- Нет, мадам, это был не брачный договор, это была купчая на меня. За то, что вы отдаете меня ему в жены, он обязывался выплатить вам до свадьбы тридцать тысяч рублей, а сразу после венчания - еще двадцать пять "на проживание и отделку дома", - процитировала Докки - она до сих пор помнила каждое слово этого документа и тот шок, который испытала, прочитав его. Если до того момента она полагала, что родители, выдавая ее замуж за ненавистного ей барона, преследовали благую цель - устроить обеспеченное будущее дочери, пусть и такой ценой, то, разобравшись в бумагах покойного мужа, увидела, что ее просто-напросто продали.
- Ваш сын тогда крупно проигрался в карты, полностью увяз в долгах, и вы, чтобы вытащить его из той ямы, куда он сам себя загнал, предложили барону сделку. Вам очень повезло, что Айслихт не только имел средства, но и жаждал заполучить в жены девушку из старинной русской дворянской семьи для упрочения своего положения в Петербурге. Вряд ли какая другая семья отдала бы за него свою дочь, учитывая его возраст и туманное происхождение, но вы с радостью уцепились за подвернувшуюся возможность, не так ли? - Докки с презрением посмотрела на растерявшуюся мать.
- Вы неправильно поняли! - воскликнула Елена Ивановна, ее щеки приняли свекольный оттенок. - Мы преследовали исключительно благие намерения!
- Для спасения сына и собственного благополучия вы без колебаний пожертвовали дочерью, - продолжала Докки. - И при этом еще смеете ожидать благодарности с моей стороны.
- Но мы вас сделали богатой!
- Не вы, а ядро, сбросившее барона с лошади, - уточнила она. - Останься он жив, вряд ли вы могли бы и далее тянуть из него деньги. Зато как удобно было заиметь неиссякаемый источник средств в моем лице. Все эти годы я только и делала, что расплачивалась с вами за - смешно сказать! - тот кошмарный брак, который вы для меня устроили. Но вам и этого было мало. Вы считали возможным вмешиваться в мою жизнь, попрекать меня при каждом удобном случае, следить за мной и выманивать у меня все больше и больше денег.
- Никто за вами не следил! - попыталась возразить Елена Ивановна.
- А кто отправил за мной в Вильну Алексу и Вольдемара, научив их распространять эти нелепые слухи о моей помолвке с Ламбургом? Они слишком глупы, чтобы додуматься до такого. Вы устроили это! Испугались: а вдруг я найду там себе мужа, который закроет вам доступ к моим деньгам?
- Я беспокоилась о вашей репутации! До нас дошли слухи…
- Не смешите меня! - Докки откинулась в кресле, не сводя глаз с заерзавшей на месте матери. - Алекса приехала туда через неделю после меня.
Елена Ивановна, видя, что разговор безнадежно ушел в нежелательную сторону, попыталась вернуть его к делам насущным.
- Все это лишь домыслы и наветы, - сказала она, придав прежнюю твердость своему голосу. - Вы одинокая женщина, и естественно, что родные беспокоятся о вашей репутации. Ваше поведение в Вильне, да и в Петербурге - та история с князем Рогозиным, - все это дало нам основания предостеречь вас от новых губительных шагов. Что касается долгов Мишеля, то я поговорю с ним, чтобы впредь он был аккуратнее с расходами, но вы же должны понимать, как дорого обходится жизнь в Петербурге, да еще с дочерью на выданье на руках. Выходы в свет, наряды - все это стоит денег. Теперь Мишель вынужден заново обставить дом, потому что к ним ходят люди, среди которых есть несколько перспективных женихов для Натали.
- О, они могут обставлять, что угодно, только не на мои средства!
- Но вы же знаете, какие сейчас цены! Мишель вынужден во всем себе отказывать, чтобы достойно содержать жену с дочерью.
- И любовницу, - добавила Докки, - для которой он снял квартиру и полностью оплачивает ее содержание.
- Вот глупости! - возмутилась Елена Ивановна. - Мишель обожает свою жену!
- Что не мешает ему пользоваться услугами певичек, кстати, на мои же деньги. Я оставляю вам и ему квартальное содержание, но сверх того не желаю более тратить ни копейки - ни на его любовниц, ни на карточные проигрыши, ни на драгоценности и наряды для Алексы и Натали, ни на новую мебель для их дома.
Докки встала, показывая, что разговор закончен.
- Вы не смеете! - воскликнула опешившая от отпора всегда покладистой дочери Елена Ивановна. - Вы не смеете бросать брата, всю вашу семью на произвол судьбы!
- Они взрослые люди и давно должны научиться жить на собственные средства, а не на чужие.
- Но это ваш брат!
- Брат, который один раз уже фактически проиграл меня в карты. Но теперь вы не сможете меня продать, как семь лет назад.
Елена Ивановна бросила испепеляющий взгляд на Докки:
- Вы пожалеете, если семья отвернется от вас!
- Вздохну с облегчением. Тогда я с чистой совестью смогу перестать выплачивать вам содержание, которое пока не отменила из чувства дочернего и сестринского долга, - усмехнулась Докки. - Выгоду от наших родственных связей имеет только одна сторона.
Ее мать, направившаяся было к дверям, не удержалась и уже от порога заявила:
- По крайней мере вы всегда могли рассчитывать на поддержку своей семьи. Мы всегда заботились о вас и о вашем добром имени, в отличие от ваших любовников, которые на всех углах смешивают ваше имя с грязью.
- Моих любовников? - Докки удивленно посмотрела на мать.
- Да, да, ваших! Как мило: наедине называть свою любовницу Дотти, а потом похваляться своей победой и выигрывать заключенные пари.
С этими словами Елена Ивановна повернулась и ушла, а Докки застыла посреди комнаты, не в силах поверить услышанному.
В этот же день к ней приехала Алекса. Невестка жаловалась на жизнь, на мужа, который спускал все деньги, что попадали в его руки, и оставил собственную дочь без приданого, а жену - без средств. После нее заявился сам Мишель, пытавшийся то угрозами, то просьбами смягчить сестру и заставить ее пересмотреть принятое ею решение.
- Только подумай, как общество отнесется к известию, что ты и пальцем не хочешь пошевелить, чтобы помочь родному брату и его семье, - говорил он. - Всего-то делов: погасить векселя и заплатить по счетам.
- Все эти годы я помогала вам, - напомнила Докки. - Но и дойные коровы рано или поздно перестают давать молоко.
- При чем здесь коровы?! - возмутился Мишель.
- При том, что я более не в состоянии вас содержать, - ответила Докки. - Твои непомерные расходы разоряют меня.
- Вот глупости! - воскликнул брат. - У тебя доходное поместье, да и ценных бумаг предостаточно. Ты можешь часть их продать.
- Не собираюсь этого делать. Дай тебе волю, ты оставишь меня нищей.
- С твоим-то поместьем и этим особняком, - он с нескрываемой завистью обвел глазами гостиную. - Если ты их заложишь, у тебя будет куча денег. И ты еще смеешь попрекать мать своим таким удачным замужеством!
Докки промолчала и вскоре с трудом выпроводила Мишеля из дома, после чего предупредила дворецкого, что ее нет дома ни для кого из родственников в ближайшие и последующие дни.
Она готовилась к отъезду за границу, но проволочки с денежными переводами и паспортами задерживали ее в Петербурге.
- Мы поедем сначала в Швецию, - говорила она Афанасьичу. - Я бы предпочла жить в Англии, но туда слишком далеко и опасно добираться. Поселимся где-нибудь поблизости от Стокгольма - в достаточно уединенном месте, чтобы не встретить знакомых, но где при необходимости можно будет быстро связаться с поверенными или вызвать хорошего врача.
Афанасьич был согласен и на Англию, и на Швецию, и на любую другую страну, с беспокойством наблюдая, как его барыня тает на глазах.
- Опять ничего не покушали, - ворчал он и подсовывал ей настойки из трав - для сна и аппетита, которые только и помогали Докки хоть как-то себя поддерживать. Ее снедали мысли о нарочито брошенном матерью "Дотти", и она не находила покоя, пытаясь понять, каким образом это имя стало известно ее родственникам. Она не могла поверить, что Палевский заключал на нее пари и обсуждал ночь, с ней проведенную, со своими приятелями.
"Этого не может быть, - думала Докки. - Все, что я слышала о нем, говорило о его благородстве. Даже когда он расставался со своими любовницами, то не делал эти истории достоянием света. Мужчины, которые бесчестно поступали с женщинами, известны, и их имена у всех на слуху. Но среди них никогда не упоминался Палевский. Катрин Кедрина и княгиня Думская с большим уважением отзывались о нем, и я склонна доверять их мнению. Но откуда матери может быть известно, что он называл меня Дотти?!"
Бывая в обществе, она пыталась понять, что знают знакомые о ее связи с Палевским, но не замечала ни насмешливых или осуждающих взглядов, не слышала перешептываний или пересудов. Создавалось впечатление, что о "Дотти" знает только ее мать и… Кто еще? Ни Ольга, ни ее бабушка не упоминали об этих слухах, хотя уж кто-кто, а княгиня Думская всегда в курсе всех сплетен, гулявших в свете. Катрин Кедрина, чей муж был приятелем Палевского и должен бы знать об этих разговорах, также ни разу не намекнула, что та ночь у Двины стала достоянием гласности.
Тем временем русские войска оставили Смоленск и отступили на московскую дорогу, так и не дав генерального сражения. В героях ходил генерал Витгенштейн, остановивший неприятеля к северу от Полоцка, а также князь Багратион, который, по слухам, рвался бить врага, но был сдержан осторожным Барклаем-де-Толли - его ныне все называли изменником и трусом.
- Вместо того чтобы проводить совместные действия против французов, командующие двух наших Западных армий под Смоленском грызлись и делили власть, - Катрин, как всегда, была в курсе всех военных дел.
- По инициативе пылкого Багратиона, - догадалась Докки и, позвонив, приказала подать чай. С некоторых пор у подруг появилась традиция собираться днем в ее особняке, где в тиши библиотеки, без помех они могли общаться друг с другом и обмениваться последними новостями.
- Его темперамент известен, - усмехнулась Катрин. - Конечно, армии нужен один полководец. Его величество, говорят, отчаянно сопротивлялся назначению Кутузова - он терпеть его не может, но государя уговорили, поскольку светлейший имеет немалый опыт ведения войны, пользуется авторитетом в войсках и в обществе и является не шотландцем, не немцем, а русским, что в сложившейся ситуации немаловажно.
Докки кивнула - после недавнего пожалования Кутузову титула светлейшего князя за заслуги перед Отечеством в турецкой войне, все хором прочили именно его в главнокомандующие объединенных армий.
- Может быть, теперь остановят французов, - Ольга вздохнула.
Швайген несколько дней назад уехал в армию. Докки знала, что перед расставанием барон и ее подруга проводили вместе много времени. Об этом ей по секрету сообщила Думская, да и сама она видела их несколько раз, проезжая в экипаже по городу. Когда Швайген перед отъездом нанес визит Докки, то прощался с ней уже без нежных взглядов и страстных пожатий рук - тепло и по-дружески, как старый добрый приятель.
- Вы чудесный человек и очаровательная женщина, - сказал он. - И я желаю вам обрести счастье, которого - ей-богу! - вы, без сомнения, заслуживаете.
Докки была крайне тронута этими словами, заверила его, что всегда относилась к нему с большой симпатией, и пожелала ему удачи и скорейшего и благополучного возвращения с войны.
"Очень хочу надеяться, что со Швайгеном ничего не случится и у Ольги все сложится гораздо лучше, чем у меня… Только бы пережить эту ужасную войну, которой пока нет конца и края", - Докки взглянула на бледное лицо подруги.
- Все думали, что под Смоленском будет большое сражение, но наши вновь избежали его, а Бонапарте в отместку разнес город артиллерией, - меж тем говорила Катрин, доставая из ридикюля письмо. - Григорий пишет, силы по-прежнему неравны, хотя армии объединены. Он описал мне бой, когда их корпус с небывалым упорством и ожесточением дрался с превосходящим его раз в шесть противником и целый день сдерживал на месте самого Бонапарте. Это, конечно, заслуга Палевского - лишь он умеет так организовать бой и железной волей вести солдат, а те только счастливы воевать под началом такого командира.
Она аккуратно разгладила письмо мужа и добавила:
- Ожидается, что Кутузов даст то генеральное сражение, которое решит исход войны…
Глава V
И сражение произошло - в конце августа. Сначала стало известно о боях под Можайском, где наконец сошлись русская и французская армии. Потом пошли более подробные сообщения о сражении, которое длилось несколько дней, и количество погибших и раненых с той и другой сторон исчислялось десятками тысяч.
Эти волнующие дни Докки много времени проводила с Ольгой и Катрин, ужасно переживающих: одна за мужа, другая - за барона Швайгена, по всем прикидкам успевшего добраться до армии как раз к этому сражению.
Как-то Ольга, заехавшая одна, не выдержала и призналась в своем увлечении Швайгеном.
- Знаю, что в Вильне он ухаживал за вами, - сказала она. - Я никогда не посмела бы даже взглянуть на него, если б не была уверена, что вы равнодушны к нему. Он намекал мне, что вы не ответили на его чувства.
- Вы можете быть покойны, - заверила ее Докки. - Я всегда относилась к Александру Карловичу с симпатией, но исключительно дружеской. Да и он не питал ко мне более возвышенные чувства, нежели обычное расположение. Просто нам всегда было приятно находиться в обществе друг друга.
- За годы моего вдовства он первый мужчина, который затронул мое сердце, - прошептала Ольга. - И если сейчас с ним что-то произойдет…
Докки лишь ласково похлопала ее по руке, понимая, что слова сочувствия сейчас мало значат. Погибших было очень много, и с каждым днем число их увеличивалось. Она тоже была истерзана переживаниями за Палевского. Все прежние волнения по поводу его отношения к ней отошли далеко на задний план. Теперь она могла думать только о том, что с ним, и надеяться, что он жив и здоров. Докки даже немного завидовала Ольге, нашедшей в себе силы открыто признаться в любви к Швайгену. Сама она так и не рискнула рассказать о собственном кратковременном романе с Палевским и своих чувствах к нему, опасаясь, что отъезд за границу, а впоследствии появление у нее ребенка будет легко связать с ее увлечением графом.
Они сидели в библиотеке и ждали Катрин, которая опаздывала и появилась спустя почти час после назначенного времени - бледная и заплаканная.
- Григорий ранен, - сообщила она встревоженным подругам и медленно опустилась в кресло. - Мне передали из Главного штаба.
- Как он ранен? - спросила Докки, пораженная страшной новостью.
- Не знаю, - простонала Катрин. - Ничего не знаю. Пришли списки - несколько генералов убито, около десяти - ранены. В их числе - мой муж и Палевский.
У Докки потемнело в глазах. Лица Ольги и Катрин затуманились, расплылись, голоса подруг зазвучали глухо и неразборчиво. Она изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла, мысленно приговаривая: "Он ранен, не убит, всего лишь ранен…" Но все - и она в том числе - знали, что в списки Главного штаба не попадают легкораненые, которых достаточно перевязать или наложить пару швов в полевом госпитале. В списках числятся те, кого с поля боя вынесли на носилках: порядком изувеченных, со смертельными ранами в грудь или живот, с раздробленными или оторванными конечностями, тяжелыми контузиями. Такие раненые - в большинстве случаев - умирали через несколько часов, дней или недель - от горячки или гангрены.
- Я поеду к нему, - услышала она слова Катрин. - В Главном штабе разузнаю, в каком он госпитале.
"Она собирается поехать к Палевскому?! - удивилась Докки, но тут же сообразила, что Катрин говорит о своем муже. - Бедняжка Катрин! Но ей хотя бы можно поехать к нему, а мне и в этом отказано…"
- Через друзей мужа постараюсь разузнать о бароне, - пообещала Катрин поникшей Ольге. - Его нет в списках, так что есть надежда.
- А что… что с генералом Палевским? - не удержалась Докки. - Тоже неизвестно?
Участливые взгляды подруг обратились на нее.
- Я поспрашиваю, - сказала Катрин. - Командующий корпусом слишком заметная фигура. Известия о нем быстро долетят до Главного штаба.
- Он ранен! - расплакалась Докки после ухода Катрин и Ольги. - Он ранен, может быть, при смерти…
- Ну, ну, барыня, - Афанасьич сунул ей в руки чашку с травяным настоем. - Не думайте о худшем. Он молодой и крепкий, авось обойдется.
- Какой за ним уход? Кто рядом с ним? Или он один… О, как я хотела бы быть сейчас возле него, помочь ему, облегчить его страдания…
- Лучший уход, - заверил ее слуга. - Не рядовой - чай, генерал, командир. И лекари, и обслуга - все у него есть.
- Думаешь? - с надеждой спросила Докки.
- Уверен, - Афанасьич помрачнел. - Вон, Тишка, сын мой, в солдатах погиб - как, где - ничего не известно. И могилы нет, да и как помирал - тоже не знаю. Может, ранили его, и он там на поле один лежал, кончаясь в мучениях… А барона покойного и подняли, и тело сюда доставили, потому как генерал.
Афанасьич никогда не говорил о погибшем сыне, но теперь в его голосе прозвучала такая мука, что Докки поняла, как он страдал все эти годы, представляя, как его ребенок умирал в боли и одиночестве на далекой чужбине. Она содрогнулась, полная сострадания к слуге и его сыну, и дотронулась до руки Афанасьича.
- Когда закончится война, мы непременно съездим в Австрию, на то место, - сказала она, досадуя, что не догадалась прежде отвезти Афанасьича на общую могилу, где мог быть похоронен его сын.
- Вы своего ребеночка-то пожалейте, - дрогнувшим голосом произнес он и сдвинул брови. - Ваши переживания орлу сейчас не помогут, а дите - оно все чувствует, все материнские слезы. И мысли, чтоб поехать к нему, из головы выкиньте. Родные его примчатся, заберут из госпиталя и всем обеспечат. Вам там делать нечего, да и неизвестно еще, как он ваше появление приветит. Коли сговорено что было бы, то дело другое, а так…
Он в сердцах махнул рукой. Докки всхлипнула, стараясь успокоиться. Разумом она понимала справедливость слов Афанасьича, но сердце ее саднило и обливалось кровью.
На следующий день стараниями Катрин выяснилось, что Швайгена не было ни в одном из списков погибших или пострадавших в сражении, это позволяло Ольге надеяться на лучшее. Григорий Кедрин был ранен в ногу, а Палевский - в грудь. Катрин также узнала, что госпиталь, куда повезли генералов, находится в Москве, и к вечеру выехала из Петербурга, оставив детей - сына восьми лет и шестилетнюю дочку у своей матери. Катрин должна была быть еще в дороге, когда поступили известия, что Москва занята французами, а русская армия отошла то ли к Рязани, то ли к Подольску.
- Боже мой! - причитала Ольга. - Успели ли вывезти из города раненых?! Что Катрин?! Неужели это конец?! Армия разбита, Москва захвачена?!
- Катрин узнает по дороге, что в Москву ей не попасть, - сказала Докки. Она сама пребывала в ужасной панике, но пыталась успокоить и себя, и подругу. - Раненых наверняка вывезли вместе с армией. И вообще говорят, что это сражение под Можайском мы выиграли.
- Как же - выиграли? - удивилась Ольга. - Отступили, отдали Москву…
- Мне объяснили, - сказала Докки, - что наша армия не была побеждена, потому как ее отход происходил не под давлением или преследованием французов, а преднамеренно, в организованном порядке.