Наряду с воплями моралистов, полагавших, что лотерея наносит удар по "святым традициям" и "незыблемым канонам", раздались голоса коммерсантов, обеспокоенных падением товарооборота. Меньше стали покупать не только обуви, сливочного масла и детских игрушек, но даже газет и журналов. Люди стали реже ходить в кино, меньше пользоваться такси, экономить на сигаретах и пиве. На покупку лотерейных билетов пошли тощие сбережения, хранимые в рассохшихся бабушкиных комодах, неприкосновенные суммы, отложенные на случай болезни или свадьбы, на отпуск или похороны. Школьники несли в лотерейные конторы сентаво, сэкономленные на утренних завтраках и бутербродах, казначеи касс взаимопомощи, бледнея от страха, выдавали заведомо гиблые ссуды, не очень редки были случаи, когда скромные, отмеченные премиями за многолетнюю беспорочную службу банковские кассиры и казначеи запускали лапу в сейфы. Благодаря лотерее Бразилия вышла в 1970 году на первое место в мире по импорту перфокарт для электронно-вычислительных компьютеров: ведь именно компьютеры выискивали победителей среди миллионов охотников за миллионами. В этом проглядывалась какая-то ехидная гримаса цивилизации: самое совершенное орудие прогресса было поставлено на службу суетливых "камбистов" и мятущихся владельцев лотерейных контор.
Ежемесячный оборот лотереи очень быстро перевалил за сто миллионов крузейро. Сто миллионов, украденных у коммерции, сто миллионов, на которые не были куплены лекарства, башмаки для детей, школьные учебники, рис, фасоль, мыло и… билеты на стадионы! Да, да! Хотя это и покажется невероятным, пропагандируя футбол, лотерея стала "убивать стадионы". И дело не только в том, что многие из наименее обеспеченных "торседорес" стали ассигновать свою заветную пятерку, сэкономленную с такими трудами, не на архибанкаду "Мараканы", а на лотерейный талон.
Нашлось немало таких, которые стали просто-напросто предпочитать спокойный радиорепортаж на дому с постоянным синхронным оповещением о ходе и результатах всех тринадцати матчей очередного тура лотереи утомительному путешествию на стадион. Родился и еще один неожиданный эффект: лотерея начала убивать в болельщике рыцаря. На бразильских стадионах, как, впрочем, на стадионах всего остального мира, всегда симпатизировали слабым. Скромная "Ипиранга" или "Санта-Крус", мужественно сражавшаяся с "идолами", "кобрами" и "звездами" "Сан"тоса" или "Фламенго", всегда могла рассчитывать на симпатии и поддержку торсиды. Увы, с появлением лотереи, когда все, кто сидел на трибунах, сжимали в потных кулаках зеленые талоны со своими прогнозами, где, как правило, победу приходилось отдавать фавориту – "Сантосу", "Фламенго", "Ботафого", ситуация изменилась. Охотники за миллионами не хотели терять свои миллионы. И голы, забитые "малыми" клубами в ворота "фаворитов", вызывали теперь не овации одобрения, а раздраженный свист негодования. Теперь не было места филантропическим эмоциям. Холодный расчет требовал торжества железной футбольной логики: сильные должны побеждать! А слабые – проигрывать! Так погибала поэзия и романтика футбола.
А во имя чего, позвольте спросить? Кто стал главным счастливцем, облагодетельствованным лотереей если не считать нескольких дюжин победителей? Вопервых, банковская сеть, которая получала приличные проценты от всех сумм, собранных с "апостадорес" – покупателей талонов. Во-вторых, Национальный институт социального обеспечения, который, правда, всегда функционировал настолько плохо, что ему лотерейные вливания все равно не смогли помочь.
Кроме них, благотворительный "Бразильский легион взаимопомощи", распространяющий бесплатные завтраки в некоторых школах и покупающий башмаки нескольким сотням нищих детишек, министерство просвещения и культуры, а также Национальный совет спорта.
А команды, благодаря которым и ради которых появилась лотерея, не получали почти ничего.
* * *
…В один прекрасный день пробил наконец час и "Лузитании". Солнце медленно опускалось за спину равнодушно раскинувшего руки цементного Христа на горе Корковадо, когда окончился победой "Фламенго" последний матч дня. Не прошло и десяти минут после окончания репортажа, как в ботекин влетел обезумевший Зека. Хватаясь рукой за сердце, он рухнул на стул и потребовал лимонной батиды. Старый Педро вытряхнул из бокала коричневого таракана и, наливая настойку, поинтересовался, что случилось.
– Сколько времени? – спросил Зека, стуча зубами.
– Без пяти семь.
– Включай скорее транзистор! Включай выпуск спортивных новостей!
Педро покачал головой: парень, похоже, свихнулся: транзистор, укрепленный над полкой с винами, никогда не выключался.
Зека глотнул терпкую кашасу, стукнув зубами о край стакана. Над прилавком раздались знакомые фанфары, диктор просил внимания: начиналось объявление результатов лотереи. Все, кто был в "Лузитании", достали свои талоны. Размеренно, словно сообщая военную сводку с поля сражения, диктор читал: "Матч номер один: "Флуминенсе" – один, "Васко" – два. Матч номер два: "Фламенго" – три, "Португеза" – ноль…"
Все сгрудились вокруг Зеки. С каждым результатом напряжение росло. Восьмой, девятый, десятый матчи… Педро схватился рукой за сердце. Одиннадцатый матч, двенадцатый… Охнула Сильвия. Тринадцатый, последний: "Форгалеза" – два, "Ипиранга" – ноль!
Зека роняет талон и опускается на пол. Единодушный рев потрясает "Лузитанию". Тринадцать очков! Все матчи угаданы! Зека, Флавио и Дамиан – победители! Миллионеры! Ми-лли-о-не-ры!
Свершилось! Все-таки господь там, на небе, великодушен и милостив! Слава тебе, господи наш! Спасибо, что обратил свой мудрый взор на нашу убогую "Лузитанию"! Педро крестится, дрожа и еще не веря в случившееся. Неважно, что не он выиграл эти миллионы! Ему тоже повезло: теперь "Лузитания" прославится на весь город. Скоро прибегут репортеры.
Фотографии появятся в газетах. Завтра появятся.
"Лузитанию" покажут по телевидению! А это означает, что сюда сбегутся зеваки со всего района. Может быть, ботекин станет модным?
Вокруг уже толпились десятки знакомых и незнакомых, завсегдатаев и случайных прохожих: весть о выигрыше разнеслась по всему кварталу. Сильвия, вытирая глаза, обнимала Зеку. Никто не мог разыскать Дамиана, который еще утром отправился собирать милостыню на Центральный вокзал. Флавио работал в отеле, но уж он-то знал: он всегда имел при себе копию талона.
"Лузитания" заполнялась народом. Бился в истерике Лоретти, сбежавший из своего киоска: он заполнил свой талон точно так, как Зека с Флавио, но в последний момент дьявол толкнул его под локоть, и Лоретти переделал результат тринадцатого матча, поставив ничью. Если бы не эта проклятая ничья, он делил бы сейчас с Зекой миллионы, как это было всегда, когда несколько талонов набирали тринадцать очков.
Лопес, растолкав зевак, схватил Зеку за плечо:
– А ну, вставай?
– Что, что такое? – слабым голосом отозвался Зека. Он озирался вокруг с какой-то отрешенной улыбкой, не узнавая друзей.
– Вставай немедленно! – крикнул Лопес.
– Что ты, сержант! Зачем трогаешь парня! Оставь человека в покое! – закричали вокруг.
– Да зачем же он тебе нужен? – качая головой, спросил Педро.
– Как это "зачем"? – рассердился сержант. – Он что, не собирается нам поставить хотя бы бутылку "Прайаниньи"?
Радостный рев оглушил Педро. Зека испуганно раскрыл глаза и начал приходить в себя.
– Где Флавио? – спросил он слабым голосом.
– Флавио сейчас придет, – сказал Лопес. – А ты пока давай распорядись.
Зека тряхнул головой и встал. Вокруг воцарилось молчание. Все выжидающе смотрели на нового миллионера. На человека, чье имя завтра появится на всех первых страницах газет. И даже за границей напишут о нем.
– Педро. Послушай, Педро, – сказал он, держась за плечо Лопеса.- Сдвигай столы. Вынеси их на улицу. Посылай за виски. Позвони в ресторан. В какой? В самый лучший. Пусть пришлют шампанского, лангуст, ветчины.
…"Лузитания" безумствовала всю ночь. Были опустошены винные погреба всех близлежащих ботекинов и ресторанов. Зека собрал нищих с окрестных кварталов и кормил их креветками и шоколадным тортом.
Сильвия умывалась шампанским, вылив полдюжины бутылок в пластмассовый таз: это, как она объясняла всем и каждому, способствовало улучшению цвета лица.
К трем часам утра весь район уже знал о неслыханной вакханалии в "Лузитании". Матросы, удивленные отсутствием Сильвии и ее подруг на привычных перекрестках, вваливались в ботекин целыми экипажами. На улице выстроился громадный хвост пустых такси: водители дружно вздымали бокалы за здоровье Зеки, за процветание лотереи, за Старого Педро, за Сильвию, за футболистов – "три-кампеонов" – всех вместе и по отдельности, за "Менго" и "Флу", за "Васко" и "Ботафого".
Мальчишки, собранные Зекой из подворотен и подъездов, разносили бутылки шампанского по улице Санта-Витория: проснувшись к утру, каждая семья должна была обнаружить у дверей скромный подарок новорожденного миллионера. На рассвете бросили якорь у "Лузитании" и оранжевые грузовики ДЛУ – департамента по уборке улиц. Полсотни мусорщиков и дворников активно братались с хмельными сержантами полицейских патрулей и косматыми плейбоями, возвращавшимися по домам из ночных притонов и наткнувшимися на бурлящий водоворот "Лузитании".
В полутемном углу сидел, склонившись над листком бумаги, Флавио. Он появился, когда начало светать. Взял стакан виски, брезгливо растолкал ватагу веселящихся матросов и сосредоточенно углубился в вычисления. Он был спокоен и преисполнен решимости. Теперь, когда пробил его час, он знал, что он будет делать. Заглядывая в толстый туристский путеводитель, забытый каким-то гринго в номере "Плазы", Флавио аккуратно подсчитывал предстоящие операции. Он умел считать и слыл среди завсегдатаев "Лузитании" специалистом по финансовым вопросам.
Может быть, потому, что в розовой юности работал в банке "Братья Гимараэс". Разносчиком кофе. Впрочем, это не так уж важно. Тем более сейчас. Флавио считал долго, но при всех альтернативах итог получался один и тот же: до конца дней своих – даже если господь отпустит ему еще сто лет жизни – он окончательно обречен – именно обречен – утопать в хрустящих, шелестящих, лощеных дензнаках. Двенадцатимиллионная премия даже при самом примитивном, при самом убогом, лишенном воображения использовании – ькладе в банк на определенный срок под проценты – давала твердый ежемесячный доход в размере 300 тысяч! 300 тысяч – это в 30 раз больше оклада президента республики. И в 10 раз больше, чем зарплата Пеле в "Сантосе". Но, прежде чем думать о процентах, акциях и чековых книжках, хотелось помечтать. Предположим, он захотел бы для начала кутнуть. Закатиться в Европу. Хотя бы на неделю. И не просто в Европу. А в "ту" Европу! В Европу высшего класса. Он листал справочник и делал выписки, сверяя цены "той" Европы с курсом крузейро. Одна неделя пребывания в самом роскошном номере (из четырех комнат!) в самом дорогом парижском отеле "Риц" – на Вандомской площади: по 15 тысяч в сутки. В неделю, стало быть, 105 тысяч.
Для экскурсий по Парижу и окрестностям – три "роллс-ройса". Один – белый, для выездов по утрам.
Другой – серебристо-жемчужный для полудня. Третий – торжественный, темно-голубой. 330 тысяч крузейро. Что еще?… Трехязыковые секретарши с дипломами курсов ЮНЕСКО – служба круглосуточная в течение недели: 30 тысяч. Да, а гардероб? Предположим, портным будет знаменитый Черрути. Закажем ему, скажем, полдюжины костюмов, четыре смокинга, шесть свитеров (в Европе сейчас дело идет к зиме!), рубашки, сколько рубашек? Ну, две дюжины для начала. Что еще? Восемь пар обуви, штук восемь брюк, плащ, кофта из шерсти боливийских лам, шуба меховая из соболей или черной обезьяны…За все это 100 тысяч. Далее, возьмем, напитки. Шампанское! Шампанское – старая слабость Флавио. Две тысячи бутылок "Пьер Жоэ" с отпечатанным именем хозяина – то есть Флавио! – на этикетке: 300 тысяч.
А если по приезде закатить обед в "Максиме"? На тридцать персон. Созвать все сливки бразильского общества, обитающего в Париже. От посла до писателя Антонио Кальядо. Меню: черная икра, консоме.
Дальше в справочнике шли названия, от которых у Флавио закружилась голова: лосось, кабанья печень, пулярка. Что-то там еще? И все это – за какие-то 20 тысяч, включая чаевые! Смешно: уже неделю он пробыл в Париже, а истрачено всего лишь… сколько?…885 тысяч. 12 миллионов, можно сказать, и не распечатаны!
Теперь уже Флавио не сомневался, что он поедет в Париж. И не только в Париж. Вокруг света! Париж – Лондон – Мюнхен. Что там еще?… Мысли путались. Мюнхен как-то сразу же вспомнился: скоро там будет олимпиада, о которой все чаще пишет "Жорнал дос спортс". А что там, за Мюнхеном? Россия с ее загадочной Сибирью? Поедем и в Россию.
Япония, где, говорят, была какая-то роскошная выставка? Поедем и в Японию. Оттуда – в Индию. Посмотреть на йогов. Что еще? США! Конечно! Там же надо послушать живьем великого Синатру! Нужно будет взять с собой Зеку. Пусть посмотрит, что такое настоящая жизнь! А Дамиан? Ну, старик, конечно, ни к чему. Он вообще не заслужил своей доли. Никогда не платил свои ставки! Вся "Лузитания" знает об этом. Да, да, никогда не платил! Ему можно будет сунуть отступного. Тысяч сто, скажем. Нет, полсотни.
Или тысяч двадцать. А вообще-то говоря, что он с ними будет делать? Ему и жить-то осталось лет пять. Если не меньше. Зачем ему столько? Дадим ему тысчонку, и хватит с него.
…Вакханалия в "Лузитании" завершилась, когда город просыпался. Скрипнули жалюзи булочной напротив. Заспанный мясник звякал ключами, отпирая лавку и придерживая ногой велосипед, чтобы он не упал. Взвизгнул тормозами автобус, влетая на перекресток. Соуза, мотая свинцовой головой, погрозил ему вслед кулаком.
А в это время бледный Лоретти, только что открывший свой киоск и получивший первую утреннюю пачку "Жорнал дос спортс", неверными шагами шел к "Лузитании". В дрожащей руке он сжимал газету, протягивая ее Флавио. Тот, подняв голову от своих бесконечных подсчетов, глянул на "шапку", пересекавшую первую полосу. И уронил карандаш. Набранная красным шрифтом "шапка" кричала: "СЕНСАЦИЯ!!! 18 с лишним тысяч человек стали победителями последнего тура. Премия, разделенная между ними, даст каждому победителю всего лишь по пятьсот с небольшим крузейро".
Двадцать лет спустя
"Они никогда не переставали думать, что всегда были лучше нас" – так писал журнал "Вежа" об уругвайцах накануне этого матча, подчеркивая остроту традиционного соперничества, уходящего своими корнями в давние пограничные, да и не только пограничные споры. Не будем преувеличивать их роль, однако учтем, что в подборке справочного материала к матчу Бразилия – Уругвай упомянутый журнал не забыл опубликовать напоминание о том, что с 1820 по 1825 год нынешние уругвайские земли были маленькой Цисплатинской провинцией великой бразильской державы и что само появление на свет "Восточной республики Уругвай" явилось следствием долгих баталий и распрь: "Может быть, играя против нас, уругвайцы потому всячески стремятся взбодрить и оживить свой дряхлеющий футбол, что именно в схватках с нами они находят путь своего самоутверждения? Именно против нас они себя чувствуют настоящими уругвайцами…"
В этом вечном стремлении маленькой страны бросить вызов своему гигантскому соседу можно уловить нечто библейское, ассоциирующееся с вечной темой Давида и Голиафа. Все население Уругвая можно разместить в Рии-де-Жанейро, щедро одарив персональными квартирами. И еще останется кое-какая жилплощадь! Однако на поле они всегда встречались на равных. Потому что на поле выходят не три миллиона против девяноста, а одиннадцать бойцов против одиннадцати. И их дряхлеющий в последние годы футбол всегда наливался кровью и выпускал когти, когда на другой половине поля показывались желтозеленые футболки бразильцев! Именно этим в первую очередь и объяснялось то памятное поражение бразильцев в финале четвертого чемпионата мира 16 июля 1950 года у себя дома (!) – на "Маракане", специально построенной для несостоявшегося торжества, для завоевания богини Нике. Вспомним, как это было…
За несколько дней до "великого финала" заранее ликующий Рио уже предвкушал сладость желанной победы. На каждом углу, в барах и автобусах, на обласканной океаном Копакабане и продымленной серой Оларии гремели праздничные марши. Впервые со времен открытия Бразилии Кабралом "кариоки" рассказывали анекдоты не о простаке-португальце, а о простофиле-уругвайце. В подвалах магазинов и на торговых складах уже были заготовлены миллионы вымпелов с гордой надписью "Бразилия – чемпион!", поздравительных открыток и фотографий. "Лузитания" закупила для предстоящих победных торжеств двойную норму пива и кашасы.
Через ров, отделяющий футбольное поле "Мараканы" от трибун, перекидывались мостки, по которым по окончании матча должны были перебраться празднично разукрашенные карнавальные машины и колесницы, осыпаемые тоннами серпантина и конфетти, размещенных в ожидании заветного мига на самом верхнем ярусе, на козырьке, предохраняющем трибуны от ветра и дождя. За трое суток до финального матча началось чествование будущих чемпионов мира: дело было накануне очередных выборов, и "концентрация" сборной превратилась в шумный проходной двор, в азиатский базар, в этакую помесь одесской толкучки и бразильского карнавала. Сотни кандидатов в депутаты, в сенаторы и министры тянулись нестройной чередой, обнимая кумиров, хлопая по плечам, улыбаясь в дымящиеся от напряжения объективы кино- и фотокамер. Каждый хотел сфотографироваться с людьми, которые завтра станут чемпионами мира, ибо каждая такая фотография сулила куда больше голосов избирателей, чем велеречивые обещания, которые, в общем-то, были одинаковы у всех кандидатов.
В день матча газеты вышли под праздничными шапками. "Жорнал до Бразил" писала: "Бразильская команда, одержав свои сенсационные победы, выходит сегодня на поле с уже завоеванной славой сильнейшей команды мира. И надеемся, что немного погодя, по окончании двух великих схваток по 45 минут каждая, ее блистательный престиж будет окончательно подтвержден".
В это утро капитан уругвайской команды Обдулио Варела встал раньше своих товарищей. На рассвете он вышел из отеля, охранявшегося усиленными нарядами полиции от болельщиков, которые могли зайти в своих патриотических эмоциях слишком далеко.
Шлепая сандалиями, он обошел весь квартал и скупил в окрестных киосках сотни номеров с вышеприведенной цитатой. Он принес их в отель и… оклеил вырезками уборную, зарезервированную для уругвайской сборной. И все утро, играя желваками стиснутых от злобы челюстей, уругвайцы ожесточенно мочились на… "с уже завоеванной славой…", "…ее блистательный престиж…" и на фотографии улыбающихся соперников.
Эти, скажем прямо, не очень благозвучные детали подготовки к поединку были приведены нами только для того, чтобы показать, до какой степени разыгрывается иногда предматчевая истерика у темпераментных латиноамериканцев, когда на карту поставлена "честь нации", "святые традиции предков", когда нужно доказать, что "мы сильнее всех" и "наш футбол лучший в мире".