- Шарль, я принесла тебе вот это, - Варвара просунула в дверь корзинку, накрытую салфеткой, - ешь и сиди тихо как мышь, муж вернулся злющий, я потом тебе расскажу. Я приду, позже…
Аника развернул салфетку. В корзине была бутылка вина, полголовки сыра, цыпленок и несколько ломтей хлеба.
- Настоящий пир. Давно я так не отдыхал. - Он с удовольствием накинулся на провизию. Варвара его выручила. Подумать только, прошло столько лет! Он был совсем мальчишкой, когда влюбился в прекрасную дочь того самого директора цирка, который выгнал его родителей. Варвара была старше его на три года и была редкой красавицей, обладавшей не только врожденной грацией, необходимой каждой гимнастке, ходящей по канату, но и редким умом и великолепным чувством юмора. Её мать погибла, упав с трапеции, когда самой Варваре не было и трех лет, она росла на манеже с остальными цирковыми, с той лишь разницей, что место для ночлега у неё было, естественно, гораздо комфортнее и чувства голода она никогда не испытывала. Три раза в неделю к ней приходил учитель, который был из студентов и боготворил её. Аника, уже тогда выступавший под именем Шарль Тулье, влюбился в неё без памяти. В неё были влюблены все мужчины без исключения, её обожали служащие, билетеры, униформисты, даже животные, а она выбрала его - мальчишку, который тогда только начал набирать силу и входить в форму. Они убегали после представления и прятались то в стойле цирковых лошадей, то в каморке, заваленной костюмами и разным цирковым скарбом, и целовались как сумасшедшие. Та самая ночь, о которой вспоминала Варвара, случилась в июле, в кибитке дядюшки Анри, который, деликатно сославшись на какую-то ночную пирушку, уступил её обнаруженным им воркующим голубкам. Феерия, пережитая тогда Аникой, впервые познавшим любовь женщины, была не сравнима ни с чем. Они проснулись под утро в кибитке от воплей директора цирка, вышвырнувшего его тогда вон в бешенстве. Дядюшка Анри, бросив все, увез его в Петербург и устроил там, в императорский цирк, а сам, за отсутствием места, отправился на поиски лучшей жизни в Москву. Варвара, которую отец сослал в какой-то пансион, тогда была потеряна для него навсегда. И вот, спустя столько лет… Она красавица. Немного пополнела, стала совсем взрослой женщиной, но все еще красавица. До сих пор сердце стучит чаще при воспоминании о той ночи, может потому, что это было в первый раз, может потому, что так, как в детстве это не будет больше никогда. После у него были женщины, много женщин. Были и красавицы, знатные дамы, изменявшие своим старым, богатым мужьям с красивым атлетом ради своего удовольствия, и приучившие его к манерам и правилам общения с дамами высшего света. Были и простушки, служанки, с которыми можно было проболтать всю ночь о всякой всячине и, особенно не церемонясь, получить всё чего пожелало бы сердце и плоть. Внешность и врожденное обаяние давали все, чего хотелось, но так как с Варварой не было больше ни с кем и никогда.
И все же, мысли о Насте не давали покоя. Даже воспоминания юности не могли отвлечь от того, от чего горела душа. Он то представлял себе, как Митяй терзал его девушку, то мучился оттого, что сейчас с ней может быть, как раз случилась беда, а его нет рядом, то проклинал себя за свое молчание, и её тайный уход. Её большие серые глаза с пушистыми ресницами стояли перед ним, он вспоминал её - стройную, изящную, с длинной русой косой, нежным румянцем щек, завитками локонов, выбившихся из прически, вспоминал тоненькое запястье руки, гладившей его по щеке. Настя! Где ты сейчас…
Аника смотрел сквозь пыльное стекло на улицу. День прошел, звезды, высыпавшие на небе, были яркими, совсем не такими как в городах, где свет ночных улиц не дает разглядеть всей красоты звездного неба. В двери повернулся ключ, скрипнула дверь, и ключ повернулся снова.
- Ничего не говори, - горячие женские губы прижались к его губам, - ничего не вернуть и ничего не изменить, - только одну ночь, прошу тебя…
Аника, словно в забытье обнял Варвару и горячо поцеловал, как тогда, в первый раз, в кибитке дядюшки Анри. Ничто не могло измениться, и ничего нельзя было вернуть, но этому суждено было случиться. Все должно было повториться, просто следуя тому самому знаменитому закону философии, когда все движется по спирали и все возвращается, только уже на другом уровне, а вот более высоком или низком - зависит от того, как человек распорядится своей судьбой. Варвара была спасительным кругом в океане отчуждения, горя и безысходности, захлестнувшем Анику с головой. Он уже не помнил больше ни о чем, он снова был мальчишкой, в объятиях великолепной красавицы, с которой когда-то мечтал провести ночь, - первую в своей жизни ночь.
* * *
В Монастырской келье, где Настя разговаривала с матушкой настоятельницей, было светло и тихо:
- Воистину, то, что ты рассказываешь и удивительно и страшно, - матушка Неонила погладила Настю по голове, - но это совсем не повод уходить в монастырь. Я не могу дать тебе свое благословение. То, что с тобой случилось - испытание, которое тебе послано свыше, наш Господь умер за нас на кресте, а ты пытаешься сойти со своего креста.
- Но я же не святая, матушка.
- А ты думаешь, все святые были безгрешны и не сомневались, не пытались облегчить свою судьбу.
- Но почему такие тяжелые испытания, чем я заслужила?
- Не думай, что все, что происходит с тобой, происходит без поддержки господа. Есть такая притча: Умерший человек, представ перед господом и глядя на свой жизненный путь, упрекнул его: "Господи, посмотри, когда у меня было все хорошо, я вижу два следа, твой след идет рядом с моим, а когда у меня были беды и несчастья я вижу только один след на земле. Почему же ты шел рядом со мной в радости и оставлял меня в бедах моих?". Господь, улыбнувшись, отвечал: "Сын мой, когда у тебя было все хорошо, я шел рядом с тобой, а когда ты был в беде и несчастии я нес тебя на руках".
- Мне кажется, что испытания несоизмеримо тяжелы, - Настя плакала.
- Господь не посылает испытаний, которых человек не может выдержать. Каждому по силам и по вере его. А что до того, какая у человека судьба, так это от самого человека и зависит. Иной слаб душою, и испытаний ему сильных не требуется - ему бы с малыми разобраться, а у иного сила такая внутри, что господь дает ему большие испытания, потому как малыми ему душу не совершенствовать. Терпи, детка. Терпи и благодари за каждое испытание.
- Матушка! - Настя, плача бросилась ей в ноги, - я не хочу больше жить в этом мире, он гадок и жесток. Возьмите меня к себе, прошу вас.
- Давай начнем с того, что ты шла в Тобольский храм, ты уже отказываешься от этой цели? Может, передашь эту миссию кому-то другому?
Настя собралась с духом, сверток с образом стал почти родным, она не могла никому его передать.
- Нет, я выполню то, что обещала…
- Я велю дать тебе одежду послушницы, немного еды и денег в дорогу. Благослови господь тебя на путь твой нелегкий. Если будет на то воля божья и желание твое уйти из жизни мирской не изменится, то после вернешься ко мне, и мы поговорим с тобой. А теперь ступай, умойся и отдохни, отслужим обедню, подкрепишься и пойдешь, ступай…
- Матушка, - Настя прижалась губами к руке настоятельницы, - спасибо…
- Спаси Господь!
Впервые за много дней, Настя отстояла обедню и искренне молилась о прощении своих грехов, об Анике, еще о многом, что было у неё на душе. Сестры принесли ей монастырскую одежду, в которую она тут же облачилась, и она чувствовала невыразимую благодать, когда вместе с сестрами в трапезной ела простую, но чрезвычайно вкусную пищу. Наверно этого ей не хватало все последнее время. Тишины, покоя и размеренного распорядка жизни в монастыре. Невероятной чистоты и белизны стен, запаха ладана и мирры, мягкой теплой ткани простого платья, улыбок сестер, которые не знали её и толком не разговаривали с ней, но старались всячески подбодрить её, стесняющуюся ступить и молвить что-то не так.
Стены монастыря, спустя несколько часов, стали почти родными, Насте безумно не хотелось их покидать. К вечеру она вышла к тракту и села на вечерний дилижанс. Одежда послушницы была лучшей защитой. Черное платье и платок, скрывавшие её с головы до пят, и оставлявшие открытым только лицо, не вызвали бы подозрения ни у кого, и уж точно никто не стал бы искать в будущей монахине беглую преступницу, портреты которой висят на каждом столбе. Попутчики спали, а до ближайшей станции они должны были добраться только к утру. Настя задремала, и во сне ей грезился Аника, кричавший что-то вслед ей, уходившей от него прочь, протягивавший к ней руку, словно зовущий вернуться назад.
* * *
Аника проснулся от солнечных утренних лучей, бивших сквозь пыльное стекло прямо ему в глаза. Может, ему приснилась эта ночь с Варварой? Но нет, постель пахла её духами, и все это было наяву. Раздался легкий стук в двери, и Варвара проскользнула в комнату с корзинкой, прикрытой белым куском полотна:
- Муж будет здесь до завтрашнего вечера. Я принесла тебе одежду и еду, там немного денег. Сейчас надень вот это, - она кинула ему костюм лакея, - выйдешь через черный ход, потом переоденешься. Отправляйся в Москву, к тому времени, как ты будешь там, я уже улажу вопросы с твоим розыском, обещаю, - она солнечно улыбалась. Ослепительная в своей натуральной красоте она не могла не вызывать восхищения.
За окном послышалось ржание лошадей. Аника с Варварой подошли к стеклу. На улице, по усыпанной желтым декоративным камушком широкой аллее конюшие вели под уздцы двух арабских жеребцов, на которых сидели мальчик лет пяти и девочка лет семи. Аника повернулся к Варваре:
- Кто это?
- Мои дети. Мои и Петра!
- Дети…такие взрослые?
- Время летит, верно? Мы расстались целую вечность назад. Как ни странно, я счастлива в браке. Петр, не смотря на свою занятость, замечательный муж и отец. - Она посмотрела на Анику, - спасибо тебе за эту ночь, - она погладила его по щеке, - я как будто достроила что-то, к чему не хватало последнего кирпичика. Впервые, за последние пятнадцать лет, я спокойна и счастлива. - Она посмотрела на часы, - тебе пора, прощай! - Она выпорхнула из комнаты так же легко, как и вошла в неё.
Аника переоделся в костюм лакея, сложил в сумку продукты и вещи и вышел в коридор. Было тихо и пусто. Он спустился по лестнице и, миновав несколько поворотов, оказался у черного входа. Дверь была открыта, и Аника вышел на аллею парка. Неторопливо он проходил по тропинкам, пересекая одну аллею за другой. Со стороны дома послышались хлопки, похожие на выстрелы. Уже довольно далеко от усадьбы он снял камзол лакея и переоделся в свободный летний костюм, который Варвара дала ему с собой. Послышался топот копыт. Аника разглядел в конце аллеи двух лошадей, несущихся прямо на него во весь опор. По мере приближения Анике становилось понятно, что это те самые арабы, на которых ехали утром дети Варвары. Но что это? На одном из жеребцов словно комок! Это ребенок! Немыслимо! Мальчик вжался в круп лошади и держался что было сил, словно влитой. Такого просто не могло быть, - лошадь должна была давно сбросить своего маленького седока! Кони приближались. Аника быстро оценил обстановку и выбрал позицию. На такой скорости нельзя было упустить ни мгновения - секундный промах мог стоить жизни мальчика, да и его самого. Он отступил к краю аллеи и, рассчитав все окончательно, разбежавшись, прыгнул на скачущего во весь опор жеребца. От неожиданности тот встал на дыбы, но Анике чудом удалось удержаться в седле, вцепившись в гриву коня. Нащупав узду. Аника не стал останавливать помчавшегося вновь жеребца, а направил его вслед за тем, что уносил на себе ребенка.
Аллея кончилась, впереди, на горизонте маячило озеро, кони неслись прямо к нему. Аника не знал пологим или обрывистым был спуск к озеру, решение надо было принимать немедленно. Аника пришпорил своего, и без того несущегося во весь опор жеребца и поравнялся со вторым. Он видел глаза мальчика, полные слез и страха. Озеро приближалось со страшной скоростью. Аника протянул руку и крикнул мальчику:
- Отпусти коня! Отпускай! Сейчас!
В его глазах было столько решимости и силы в его голосе, что ребенок поверил и отпустил. Аника подхватил соскользнувшего мальчика и, обняв его крепко, прижал к себе и потянул лошадь за узду. Та, в каком- то диком запале взвилась и встала на дыбы. Аника сгруппировался, обняв мальчишку, и соскользнул с коня на землю, откатившись из-под копыт лошади. Конь, взбрыкнув, кинулся прочь, и уже через две минуты оба сорвались с обрывистого берега в воду.
Несколько минут Аника держал мальчика, крепко прижав к себе и лежа на траве. Потом отпустил и стал ощупывать:
- Ты цел? Как же тебя угораздило?
Мальчик молчал, глядя в одну точку несколько минут, видимо представляя себе, что бы случилось, не появись его случайный спаситель. Очнувшись, потом вдруг расплакался и, обняв Анику, залепетал по-французски:
- Мсье! Мерси, мсье…
Послышался конский топот, полтора десятка человек на лошадях летели к озеру. Аника поднял мальчика на руки и понес им навстречу. Ехавший впереди мужчина невысокий, коренастый, с черными с проседью волосами кинулся к нему навстречу:
- Павлуша! Живой! Как вам это удалось?! Вы сам ангел! Сам бог вас послал! - Он взял ребенка на руки. - Павлуша, сынок, ты живой…
Мальчик вцепился в отца и быстро-быстро зашептал по-французски. Мужчина обернулся к Анике и, держа на одной руке сына, другую руку протянул ему:
- Петр Степанович Стасов - вечный ваш должник. Мерзавец, Аким, догадался разрядить стартовые пистолеты прямо рядом с лошадьми.
Аника пожал его руку. Затянулась пауза - он должен был представиться. Глаза Стасова смотрели на него и расширялись от поразившей его догадки:
- Позвольте…..вы…….Тулье?!
Аника шагнул назад, осматривая место для отступления. Стасов опустил сына и покачал головой:
- Нет, мсье Шарль, это невозможно! Как вы здесь? Вы, преступник, разыскиваемый…
- Господин Стасов! Будьте любезны, объясните, за какое преступление меня разыскивают по всей матушке России?
- Вам это должно быть известно!
- Боюсь, что Вас ввели в заблуждение.
- Вот что! Уж конечно я не выдам вас прямо сейчас, спасителя моего сына. И уж конечно я выслушаю вашу версию, но будьте уверены, я проверю каждое ваше слово!
- Именно на это я и надеюсь.
- Пойдемте, мсье Тулье! - он качал головой, - и все-таки вы как профессионал отметьте - Павлуша отличный наездник! Он на лошади с двух лет.
- Это просто чудо, что у ребенка такая посадка и такие крепкие руки….
Они удалились в сторону усадьбы.
* * *
Настя сидела на широкой лавке в большом светлом помещении придорожной харчевни. Проехав добрую половину тракта, она впервые видела такое ухоженное заведение, обычное, принимавшее простых проезжих, но сиявшее чистотой, даже воздух в нем пах свежестью, пряностями и какими то вкусными блюдами, готовившимися на кухне.
- Чего изволите? - Парень в белой сорочке с перекинутым через руку полотенцем внимательно смотрел на неё.
- Я… - Настя замялась, она достала из кармана несколько монет - это все что у неё осталось, она подняла глаза на парня:
- Мне немного хлеба и воды, - она протянула ему монеты.
- Да бог с вами, - парень улыбнулся и покачал головой, - сейчас придумаем что-нибудь. - Он исчез за дверью кухни. Через какое-то время он вернулся с тарелкой ароматной грибной похлебки, ломтем ржаного хлеба и кувшином.
- Вот, сестричка, откушайте.
- Спасибо вам, но у меня, наверное, не хватит денег расплатиться.
- Денег не надо. - Парень сел напротив неё, - кушайте на здоровье. В такой ранний час у нас никого не бывает, вот, похлебка, да молоко с хлебом. Бабуля только начала стряпать. Вы кушайте. А вас как к нам занесло, какими судьбами?
- Я в Тобольск направляюсь, в храм.
- Да, путь вам неблизкий. Как же вы будете добираться?
- Все что у меня было, я отдала за проезд. Теперь пойду пешком.
- Да в уме ли вы, сестричка! Это ж добрая тысяча верст!
- Бог поможет. - Настя принялась за еду. Парень смотрел на неё задумчиво и с любопытством.
- И отчего такая красивая барышня ушла в монашки?
- Я - послушница, - Настя покраснела, я … у меня были причины…
- Простите, сестричка, я, наверное, лезу не в свое дело.
- А отчего вы так грустны?
- Маменька совсем плоха. Мы нашу харчевню семьей держали. Отец зимой помер, - замерз в метель по пьянке, остались мы с матерью и сестрами, да бабка вон. Бабуля стара совсем стала, все больше матери помогала, мать стряпала, а сестренки все больше по хозяйству. А давеча слегла мать, - жар у неё сильный, никого не узнает. Доктор был, говорит - не жилица. Порошков дал, да только не помогают они. Помолились бы вы, сестричка о здравии её.
Настя смотрела в светло- серые добрые глаза парня:
- Тебя как звать-то?
- Андреем, а вас?
- Анастасия я, поведи меня к маменьке своей, я помолюсь о ней.
- Это можно. Она здесь, на втором этаже, пойдемте.
Настя вошла в комнату больной. Простая обстановка сочеталась с уютом и чистотой. На постели лежала женщина с закрытыми глазами. Её дыхание было свистящим и прерывистым. Лицо осунулось, щеки горели лихорадочным румянцем. Девушка, сидевшая около постели матери, обернулась:
- Кто это, Андрейка?
- Пойдем, она помолится за маменьку.
- Она совсем плоха, жар у неё сильный, все бредит. Вы уж помолитесь, сестричка, нам до ближайшей церкви полдня добираться, мы за батюшкой послали, да пока он сюда к нам доедет - соборовать её надо.
- Пойдем, пойдем, - парень потянул сестру за рукав, - не мешай, - они вышли за дверь. Настя осталась с больной наедине. Она огляделась и села на стул рядом. Тишину нарушали лишь свистящие звуки, вырывавшиеся из горла больной. Настя перекрестилась и достала из дорожной сумки икону. Она с любовью погладила образ и поставила его на прикроватный столик. Опустившись на колени, она стала творить молитву богородице. Подняв голову, она прошептала:
- Помоги ей, матушка, ради Христа, господа нашего, помоги.