- Тогда я приготовлю для вас копии отчетов, а также сравнительные цены и доходы по Могилевской губернии, - сказал Букманн и набросал на бумаге пункты, на которые баронессе следовало обратить особое внимание по прибытии в поместье.
- Еще я хотел бы, Евдокия Васильевна, поговорить о счетах ваших родственников, - он осторожно кашлянул, зная, как она не любит вдаваться в подробности, касающиеся трат ее семьи.
- Непременно, - пробормотала Докки, но едва Букманн полез за бумагами, она торопливо добавила:
- Может быть, в другой раз, когда я вернусь в Петербург? - и, не дав ему возможности возразить, заговорила о Вильне, куда ей нужно отвезти кузину, поинтересовавшись, нет ли у Петра Федоровича знакомых, которые помогут ей снять там жилье.
Букманн, увы, мог лишь списаться с неким стряпчим в Риге, который наверняка имел связи в Вильне, но, поскольку это должно было занять порядочно времени, Докки поблагодарила и отказалась от его предложения, заявив, что Афанасьич что-нибудь придумает.
Затем, так и не дав поверенному возможности вновь вернуться к разговору о счетах родственников, она проводила Букманна до дверей, стараясь не замечать его укоризненного взгляда. Он не раз пытался обсудить с Докки, разумно ли оплачивать непомерные расходы членов ее семьи, беспокоясь, что великодушие баронессы рано или поздно пробьет порядочную брешь в состоянии, но она всячески избегала бесед на эту тему. Ей же было легче оплачивать счета родных, чем беспрестанно выслушивать претензии Мишеля и укоры матери, которые рассматривали Докки как постоянный и неиссякаемый источник денег. Помимо того, что она выплачивала родителям и семье брата ежеквартальное - и немалое - содержание, они то и дело требовали от нее дополнительные средства на проживание или погашение срочных векселей. Докки корила себя за мягкотелость, но давала им деньги, а в последние годы, устав от постоянных просьб и требований родственников, и вовсе передала все в руки поверенного, распорядившись, чтобы тот оплачивал любые их расходы.
Лишь недавно, узнав, что Мишель прислал очередной счет на весьма значительную сумму, Докки впервые упрекнула брата в непомерных тратах. Это показалось ему весьма оскорбительным. Не стесняясь в выражениях, он обвинил ее во всевозможных грехах, в том числе в скупости, на что она обиделась и не поехала на прием в его доме. Мадам Ларионова, обожающая своего непутевого сына, потому и нанесла сегодня визит дочери, дабы примирить Докки с братом не столько ради мира в семье, сколько для выяснения, не окажется ли под угрозой оплата новых трат Мишеля, и напоминания дочери о ее обязательствах перед родственниками.
- Так вы все же едете в Вильну? - удивилась Ольга Ивлева, когда на следующий день Докки заехала попрощаться с ней и ее бабушкой - княгиней Софи Думской.
Ольга также увлекалась путешествиями и была частой гостьей салона Докки. Они сблизились на почве не только общих интересов и взаимной симпатии, но и одиночества - обе были бездетными вдовами. Между собой у них оказалось куда больше точек соприкосновения, чем с замужними дамами, большинство которых сводили все разговоры к домашним делам, детям и мужьям. Докки и Ольга не лезли друг другу в душу, не пускались в ненужные откровения; их взгляды на жизнь были весьма схожи, а взаимное общение доставляло им немалое удовольствие.
- Вы говорили, вас не привлекает эта поездка, - продолжила Ольга, не скрывая своего недоумения от неожиданного решения подруги, которая еще накануне в Вильну не собиралась.
- Совсем не привлекает, - призналась Докки. - Но Мари очень хочет туда попасть, а мне все равно надобно ехать в Залужное. Мы решили поехать вместе, а затем я отправлюсь в имение. Все равно по дороге, - смущенно добавила она.
- Кхм, - громко кашлянула бабушка Ольги - маленькая сухонькая пожилая дама, клевавшая носом в огромном кресле у изразцовой печи. - Знаю я эти ваши "по дороге". Мария ваша небось поиздержалась, вот и тянет вас с собой, чтоб на дармовщину доехать да обустроиться. Распустили вы, моя дорогая, своих родственничков, скажу я вам.
В обществе не было секретом, что баронесса фон Айслихт оплачивает счета Ларионовых и помогает деньгами кузине. Княгиня не раз намекала Докки, что рано или поздно родственники - при их-то способности транжирить деньги! - ее разорят. "Ежели вы останетесь без средств, дорогая, о вас некому будет позаботиться", - не раз повторяла она.
Докки отмалчивалась, в глубине души признавая правоту Думской: родные действительно вовсю пользовались ее безотказностью. Ее бесхарактерность сердила княгиню, которая, несмотря на возраст и кажущуюся хрупкость, обладала сильным и даже суровым характером, прославившись в свете, где имела немалый вес, прямотой и язвительностью, отчего ее побаивались, стараясь лишний раз не попадаться ей на глаза и на язык.
Княгиня была весьма расположена к подруге внучки, обходилась с ней без церемоний, как со своей, и Докки порой думала, как хорошо иметь такую бабушку - своих собственных она и не помнила.
- Зато Докки теперь вволю попутешествует, - сказала Ольга, которая в любой ситуации всегда старалась увидеть хорошие стороны. - Я слышала, Вильна по архитектуре близка к старинным среднеевропейским городам, весьма отличающимся от российских.
- Там город и не разглядишь, - фыркнула Думская. - Вся армия в округе лагерями стоит да на квартирах.
- Тогда Докки сможет воочию полюбоваться русской армией, - подтрунила Ольга. - В Вильне сейчас собрался весь цвет нашего офицерства.
- Это меня более всего и страшит, - пробормотала Докки.
- Помню, помню, - хмыкнула княгиня. - Знаю я вашу нелюбовь к военным и… да, к немцам. Но, дорогая, откуда ж взяться русским в Петербурге? Их теперь тут днем с огнем не сыскать, разве в глухой провинции. При Петре нашем Алексеиче немчура сюда как нахлынула, так теперь, считай, каждый второй ежели не немец, так пруссак. Всякие там Гринберги да Гроссбухи…
Княгиня тоненько захихикала и приложилась к рюмке со смородиновой наливкой, графинчик с которой непременно находился у нее под рукой.
- И все военные, куда ни кинь взгляд, - продолжила она. - В нашей России-матушке, созданной по образу и подобию войска на марше, все служат, рапортуют и носят мундиры, и некуда деться от их армейских привычек.
Она задумалась и мечтательно протянула:
- Хотя… Должна признаться, я всегда была неравнодушна к военной форме. Мундир придает особый, бравый и статный вид любому, даже самому неказистому мужчине. А уж когда на коне, да с саблей наперевес…
Она вздохнула, Докки с Ольгой с улыбкой переглянулись. В свете о княгине до сих пор ходили легенды, поскольку при дворе императрицы Екатерины Алексеевны она вела весьма оживленный образ жизни, и ее имя связывали с некоторыми известными в то время вельможами. Думская несколько раз была замужем, и даже сейчас у нее под рукой имелось несколько поклонников, всегда готовых ей услужить.
- У меня, напротив, вид военного мундира вызывает отвращение, - призналась Докки.
- Потому вы все гоняете этого… как его… Ламброда… - Думская подлила себе наливки.
- Ламбурга, - поправила ее Ольга. - Но он состоит на статской службе.
- Статские тоже носят мундир, да и все бывшие военные, - отмахнулась княгиня. - После отставки из армии идут служить во все эти департаменты да министерства.
- Ламбург в армии, кажется, не служил, - Ольга вопросительно посмотрела на Докки.
- Не служил, - кивнула Докки.
- Потому и такой занудный, - сделала вывод Думская и, посмеиваясь, сказала:
- Он мужчина, конечно, большой и шумный, но способен взволновать женщину, лишь напугав ее раскатами своего голоса. А ежели сердечко ее и забьется при его виде, так только от ужаса при мысли, что ей придется терпеть его докучливое присутствие и выслушивать его пустые разглагольствования.
- Зато не военный, - рассмеявшись, сказала Докки.
Ламбург казался человеком добрым и бесхитростным, но его бестолковость вкупе с беспардонностью, угодливость и трусливость были не теми качествами, которые могли привлечь к нему неглупую женщину, каковой себя считала Докки. Она никогда не поощряла его ухаживаний и уже не знала, как от него отделаться, поскольку Вольдемар не понимал ее намеков и не замечал ее проскальзывающей неприязни, которую она, будучи светской дамой, не смела слишком явно демонстрировать.
Ольга и ее бабушка также еле выдерживали компанию Ламбурга, но если подруга не считала возможным что-либо говорить по его поводу, то княгиня никогда не упускала случая пройтись насчет Вольдемара.
- Вот вбили себе в голову всякий вздор! - тем временем говорила Думская. - Где это вы в наше время найдете не военных да еще и не в мундире?! Разве смените светский круг на какой другой, где военные встречаются реже. Но почему-то мне не кажется, что общение с купцами и мещанами доставит вам особенное удовольствие.
Докки лишь повела плечами, сознавая, что перебарщивает в своем нерасположении к немцам и военным, она тем не менее даже не пыталась перебороть в себе стойкую неприязнь к тем и другим после своего замужества. Она делала исключение только для своего поверенного немца Букманна, которого слишком ценила и уважала, чтобы позволить в его случае взять верх над собственным предубеждением.
- Раз уж вас Маришка вытянула в Вильну, то используйте возможность и познакомьтесь там с достойными мужчинами. Вдруг кто по сердцу придется? Ваше вдовство, - княгиня окинула сердитым взглядом внучку и ее подругу, - вовсе не повод вести жизнь старых дев. Каждой женщине, независимо от ее возраста и жизненного опыта, нужно мужское внимание, вот что я вам скажу, мои дорогие. О, господи! - она досадливо крякнула. - Молодые, девчонки совсем, а записали себя в монашки! В любви есть свое удовольствие, которое вы никогда не получите ни от своих книг, ни от подружек, ни от…
- Бабушка! - покраснев, воскликнула Ольга, которая, как и Докки, проводила годы своего вдовства в одиночестве, и, желая сменить тему разговора, обратилась к подруге:
- Катрин Кедрина сейчас тоже находится в Вильне.
Катрин была их давней хорошей приятельницей. В конце зимы бригаду, в которой служил ее муж, генерал-майор Григорий Кедрин, перевели в Литву, и Катрин поехала к нему, оставив детей в Петербурге.
- С удовольствием увижусь с ней, - кивнула Докки. - Хотя я не намерена там задерживаться…
- И зря, - вновь напомнила о себе княгиня. - Я вон и Ольгу пыталась туда отправить, не хочет ни в какую. Может, с Докки поедешь? - обратилась она к внучке. - Все веселее, чем здесь с бабкой куковать - молодежь вон вся в Вильне гуляет.
Ольга отрицательно покачала головой:
- Докки пробудет в Вильне лишь несколько дней, бабушка. К нам же в мае приезжает ваша сестра…
- Нелегкая ее несет, - проворчала Думская. - А ведь в Вильне такое общество!
Она причмокнула, оживилась и стала загибать пальцы.
- Князь Вольский - камергер. Пожалуй, для вас староват, но хорош был лет тридцать назад. И этот, как бишь его… Санеев. Генерал, с лентой. Впрочем, у него жена да и возраст уже… кхм…
Княгиня бодро перечислила с десяток-другой известных и малоизвестных фамилий, припоминая чин и семейное положение каждого, и настоятельно порекомендовала Докки обратить внимание на холостых офицеров. Некоторых из них баронесса встречала в петербургском обществе и водила с ними шапочное знакомство, о других только слышала, что вызвало немалое удивление Думской.
- Дорогая, неужели вы не знакомы с Фирсовым, Ядринцевым?! - недоуменно вопрошала она. - И с Алексеевым-младшим?!
Докки только качала головой.
- В Вильне сейчас находится и Поль Палевский, - многозначительно сообщила Думская. - Он назначен командиром кавалерийского корпуса… Только не говорите мне, дорогая, что вы и с ним незнакомы.
- Не имею чести, - ответила Докки.
Княгиня хлопнула себя по коленям.
- Ольгунь, ты слышала? Наша баронесса не имеет чести быть знакомой с Полем Палевским! Уму непостижимо!
- Конечно, я знаю это имя, - пробормотала Докки.
Было невозможно не слышать о знаменитом на всю страну легендарном герое Аустерлица, прусской и финляндской кампаний генерал-лейтенанте графе Павле Палевском. В свете ходило много рассказов о его удивительной храбрости, необычайном таланте военачальника, а также уме, красоте и небывалом успехе среди женщин. Имя Палевского не сходило с уст петербургских дам и барышень - он был молод, богат и считался одним из самых завидных женихов.
Ольга и ее бабушка с таким неподдельным изумлением уставились на Докки, что та поспешила оправдаться:
- Я не так часто выбираюсь на вечера, к тому же не посещаю приемы в военных кругах.
Действительно, баронесса ездила лишь в несколько великосветских домов, где собирались почитатели литературы, музыки и истории, всячески избегая политические и военные салоны, как не была любительницей больших и шумных балов и маскарадов, куда выбиралась редко и неохотно.
- Странно, - сказала княгиня. - Палевский, когда в Петербурге бывал, ко мне непременно заглядывал. И этой зимой был у нас, на Рождество, как сейчас помню.
- Докки тогда болела, - напомнила Ольга.
- Тоже мне, нашли время болеть, - Думская с осуждением уставилась на Докки. - Он и раньше приезжал, хотя, должна признать, чаще в Москву наведывается - родные у него там. Ну да, может, оно и к лучшему, - подумав, добавила она. - Увлечься им ничего не стоит, а потом страдания начинаются…
Докки поджала губы, подумав, что ей-то это не грозит - потерять голову из-за какого-нибудь вертопраха в военной форме, вроде Рогозина.
- Вон Ольгунька-то моя все по нему сохла, - продолжала княгиня.
- Ольга?! - Докки взглянула на подругу.
- Мне тогда было всего шестнадцать, бабушка, - с упреком сказала Ольга.
- Давно это было, - признала княгиня. - Она только выезжать начала. Как увидела его - в мундире да при сабле - так сон потеряла. Но он на нее не смотрел, его дамы постарше интересовали, как водится, молодому-то…
Темноволосая, с тонкой белой кожей и миндалевидными карими глазами, Ольга была очень привлекательной внешне, и Докки про себя удивилась, как можно было не замечать столь милую девушку. "Пустой тип", - с осуждением подумала она об этом красавчике, легко играющем сердцами женщин.
- Но это у нее быстро прошло, - продолжала княгиня. - Как он уехал в свою армию, Ольга увлеклась Пьером Мандини - учителем танцев, а там подросла и Ивлева встретила. Тоже при мундире, между прочим, - хохотнула она.
Баронесса с интересом слушала Думскую - они с Ольгой никогда не обсуждали друг с другом свою семейную жизнь, и Докки только знала, что та прожила с Ивлевым три года и что потеряла ребенка на первых месяцах беременности. Сблизились они, когда Ольга уже вдовела, после гибели мужа под Эйлау вернувшись в Петербург в дом своей бабушки, которая ее вырастила.
- В Вильне и Ташков обретается, - княгиня вновь вернулась к обсуждению офицеров. - Гусарский генерал-майор, кажется. Князь, красавец, усищи - во! - она взмахнула рукой, показывая чудовищного размера усы. - С ним-то хоть…
Докки обреченно вздохнула, Думская покачала головой.
- Ох, беда с вами, - сказала она. - То девиц замуж нужно выдать, то вдовых не знаешь, куда пристроить. Одна маета…
Вскоре Докки, вынужденная спешить, чтобы успеть собраться и привести в порядок дела перед отъездом, распрощалась и уехала домой, увозя с собой врученную ей княгиней Думской кипу рекомендательных писем к важным сановникам и придворным, находящимся сейчас в Вильне.
Глава III
Через два дня они отправились в путь на четырех экипажах. В первом - удобной дорожной карете, принадлежавшей баронессе, ехали сами путешественницы, в остальных - старом и порядком разбитом экипаже Мари, коляске, взятой для езды по городу, и бричке, набитых сундуками, саквояжами и картонками, разместились горничные, лакеи и повар. К задкам экипажей были привязаны верховые лошади и несколько запасных упряжных на непредвиденные случаи в дороге. Докки хотела достать подорожную, но отказалась от этой идеи, выяснив, что с почтовыми лошадьми по дороге непременно возникнут трудности, а в Вильне их вообще днем с огнем не сыскать. Потому поехали на своих, передвигаясь не так быстро, как того желали Мари и ее дочь.
За окнами размеренно покачивающейся на ходу кареты проплывали леса, поля, луга, деревеньки, а впереди путешественников ждало много новых и интересных мест, открытий и, как все надеялись, приятных неожиданностей. Ирина, очень похожая на мать - такая же пухленькая, невысокого росточка, непосредственная и весьма болтливая девица, без умолку трещала о кавалерах, нарядах и подружках, оставшихся в Петербурге. Докки и Мари улыбались и переглядывались, слушая изъявления восторгов юной девицы, предвкушающей судьбоносные знакомства, бесконечные балы и флирт с толпами поклонников.
Путь их лежал через Нарву, Дерпт и Ковно. Путь через Псков выглядел короче, но, как уверили Докки знакомые, дороги и станции там были куда хуже. Поэтому поехали в Нарву, куда добрались быстро и легко - всего за два дня. Погода им благоприятствовала, лошади были еще свежими, дороги удобными. Столовались и ночевали на постоялых дворах, кои содержались немцами, а потому были чистыми и просторными. Докки хотела бы посмотреть старинный нарвский замок, бастионы и ратушу, но ее спутницы спешили в Вильну за женихами и были против любых задержек в дороге.
Вскоре, однако, выяснилось, что Ирина не готова стоически переносить дорожные тяготы, к коим относился и подъем ранним утром, отчего она начинала хныкать, жаловаться, что не высыпается, по полдня затем пребывая в самом дурном настроении и огрызаясь на попытки матери ее урезонить. Когда в Эстонии начались трудности с постоялыми дворами - их было мало, чтобы вместить всех путников, и несколько ночей путешественницы вынуждены были ночевать в экипажах, - это вызвало у Ирины бурный протест.
- Нужно было ехать по другой дороге! - причитала она, обиженно кривя губы.
- Chèrie, - пыталась урезонить ее Мари, виновато поглядывая на молчащую Докки. - Других дорог нет. Вернее, есть, но неизвестно, что они собой представляют и оттого могут значительно удлинить нам путь…
- Что ж, теперь нам все время ночевать на улице?! - возмущалась Ирина, жалуясь, как неудобно и жестко спать в карете, как у нее все из-за того болит, как…
- Доченька, - оправдывалась Мари, - это временно. Если - не дай бог! - нам опять придется спать в экипаже, я подстелю тебе свою перину…