МНС минус-плюс
Похожая история (рука на плече) была у меня в Крыму, в Гурзуфе. Я только познакомился с одной молодой женщиной, и мы пошли искупаться – вернее, поплыли в разговорах о том, о сем. Мы заплыли довольно далеко, не только за буи, но и оставив за спиной рейсовые суда, снующие в обе стороны. И тут моя новая знакомая, прервав светскую беседу, вдруг делает несколько судорожных движений, и я понимаю, что она испугалась. Да, до берега было неблизко, и ей стало страшно, что назад ей не доплыть. Ее буквально парализовало, я же понимающе засмеялся (хотя мне было не до смеха) и сказал, что нет проблем, плывем назад, пусть только положит руку мне на плечо. Так мы и поплыли. Правой она гребла, а левой опиралась на меня. Потихоньку-полегоньку моя новая знакомая успокоилась, и через полчаса мы вернулись к берегу, попав, правда, в целое стадо медуз, что, как вы знаете, довольно мерзко само по себе. Но спутница, поскольку уже поверила в благополучный исход, вытерпела и медуз. Только на берегу я увидел, насколько она устала. Она была еле жива, бледна, с синими губами, хотя улыбалась. Статистика говорит, что на море гибнут прежде всего от страха.
Мы обсохли, переоделись, и я проводил ее до дому.
Продолжения эта история не имела – уж и не помню, почему. Скорее всего, потому, что никто не любит чувствовать себя обязанным. Даже своим спасителям...
МНС
Кажется, у Горького есть рассказ о юной красавице из народа, сидящей на барже, на горе астраханских арбузов. Горький самозабвенно описывает лицо этой красавицы и то чувство, которое она вызывает у героя, но все это трагически прерывается в тот момент, когда красавица открывает рот и изрекает слово, неважно какое, может быть, даже междометие. И очарование, потрясение, восхищение убито. Может, я все переврал в сюжете, так как читал этот рассказ лет сорок с лишним назад. Но суть его именно такова.
Что-то отдаленно похожее я испытал в минувшие выходные дни, когда с пятилетней дочкой отправился на городской залив возле гостиницы "Прибалтийская". Там чистый песочек, чистая прохладная (ладожская) вода, так как устье Невы рядом. И вот, возвращаясь с дочкой на берег после очередного купания, я увидел, что рядом с нашим полотенцем впритык разлеглись три юные нимфы. В отличие от прочих, они из храбрости, рождаемой коллективизмом, обнажили свои груди. Какие могут быть груди у юных семнадцатилетних нимф? – конечно, красивые. Мужская половина пляжа постепенно перегруппировалась, так чтобы поле зрения постоянно находились три пары девичьих грудей. Мне же и вовсе не надо было суетиться, так как они светились прямо у меня перед носом. Да, все бы хорошо, но вот голоса у нимф были самые распэтэушные, дебильный хохоток и т. д., что почти напрочь убивало бессмертное очарование женской телесной красоты.
P.S. А вообще созерцание красивой женской груди – это эстетический праздник. Можно было бы устраивать сеансы для излечения мужчин от всяких там комплексов и неврозов. Только пусть демонстрантки на всякий случай хранят молчание.
Просто МНС
История такая: я всегда любил, чтобы во время занятий любовью женщины (девушки) подавали всякие голосовые знаки (одобрения, восторга, удивления, сомнения, неприятия, экстаза, недоумения, отторжения, притяжения). А еще я любил, чтобы все заканчивалось бурно и шумно и желательно с рыданиями (хотя Блок и говорил что "ничего не разрешилось весенним ливнем бурных слез"). Иногда я сам просил девушек (женщин) порыдать в виде маленького дополнительного подарка мне, хорошо потрудившемуся мужчине (юноше). И вот занимаюсь я как-то любовью с одной молодой красивой женщиной, и она, как в моем идеале, каждое мое движение сопровождает соответствующими голосовыми сигналами. Через пять минут меня это стало почему-то раздражать, а через десять минут я сказал, чтобы она замолчала. Она послушалась и стала молчать, как айсберг, и еще через пять минут я почувствовал, что с айсбергом, собственно, и имею дело. Нужно ли объяснять, что копуляция была окончательно испорчена, и мы расстались недовольные друг другом и больше никогда не встречались. В чем там было дело, я так и не понял, может быть, в тембре голоса, о влиянии какового на психофизику мужского эроса мы говорили вчера, а может, в том, что секс – это не компьютер.
А может, просто мы не любили друг друга.
МНС
Сегодня я это дешифрую как Мы Не Сдаемся.
Однажды, когда мне было двадцать пять лет (пусть мне всегда столько и будет), я отдыхал в Крыму. В тот раз, кажется, в Алупке. Жил на крутом склоне возле моря в одноместной палатке – таком, низкого постава, узеньком гробике. Впрочем, на двоих при желании места хватало. Напротив меня в четырехместной палатке гуртовались шесть темно-загорелых парней, похожих друг на друга, как баклажаны. Были они хохлами из Киева, студентами какого-то тех. вуза, предпочитали говорить по-русски, хотя с тем самым акцентом, о котором нужна отдельная песня.
В один из дней, когда я возился на берегу с маской и ластами, то ли выйдя из воды, то ли собираясь окунуться, с крутого склона, на котором стояли палатки, спустились два моих хохла, усталые, притомленные и жаждущие "купнуться". Не помню, с чего начался наш разговор, но они сказали, что у них в палатке рыжая девица из Москвы, и что все они ее имеют по очереди, сейчас там с ней четверо осталось. Нет, никакого насилия – все по добровольному приятию и согласию. Поскольку мне не приходилось принимать участия в групповухе, я им не позавидовал. Однако вскоре увидел эту девицу, а на следующий день – еще раз, одну, сидящую на обочине одной из раскаленных улочек полуденной Алупки. Она была великолепна. Копна медно-рыжих вьющихся по плечам волос, длинные руки и ноги, тонкие щиколотки, вольный взгляд зеленых глаз – тип распутницы-интеллектуалки. Как-то ночью один их хохлов растолкал меня и попросил перейти в их совместную палатку, поскольку он привел себе девицу для индивидуального пользования. Я вылез, чтобы поменять крышу над головой. Рядом, отвернувшись в смущении, стояла какая-то обыкновенная пигалица... А рыжая, видно, еще не раз наведывалась к хохлам. Потом они снялись с места и, попрощавшись со мной, сказали, чтобы я принял у них рыжую. Я хмыкнул, типа – посмотрим. Но сам не без волнения ждал, что она придет. Она не пришла. Видимо, нашла другой коллектив.
МНС в дороге
В дороге жизненный тонус повышается. Не знаю, с чем это связано, видимо, с наблюдением новых мест, проносящихся мимо. Каждое могло бы быть твоим, в каждом ты жил бы как-то иначе, – в дороге ты пролистываешь книгу нереализованных возможностей, и железы твои работают на всю катушку, дабы вырабатывать гормоны мужества и отваги для покорения неизвестных пространств. Но можно отвернуться от окна, посмотреть внутрь металлической трубы, несущейся по рельсам, и поискать приключений, не отходя, так сказать от кассы. Я их любил – не деньги, приключения. В дороге я любил выпить красного вина и с кем-нибудь познакомиться. И хотя знакомства случались, но редко они доходили до стадии, которую уже можно смело назвать приключением.
Итак.
Обычно я ездил в купейном вагоне. И если в купе оказывалась одинокая (хотя не обязательно) молодая женщина, то это был всегда повод подумать о ее ответственности за мои мысли. А мысли у меня всегда катились в определенном направлении, как наш поезд. Однажды я ехал на юг в соседстве со здоровой молодой бабищей, она, как и я, занимала верхнюю полку – великолепная стартовая площадка для приключения... Ее мужик ехал то ли внизу, то ли, скорее всего, в другом купе, так как МПС (не путать с МНС) всегда продавало билеты с каким-то особым иезуитским подходом – чтобы доставить тебе и твоим близким максимум неудобств. Короче, вечером я по обыкновению принял на грудь в вагоне-ресторане пол-литра сухого вина и завалился на свою верхнюю полку. В купе было жарко, от жары меня еще больше разобрало, и я алчно глянул на соседнюю полку, где уже возлежала моя избранница-бабища. Нужно сказать, что страшна она была, как крокодил. Но в тот пьяный миг она показалась мне вожделенно-прекрасной (по известной формуле: некрасивых баб не бывает, бывает мало водки).
В полутьме я протянул к ней руку, чтобы дотронуться до одной из ее полувываливающихся из ночной рубашки грудей, но, потом решил, что народ внизу еще не угомонился и лучше подождать. Пережидая нижнее угомономление, я не заметил, как заснул, а наутро, проснувшись и еще раз глянув на мою гипотетическую любовницу, сделал глубокий выдох, поблагодарив бога Морфея за то, что отвел от меня этот нечистый искус и вовремя смежил мне веки.
* * *
Вторая история полностью противоположна первой, хотя сюжет в ней как бы зеркален по отношению к первому. Тоже женщина, но теперь рядом со мной на нижней полке, и тоже какие-то родственники то ли в соседнем купе, то ли на верхних, рано заснувших полках. Тут по зеркалу идут волны, ибо оно кривое, и когда его поверхность снова выравнивается, я вижу перед собой прекрасное женское тело, с которого сползла легкая простынка. Это тело принадлежит брюнетке лет двадцати шести. Тело крупное, но поразительно стройное, великолепная грудь, сильные бедра, от тела этого хорошо пахнет, хотя ему жарко, и все оно при том перетянуто сбруей гарнитура из дорогих причиндаликов черного цвета с кружевами, даже на ногах полупрозрачные чулочки, от которых вдоль литых белых бедер тянутся к ажурному поясу ажурные же резиночки с кокетливыми штрипками, под поясом черной летящей чайкой чернеют ажурные трусики, такие же кружева полуприкрывают совершенные полушария грудей, а над всем этим великолепием покоится на подушке прекрасное лицо, с закрытыми глазами, печальное во сне, и сверху вьется вдоль шеи, по плечу и предплечью черная, как бы бегущая к берегу мечты волна волос. Полночи я созерцал эту красоту, как эстет и гурман, не смея до нее дотронуться, чтобы ее не разрушить. Я уже прошел тот возраст, когда мне было совершенно необходимо погрузить свой предмет в знакомую среду упругости и горячей влаги. За прошедшие со дня потери невинности годы я, в общем, понял, что эта среда у всех примерно одинаковая, плюс минус влага, температура и упругость, и что дело совсем не в этом, а в чем-то другом, в любовной игре, в отношениях, в том, как и почему тебе уступают и отдаются или не уступают и не отдаются ни за что. Вот почему я просто недвижно молчал возле этой спящей красоты (как отрок Андрей в Тарасе Бульбе) – и мне этого было достаточно.
МНС в скобках
Совершенно правдивая дорожная история о том, чего не было и не могло быть, с дополнительными мерами безопасности для участников действия.
Однажды я возвращался из Риги. Дело происходило уже в постоветском (советском, царском) пространстве, потому охотников ехать из Риги в Питер оказалось маловато. В моем четырехместном купе почти до самого отправления было пусто, а потом вошла высокая стройная девица, обратившая на себя мое внимание какой-то не по-русски горделиво выпрямленной спиной да шляпой, какие в Питере еще не носили – большая такая шляпа, в стиле ретро. Девицу сопровождал некто очень смуглый, я видел только его косичку и каштановый отлив щеки. Я полагал, что мы поедем втроем – я, она и ее метис-мулат, но, когда поезд тронулся и девица наконец переместилась из узкого коридора в купе, оказалось, что она одна.
Дело было под вечер, но к разговору и знакомству почему-то не тянуло. Я, как водится, читал Владимира Соловьева – я его всегда читаю в поездах, а она, по моим наблюдениям, читал Генри Миллера, а именно "Тропик Рака". Поскольку мы читали совершенно разнонаправленные произведения, то наши мысли, чувства и взгляды не пересекались. Меж тем сгустились зимние сумерки, явился вечерний чай, а затем пришла пора разбирать постели, что мы и сделали по очереди, деликатно выходя, чтобы не мешать друг другу. Да, молодая эта женщина (лет двадцати двух, мой любимый возраст) имела имя Оксана, и говорила по-русски, хотя и с латышским певучим прононсом. Когда я вошел после разбора постелей, она уже лежала с тем же Миллером в руке, причем одно ее плечо было обнажено и мне настолько понравилось, что я, улегшись, перестал читать Соловьева, а стал смотреть на это плечо, благо, глаза моей попутчицы были уставлены в книгу.
Наконец она, учуяв мое внимание, подняла их, наши взгляды встретились, и я спросил:
– Нравится?
Она кивнула, тут же показав лицом, что вообще-то читать ей надоело, и она не прочь поболтать. Что мы и начали делать, с каждой минутой все успешнее – факт, лишний раз подтверждающий мое коренное убеждение, что жизнь поинтересней самой блестящей прозы, буде даже с эротической закваской. Мы поговорили о литературе (Оксана оказалась прилежной читательницей), и перешли на ее собственные дела. Она была в каком-то бизнесе и ехала в Питер на три дня, чтобы просто отдохнуть и потратить доллары. Долларов было много, и в "Астории" для нее был заказан номер-люкс. Поднялась она после студенческой бедности на челночных поездках в Польшу и другие сопредельные с бывшим СССР государства. Но особенно в Польшу. Что-то они увозили, кажется, ювелирные изделия, и чего-то привозили – кажется, всяческие шмотки. Там было дешевле это, здесь – то, первые месяцы горбачевской экономической свободы, когда и были сколочены из ничего, просто из перепродажи, первые состояния. О Польше у нее не осталось никаких воспоминаний, кроме огромного вытоптанного пространства рынка в каком-то приграничном городке, где все это обменивалось, на краю которого длинной полосой, шире государственной границы, лежало и прело человеческое дерьмо (туалетов в зоне свободного экономического предпринимательства тогда не было)
И вот, она, бывшая челночница, стала компаньонкой в каких-то новых делах с латвийской недвижимостью. Короче, мы подружились, и довольно скоро я (без водки и других горячительных напитков) оказался в Оксаниной постели. Было тесновато, но приятно, к тому же без всяких там глупостей, потому что Оксана просто и ясно, как своему, сказала, что сегодня она этим заниматься не намерена, и вообще любит сначала принять хороший душ и т. д., что в дорожных условиях невозможно. Я не стал ни на чем настаивать, решив, что, может, у нее ее дни, и ничуть, между прочим, не был этим расстроен – даже наоборот, чувства мои приняли, как в ранней юности, возвышенно-романтическое направление. Да, она позволяла мне ласкать свои красивые груди, но это, как вы понимаете, для взрослых людей занятие вполне нейтральное. Параллельно с дружескими ласками я слушал ее любовные истории, которые, к счастью, не запомнились (чем лишаю оппонентов повода обвинить меня в том, что я раззваниваю о них на всю Ивановскую). Запомнилась мне лишь одна многократно повторенная ею фраза, что она умеет делать в сексе такое, что не умеет никто, и что после нее мужчины уже не могут вернуться к своим женщинам. У меня хватило ума не спросить, что же именно она умеет, а она не стала уточнять. Кстати, еще вопрос – решитесь ли вы на близость с женщиной, после которой все остальные перестают для вас существовать? В общем, можно догадаться, что же такое она умела, – это действительно редкий дар, встречающийся разве что у каких-нибудь полинезиек или галапагосянок, однако его может у себя при желании развить и цивилизованная женщина. Но хватит об этом. Меня она ласкать не стала, но был такой момент, когда мы, полуобнаженные, то есть только в трусиках, обнялись в проходе между нашими лавками, и помню ее какой-то совершенно божественный выгиб, породивший во мне дрожь, которую я тут же постарался унять. Нельзя – так нельзя. Для настоящего мужчины это свято. Настоящий мужчина не только не рассказывает ни о чем, но и ни на чем не настаивает, услышав приветливое женское "нет".
Да, ночью нас довольно долго терзали сначала латышские, а потом уже наши пограничники с таможенниками, почему-то девицами, которые не без зависти смотрели, как мы тут, голубочки, устроились. Незадекларированные доллары Оксаны лежали в ее косметичке, напоминая баллон с дезодорантом. Одна из таможенниц попросила эту косметичку, и Оксана отдала – притом в ее лице не дрогнул ни один мускул, и, отреагировав на это, таможенница, не раскрывая, вернула косметичку. Да, из Оксаны вышла бы великолепная латышская разведчица, а может, она ею и была.
Утром она отправилась в апартаменты в "Астории", а я – к себе, на Васильевский остров.
И все? – спросит меня раздосадованный читатель. А где же копуляция, для чего надо было огород городить? Копуляции не было. Ни тогда, ни на следующий день, когда я приехал к Оксане в "Асторию", чтобы вместе провести вечер. Она сама меня позвала, сказав, что у нее болит спина, которую хорошо бы помассировать – я же еще раньше представился ей лучшим в мире массажистом. Я приехал и, забравшись на ее огромную, как танкодром, постель, всю в белой пене кружев и шелков, действительно довольно долго массировал ей спину, любуясь ее красивым телом топ-модели, с сильными ягодицами, длинными ногами, высокой грудью, прямой, гибкой спиной. Правда, на мой вкус, у нее был чуть длинноват нос – но это придавало ее облику исключительную породистость. Да, выпей мы тогда водки или сделай еще какой-нибудь теплый шажок навстречу друг другу, и, возможно, до сих пор были бы вместе, но в тот момент нам это почему-то не было нужно. Нам и так было хорошо.
Через три дня я провожал ее на рижский поезд. Она снова оказалась одна в четырехместном купе, и мы посидели до отправки, болтая о том, о сем. И только когда по радио объявили, что граждане провожающие должны покинуть вагон, и я встал, прощаясь, она порывисто поднялась с лавки, закинула руки мне на плечи (она была выше меня) и впилась мне в губы жгучим, страстным поцелуем, вкус которого до сих пор на моих губах. Больше мы с ней не встречались.