонов стресса. Возможность воздействовать таким образом на гипоталамус, да еще и без побочных эффектов - это же просто мечта фармацевтической промышленности!
Исследователи из университета Висконсина называют эту чувственную связь "скрытым регулятором": когда все благополучно, он никак себя не проявляет, но зато при стрессе или угрозе играет ключевую роль.
Когда я работал в Гватемале с группой "Врачи без границ", то заметил, что психотерапевты майя часто во время коллективных собраний держались за руки, как дети. Сначала меня это озадачивало. Но затем, глядя на их широкие улыбки и взрывы дружного смеха, я подумал, что они, пожалуй, гораздо умнее нас. Зачем лишать себя такого удовольствия?
Кристина и Максим интуитивно поняли это в тот вечер в больнице. Как и во многих других областях, майя, наверное, задолго до нас сделали открытие: они нашли простой и прямой доступ к наиболее глубинной потребности человеческого существа - физически ощущать связь с близким человеком… Может, стоит и нам почаще пользоваться этим открытием?
Встать лицом к лицу с тем, что ты смертен, - это делает сильнее
В 1970-е годы, когда химиотерапия еще не достигла таких успехов, женщины с метастазирующим раком груди практически считались обреченными. И до сих пор рак остается болезнью, о которой почти что нельзя говорить.
В дополнение к страху смерти, больные страдают от стыда и одиночества.
В Стэнфорде двое психиатров-мечтателей, Ирвин Ялом и Дэвид Шпигель, решили проводить для таких пациенток еженедельные сеансы групповой терапии, чтобы дать им возможность поговорить о своих переживаниях и через противостояние со смертью - этим "страшным торжественным актом", как назвал ее Толстой в "Смерти Ивана Ильича", - помочь… вырасти. Смелая попытка.
Психиатры, вооруженные познаниями в философии экзистенциализма, замечательным образом связали между собой философию и медицину. Встретившись с Дэвидом Шпигелем в Стэнфорде, я попросил его рассказать о своем подходе и том, каким образом философия повлияла на терапевтическую работу. Вот что мне довелось услышать.
"Я больше всего интересовался европейскими философами: Кьеркегором, Сартром, Мерло-Понти, Хайдеггером, потом еще Кантом и Гегелем. Американская актриса Лили Томлин однажды сказала: "Я всегда хотела стать кем-то. Теперь я понимаю, что должна была желать более конкретно". Экзистенциальная философия считает, что на самом деле нам нужна меньшая конкретность. Мы психологически растем, когда понимаем, что подлинные человеческие отношения требуют выхода за пределы тех образов, которые объясняют нам, кем мы являемся или кем другие являются для нас. Тогда мы получаем свободу заново пересоздать себя и предоставляем ту же свободу другим. Исходя из этого, я стал разрабатывать такую психотерапию, которая стремилась бы развивать подлинные отношения между терапевтом и пациентами. Терапию, которая стимулировала бы и уважала выбор, который делается с решимостью, особенно перед лицом смерти.
Сегодня, посвятив десятки лет работе с группами пациентов, находящихся на пороге смерти, я убежден в одном: встать лицом к лицу с тем фактом, что ты смертен, когда тебе приходится находиться рядом с умирающим, а потом оплакивать его уход, - это не ослабляет человека, а делает его сильнее. Встающий перед этим последним пределом получает возможность приблизиться к определенным его аспектам, более или менее поддающимся контролю, - это решения медицинского характера, близость и общение с близкими людьми, а может быть, и само то, как человеку умереть…
Пациенты видят, как от сеанса к сеансу постепенно уходят другие люди, страдавшие той же болезнью, люди, с которыми они встречались каждую неделю, которых хорошо знали. Они постигают разумом их уход и могут представить траур по себе самим, когда придет их черед, и, как ни странно, это придает уверенности. Они понимают, что не угаснут бесследно, не уйдут незамеченными.
Эмили, участница одной из наших групп, больная раком груди, выразила это так: "То, что я обнаружила в ходе первых сеансов, несколько сродни тому страху, который испытываешь, глядя из окна верхнего этажа очень высокого здания или находясь на краю Большого Каньона. Вначале страшно даже просто взглянуть вниз (у меня сразу кружится голова), потом постепенно приучаешься смотреть и понимаешь, что, если упадешь, это будет катастрофа. Однако при этом чувствуешь себя сильнее, потому что сумел взглянуть вниз. Именно это я ощущаю по отношению к смерти: теперь я могу взглянуть вниз. Не могу сказать, что чувствую себя безмятежно, но смотреть могу".
Своих пациентов я учу мантре: "Надейтесь на лучшее, готовьтесь к худшему". Ключ в том, на что ты надеешься. Если на долгую жизнь больше рассчитывать не приходится, тогда максимально полное использование того времени, что еще осталось, - очень хорошая альтернатива. С одной женщиной мне случилось повстречаться в день ее смерти, и среди тех, кого я знал, она больше всех была исполнена надежд. Она знала, что вот-вот уйдет, и с интервалами в пятнадцать минут запланировала встречи со всеми членами своей большой семьи. Она хотела сказать каждому, что в жизни надо "идти в ногу со временем", и ожидала этой возможности с большим нетерпением. Философия ставит нас лицом к лицу с нашими ограничениями - но и с нашими возможностями тоже".
Спустя десять лет после того как он перестал вести эти группы, Дэвид Шпигель захотел узнать, что стало с теми женщинами, которые научились "подлинным отношениям" и смогли посмотреть в лицо своим самым страшным страхам. К его изрядному удивлению, они прожили вдвое дольше тех, кто при том же диагнозе не участвовал в группах обсуждения… Подлинность обладает силой, которую не предвидел никто из великих философов.
Май 2007
Суметь взять протянутую руку
Вы когда-нибудь смотрели в глаза грудному младенцу? Не приходится сомневаться, что вы нежно ему улыбнулись или стали приговаривать ласковые слова на "детском" языке, стараясь вызвать его реакцию.
В ходе одного эксперимента, поставленного в американском университете Вирджинии, Мэри Эйнсворт предлагала взрослым смотреть на младенцев, которым тогда исполнилось несколько недель, не демонстрируя при этом никаких эмоций. Младенцы сперва проявляли любопытство, но очень скоро начинали выказывать признаки беспокойства, а по прошествии полутора минут - прямо-таки отчаяния, если взрослый упорствовал в своем нежелании реагировать и вступать в контакт…
Сегодня мы знаем, что мозгу млекопитающих и, в частности, человека для развития и регулирования нейронных связей требуется этот постоянный обмен сигналами, эта передача эмоций. Исследователь и психотерапевт Дэниел Дж. Сигел из университета Калифорнии в Лос-Анджелесе называет изучение такого обмена сигналами "межличностной нейробиологией". Возьмем ребенка, на которого не обращают внимания или которому подают искаженные либо извращенные сигналы, - он сразу же ощутит растерянность и подавленность. Если такая разрегулированная коммуникация будет продолжаться, возможно развитие недостатка самоуважения, а то и появление ощущения стыда.
В разных направлениях психотерапии это приняли во внимание: исправление, восстановление "Я" проходит через отношения с терапевтом. Эти отношения воздействуют на нейроны, как новый регулятор мозга: речь идет о корректирующем эмоциональном переживании. Долгое время психоанализ требовал от своих аналитиков соблюдения правила: быть как можно более молчаливыми и нейтральными в отношениях с пациентами, не откликаться на их просьбы об утешении и поддержке, словно бы завязывание более "человеческих" отношений представляло какой-то риск. И то, что психоаналитик сидел позади пациента, также способствовало сохранению этой дистанции. Так вот, пациенты чувствовали себя так же, как младенцы при виде ничего не выражающего лица. А самая частая жалоба на психоаналитика всегда звучала как: "Он почти не говорит со мной!"
В Соединенных Штатах я восемь лет ходил на сеансы к женщине-психоаналитику, которая потом стала президентом Американской психоаналитической ассоциации. На протяжении всех первых четырех лет мы с ней следовали протоколу, требующему соблюдения дистанции. А потом однажды в ходе сеанса я вспомнил о банальном детском огорчении, о моменте, когда я ощущал себя непонятым, когда никто меня не утешил, не поддержал. В это мгновение я ощутил потребность, чтобы мой психоаналитик исправил прошлое, протянул мне руку.