* * *
…Когда футболисты вошли в раздевалку, Русевич подошел к центральному нападающему и спросил его напрямик:
- Скажи мне, ты нарочно медлил в начале игры? Правду скажи, ты испугался?
Корж смутился, товарищи обступили его тесным кругом.
- Нет, - выговорил он, заикаясь, - я присматривался к их игре…
- Но пока ты присматривался, они-то играли! Разве нельзя играть и присматриваться одновременно?
- Мне самому трудно объяснить мое состояние, - сказал Корж.
- Позволь, я тебе объясню, - усмехнулся Николай. - Ты разрешаешь?
Корж смутился:
- Не понимаю. Чего ты пристаешь!
- Знаешь, - сдерживаясь, негромко проговорил Николай, - можно подумать, что мы чужие люди. Но ведь мы же свои! Не первый день знакомы друг с другом… И знаем причину твоих переживаний. Это - Неля, как ее… Корочкина. Это она тебя уговаривала: проиграйте… А сегодня - ты видел? - не стесняясь народа, потеряв стыд, она поднесла "Люфтваффе" цветы…
Корж выпрямился и упрямо тряхнул головой:
- Букет у нее перехватили! Она хотела нам его преподнести.
Кто-то тихонько свистнул, а Тюрин захохотал.
- Не валяй дурака, - сказал Русевич.
Корж побагровел; губы его дрожали, нервно дергалась бровь.
- Нелю не трогайте! Я уверен, что она не виновата. Я ее знаю не первый день. Возможно, она это сделала под дулом пистолета. Она и сама ненавидит эту накипь. Она говорила мне… Нет, вы не знаете ее!
Неожиданно обозлившись, он затряс кулаками:
- И чего вы пристали? Ведь я же забил гол! Или это, по-вашему, пустяк? Смотрите на меня, как волки…
Разговор неожиданно прервал открывший дверь помощник судьи. Он сказал с порога:
- Просят господина Коржа.
Корж отозвался недовольно:
- Кто там еще?
- Вас просит дама. Знакомая…
- Обработка продолжается! - угрюмо проворчал Свиридов. - Это, конечно, она…
Корж поспешно вышел из раздевалки. Действительно, у входа его ждала Неля.
- Нам нужно поговорить, - сказала она почти строго. - Отойдем в сторонку…
- О чем говорить во время игры? - спросил он недовольно. - Товарищи и без того смеются.
Неля посмотрела на него удивленно; она хорошо знала, как действует на него ее улыбка, и голос, и взгляд.
- Мой Коржик! Да ты ли это? Ну! Только пять минут.
Он неохотно подчинился.
- Послушай, Коржик, - заговорила она торопливым шопотом, когда они отошли от двери. - Ты заставляешь меня волноваться. Сначала я думала: какой молодец! Ты начал игру так умно и тонко… Понимаешь, было такое впечатление, словно ты всей игрой руководишь, ну точно, как дирижер оркестром, а сам остаешься корректным, больше, я бы сказала, - великодушным.
- Это неправда, - сказал он тихо. - Вначале я плохо играл.
Она погладила его руку, доверчиво прикоснулась плечом к его плечу.
- Но тебе аплодировали! Я видела это сама. Разве ты не слышал, как повторяли твою фамилию?
- Аплодировали, когда я забил гол.
Она взглянула на него с упреком:
- Ты допустил ошибку. Подумай, что важнее: минутная радость на поле или…
Она запнулась и огорченно сдвинула брови. Коржу показалось, она была готова заплакать.
- Или? - чуть слышно спросил он.
- Или твоя дальнейшая судьба?
Корж нетерпеливо оглянулся на раздевалку.
- Ты хотела сказать что-то важное, Неля.
Она, видимо, поняла, что истекают последние секунды их встречи. Решительно и прямо она посмотрела ему в глаза:
- Разве это не важно… твоя судьба? Зачем ты заставляешь меня страдать?! Сначала ты присылал записки, ревновал к этому шефу… Даже грозил! Наверное, ты хотел бы, чтобы я стояла на Крещатике с протянутой рукой. Потом, наконец-то, понял… Жизнь требует ловкости. Ты сам это говорил. И еще ты сказал мне - помнишь? - главное - уцелеть… Почему же теперь ты рискуешь? Кто для тебя дороже: приятели или я? А я - то, глупая, была уверена в тебе…
- Ты хочешь, чтобы я покинул поле?
Она схватила его руку:
- Нет-нет… Просто - не накликай беды. Оставайся в игре незаметным… Тебе ведь нужно не больше других! Пусть, другие бьют по воротам, если они такие смельчаки.
- Понимаешь ли, Неля, - проговорил он с усилием, не отнимая руку от ее локтя, - это будет похоже на предательство. Команда мне не простит. Ты в стороне, а мне-то жить с ними еще придется. Они и сейчас уже уверены, что я веду двойную игру…
Резко отдернув руку, она отступила на шаг. Как быстро изменилось выражение этих только что ласковых глаз! Теперь они смотрели холодно и зло:
- Понятно… Они для тебя дороже.
Она хотела уйти, но Корж удержал ее за локоть:
- Скажи, Неля, - спросил он, стараясь казаться спокойным. - Этот букет… Тебя заставил шеф? Ведь правда? Или ты хотела нам подарить цветы?
- Ну что ты, глупышка! - сказала она, смеясь. - Кто же мог меня заставить? Я знаю, в Киеве мне все равно не жить, и, значит, нечего и терять здесь.
Резким движением она вдруг приблизилась к нему, так, что он ощутил губами ее горячее дыхание.
- Ты знаешь, что означает этот букет? Пропуск за границу! Да, пропуск! Мне обещали… Я еще увижу Париж и Берлин! Я думала и о тебе, но ты, оказывается, струсил… Подумай, еще не поздно, Коржик, игра еще впереди…
Корж ничего не ответил. Быстрым шагом он возвратился в раздевалку. Пожалуй, в эти минуты он вряд ли смог бы ответить и самому себе: чего же он больше боялся - презрения товарищей или мести гестапо? Мысль о возможной мести снова показалась ему невероятной и дикой. А тут еще Русевич, едва лишь Корж вошел в раздевалку, будто понимая его смятение, громко сказал:
- Между прочим, трусов они тоже не жалуют. Я слышал, эсэсовцы казнят их без пощады, конечно если трус использован и больше не понадобится им.
У штурмбаннфюрера пошаливают нервы
После первого тайма, когда спортсмены покидали поле и зрители увидели, что в киевской команде несколько человек изувечено, мало кто ожидал, чтобы вторая половина игры началась такой бурной атакой киевлян.
Солнце уже скрылось за зубчатой стеной деревьев, и на стадион сошла легкая, освежающая прохлада. Переметнувшись через зеленое взгорье, над полем повеял ветерок. Стоя в воротах, Русевич с удовольствием подставлял ему воспаленное лицо. Чувство спокойной уверенности овладевало в эти минуты Николаем: с первой передачи Кузенко, с первого удара Тюрина он распознал тот знакомый стиль игры, который при очень высоком темпе и безошибочной пасовке уже не раз приводил команду к победе.
Возможно, что на трибунах командования сразу же была замечена резкая перемена в игре. Диктор не случайно дважды объявил, что всякое буйное проявление чувств, которое допускают зрители, немецкое командование считает проявлением дикости и потому категорически запрещает всякие выкрики.
На каждой скамье каждого сектора теперь сидели военные или полицейские, зорко наблюдая за поведением киевлян. Впрочем, и эта мера, предпринятая гестаповцами, не дала результатов: тысячи людей одновременно не арестуешь, не выгонишь со стадиона - было бы проще прервать матч.
Обычно внешне бесстрастный, Русевич сегодня не скрывал своих чувств. Нельзя сказать, чтобы он волновался, - тревоги и опасения остались в первом тайме. Однако спокойная уверенность этих первых минут сменялась у него нетерпением; зорко следя за полем, он даже притоптывал ногами, словно стремясь помочь своим нападающим.
Он видел, что Кузенко уже не уступал в беге Функе, больше того - он сумел оторваться от немца, обойти полузащитника, упавшего ему под ноги, и передать мяч Макаренко. Одно мгновение - и Макаренко отбил мяч Тюрину, а тот быстро прошел на штрафную площадку. Следовало бить по воротам, - пожалуй, Краус мысленно уже засчитал третий гол, - однако Тюрин почему-то замешкался, а подоспевший защитник отбил мяч за лицевую линию.
Киевляне снова действовали, в основном, правым крылом, которое создавало угрозы неожиданными прорывами. Как и прежде, наступая двумя эшелонами, они все чаще выходили к воротам противника, и Кузенко уже несколько раз бил по воротам.
Русевич не успевал следить за молниеносными сменами ситуаций: на штрафной площадке противника одна за другой возникали яростные схватки - и только глубокий вздох стадиона сообщал Русевичу, что гол не забит.
В натиске киевлян было что-то исступленное и отчаянное. Словно переродился за минуты перерыва Корж - он снова стал организатором нападения. Вот он смело перехватил мяч и на полном разбеге отдал ею Кузенко. Иван бросился влево; Функе не разгадал его обманного движения. Кузенко остановил мяч у самой линии поля, намереваясь ударить в центр штрафной площадки. В последнее мгновение, когда его расчет уже был разгадан защитой противника, он пробил Коржу, и тот успел вырваться к угловой отметке. Несколько замедлив игру, Корж оттянул на себя всю защиту и отпасовал выбежавшему на штрафную площадку Кузенко. Не так-то просто было ему отпасовать, - ведя мяч, он сам создал щель в "стенке" противника. Ваня не медлил, но Краус бросился вперед и успел отбить мяч грудью. Откуда-то появился Тюрин. Он словно и не принимал участия в этой атаке. Теперь он завладел мячом и тихо вкатил его в сетку ворот.
Эго внезапное появление Тюрина и неторопливость, с какой он овладел мячом и затем вкатил его в ворота, особенно его неторопливость, выражали полное пренебрежение к вратарю. Будто поблизости вовсе и не было вратаря. Краус остолбенел. С каким наслаждением вцепился бы он в горло этому русскому. Какое позорище: с ним, с "тигром ворот", не играют - балуются, словно с ребенком. Ему хотелось заплакать, закричать, упасть на землю, бить ее кулаками - эту чужую землю, где ему довелось переживать такие унижения.
Впрочем, это не изменило бы счета 3:1. Он подумал, что ему все же не следует окончательно теряться - киевляне снова вели игру широким фронтом, развертывая мощные атаки на флангах и по центру с использованием коротких и продольных передач.
По-прежнему пристально наблюдая за игрой, Русевич отметил одно важное обстоятельство: игроки "Люфтваффе" явно не выдерживали того высокого темпа, какой предложили им киевляне. Они грубили теперь не с той откровенной наглостью, какую продемонстрировали в начале игры: грозный вал возмущения, прокатившийся по трибунам, все же подействовал на них.
Знакомый голос прервал размышления Николая. Васька стоял у штанги с бутылкой в руке.
- Ну и водовоз! - усмехнулся Русевич. - И опять, наверное, с новостями?
Не поднимая головы, Васька поставил на землю бутылку. Русевич заметил: паренек сунул под бутылку клочок бумаги.
- Тут записка имеется… Только читайте поосторожней, - прошептал Василий, рассматривая свои босые ноги. Он повернулся и побежал к скамейке, на которой сидели запасные игроки.
Русевич потянулся за бутылкой, прополоскал рот и незаметно развернул записку. Она была адресована капитану, но касалась всей команды.
Эдуард Кухар писал:
"Друзья! Настойчиво и убедительно рекомендую при любом результате - пусть то победа или поражение - не озлоблять игроков "Люфтваффе", а с ними и военных. Вы можете накликать на себя несчастье. Что стоит вам крикнуть по завершении матча: "Хайль Гитлер!" Знающие люди здесь утверждают, будто всех вас ждут большие неприятности - и за отказ приветствовать, как это принято теперь в Германии, и за красные майки".
Заложив руки за спину, Русевич изорвал записку в мелкие клочья. Нет, он не покажет этой писульки ни Свиридову, ни кому-либо из ребят. Однако сколько нашлось советчиков! Сначала шпик, потом шеф, потом Неля, Корж, потом этот Кухар. Пусть же все они убедятся, что на Русевича и его друзей нисколько не действуют их угрозы.
Все же Эдуард поражал его странным, даже неразумным поведением. Возможно, Кухар беспокоился о дальнейшей судьбе ребят. В таком случае какая была у него необходимость показать перед самым матчем Коржу письмо, полученное из Одессы от какой-то своей приятельницы Марины. Здесь Кухар действовал, конечно, с расчетом: он знал, что Корж немедленно расскажет об этом письме друзьям, а те передадут Русевичу. Однако Кухар просчитался. Свиридов первый заподозрил грубый подвох. Эта Марина сообщала, будто Леля и Светлана Русевич погибли на пароходе, который затонул от бомбы где-то вблизи Севастополя. "Я не была с ними знакома, - писала она, - однако мне их так жалко. Вместе с ними погиб и мой племянник…" Странно, почему эта неведомая Марина так интересовалась судьбой незнакомых с нею Лели и Светланы и лишь словом обмолвилась о своем племяннике. Странно и другое: разве Эдуард не мог бы показать Коржу это письмо после игры! Нет, он пытался уколоть Русевича в самое сердце - и все же просчитался. Никто в команде не принял всерьез его "новость", а Кузенко назвал Эдуарда законченным подлецом.
"В сущности, - думал Николай, - услужливый Кухар недостаточно умен. Зачем он передал эту записку?"
Невеселые мысли о Кухаре прервал стремительный Функе. Этот игрок притаился ненадолго. Было удивительно, как он успевал действовать на правом краю и перемещаться в центр, на место левого и правого полусредних. Русевич успел отметить способность Функе молниеносно разыгрывать тактические комбинации. От удара Тюрина мяч ушел за пределы поля. Краус приготовился ввести мяч в игру. Зная сильный удар немецкого вратаря, киевляне поспешно оттянулись к своей штрафной площадке, чтобы вступить в борьбу за мяч. Однако Краус легонько отпасовал своему защитнику, и "летчики" начали готовить атаку точными короткими передачами.
- Не покидай свою зону! - крикнул Русевич Алеше Климко, однако нападающий "летчиков" уже обошел Алексея. Попытка Макухи прервать этот опасный рейд тоже не увенчалась успехом - подоспевший Вуфгарт получил мяч и с линии штрафной сильно ударил по воротам. Из-под верхней штанги Русевич успел выбить мяч на угловой.
Вся команда "Люфтваффе", кроме Крауса и одного защитника, сгрудилась у ворот киевлян. Шницлер установил мяч на угловой отметке. Какие-то секунды он медлил, рассчитывая удар. Однако его расчет, как это часто бывает, оказался неточным, и мяч перехватил Свиридов. Сильным ударом капитан послал его вперед.
Макаренко словно ждал этой подачи, - получив мяч, он быстро помчался по самой кромке поля; казалось, мяч неизбежно уйдет за боковую линию, однако этого не случилось - Макаренко неумолимо приближался к оцепеневшему Краусу.
Поняв свою ошибку, защитники и полузащитники "Люфтваффе" спешили на свою половину поля. Растерявшийся защитник вместе с Краусом оттянулся в самые ворота. В напряжении притих, затаился стадион. Макаренко уже готовился пробить по воротам, но в последнюю секунду отослал мяч чуточку вправо, прямо под ноги Кузенко. Красивым ударом тот с ходу пробил его сквозь ноги Крауса.
С этой минуты прославленный "тигр ворот" окончательно потерял самообладание. Размахивая кулаками, он бросился к своему защитнику. "Летящая торпеда" метнулась в сторону и пустилась наутек. Краус резко изменил направление, гнев его обратился на полузащитника, однако и тот не дремал - под хохот всего стадиона он показал отличный бег. Игроки "Люфтваффе", по-видимому, были хорошо знакомы с кулаками своего буйного вратаря.
Несмотря на строжайшее запрещение нарушать порядок, стадион снова бушевал. Этому множеству людей было невозможно скрыть ликование. Незнакомые болельщики жали друг другу руки и обнимались, швыряли в воздух фуражки и даже пытались плясать, а на одном из секторов упорно и слаженно скандировали: "Красные бьют!"
Ни Русевич, ни его товарищи не ожидали, чтобы жители их родного города, изведавшие так много опасностей и утрат, столь бурно и открыто выражали свою ненависть к оккупантам. Многое отдал бы Русевич, чтобы посидеть незамеченным где-нибудь в самом далеком секторе, услышать реплики киевлян, их предположения и оценки. Таня Климко обещала рассказать ему подробно обо всем, что происходило в секторе, где она сидела с мужем. Он снова думал о Тане; эта неприметная, робкая женщина, которую, если быть откровенным, он до войны почти не замечал, вдруг стала играть такую значительную роль в его жизни. Значит, верна поговорка, что друзья познаются в беде…
Однако что же снова происходило на поле? Почему упал и не встает Корж? Макаренко и Тюрин с трудом поднимают его с земли и несут за лицевую линию.
- Полусреднего с поля! - гневно требует стадион.
Судья подзывает к себе Вуфгарта и что-то поясняет. Оказывается, еще одна "летящая торпеда" окончательно вышла из повиновения: подкравшись к центральному нападающему киевлян, Вуфгарт ударил его в колено.
Неужели Корж уже вышел из игры? Кто будет следующей жертвой? Не могло быть сомнения, "Люфтваффе" решила осуществить свой план - вывести с поля трех-четырех основных игроков и попытаться избежать поражения.
- Молодец Корж! - радостно вырвалось у Русевича. - Да, молодчина, не дал увести себя в раздевалку…
Николай видел, как Васька стрелой пронесся к трибунам, очевидно спеша за врачом. Этот врач искусно делал обезболивающие уколы. На трибуну, однако, мальчика не пустили - полицейский столкнул его со ступенек.
Как мало напоминал этот матч привычное увлекательное спортивное зрелище. Вот опять увели кого-то под конвоем… Значит, эрлингеры и радомские не могли не почувствовать неистовый гнев толпы, а ведь они были уверены, что Киев распят и растерзан и больше не проявит воли к борьбе.