Тонкий мастер стиля, эстет, влюбленный в Венецию и прошлое Франции, Анри де Ренье в своих романах дает удивительно точный психологический анализ противоречивости человеческих чувств. Одно из таких чувств - страсть и является главным действующим лицом произведений, включенных в этот сборник. Именно она становится единственным стимулом, единственной пружиной, направляющей поступки и поведение героев.
Содержание:
От редакции 1
Анри де Ренье - Необыкновенные любовники 1
Женщина из мрамора 2
Соперник 6
Краткая жизнь Бальтазара Альдрамина, Венецианца 18
Примечания 22
Анри де Ренье
Необыкновенные любовники
От редакции
Более полувека назад имя Анри де Ренье было известно в России гораздо лучше, чем сейчас. Каждая его новая книга немедленно переводилась и прочитывалась всеми: и теми, кто привык наслаждаться изысканностью стиля или утонченным психологизмом, и теми, кто в литературе видел только лишь средство ухода в другой мир, отличный от серой повседневности. Популярность Ренье росла, и пик этой популярности пришелся на вторую половину 20-х годов, когда ленинградское издательство "Academia" в 19 томах собрало большую часть прозаического творчества писателя.
Издательство "Academia", основанное в 1922 году, с первых же шагов своей деятельности создало себе прочный авторитет в книжном мире. Диапазон выпускаемых им книг был чрезвычайно широк: русский и мировой фольклор, русская и западноевропейская классика, научные труды по филологии, мемуары. Издания "Academia" готовились крупнейшими учеными, писателями-переводчиками, художниками того времени, и неудивительно, что большинство выпущенных издательством книг отличались обстоятельным научно-справочным аппаратом, высоким уровнем текстологической подготовки и неординарным художественным оформлением, что делало их маленькими шедеврами книгоиздательского дела.
К числу таких изданий принадлежит и собрание сочинений Анри де Ренье. Первоначально планировалось выпустить 17 томов, затем к ним добавилось еще два. Первый тираж (колебался от 2500 до 4100 экз.) быстро разошелся, и ряд томов пришлось выпустить вторым изданием. И это можно объяснить не только популярностью его автора. К работе над собранием в качестве переводчиков и консультантов были привлечены люди, имена которых для читателей тех лет значили ничуть не меньше, чем имя самого Ренье: поэты и писатели Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) и Федор Кузьмич Сологуб (Тетерников; 1863–1927), поэты Максимилиан Александрович Волошин (1877–1932) и Всеволод Александрович Рождественский (1895–1977), филологи-западники, профессора Александр Александрович Смирнов (1883–1962) и Борис Аполлонович Кржевский (1887–1954), поэт и переводчик Михаил Леонидович Лозинский (1886–1955) со своими ученицами О. И. Бич и О. Н. Брошниовской. Для издания были также отобраны выходившие ранее переводы Анастасии Николаевны Чеботаревской (1875–1922), покойной жены Сологуба, и Брониславы Матвеевны Рунт (1884–1983), бывшего секретаря журнала "Весы", свояченицы В. Я. Брюсова. Тома оформлял и иллюстрировал Николай Павлович Акимов (1901–1968), впоследствии прославленный режиссер Ленинградского театра Комедии.
Это собрание и было взято редакцией за основу при подготовке настоящего издания. Каждый том составлен по тематико-стилистическому принципу и имеет особое заглавие, что подчеркивает единство включенных в него произведений. Пять томов нашего издания полностью повторяют двенадцать томов издания "Academia", за единственным исключением: роман "L'Escapade" ("Шалость") печатается по отдельному изданию в переводе В. А. Рождественского (Л.: Мысль). Перевод А. А. Франковского (Ренье, Анри де. Собрание сочинений. Л.: Academia, 1926. Т. XIX: Эскапада / Пер. А. А. Франковского) кажется сейчас несколько архаичным. В последнем томе печатаются стихи Ренье в переводе русских поэтов, извлеченные из периодики начала века, а также стихи из архивов. Кроме этого, в Приложении к пятому тому печатается статья А. А. Смирнова, знакомящая с биографией де Ренье, вслед за которой идет статья Вс. Зельченко о судьбе книг Ренье в России, написанная специально для нашего издания, а также впервые публикуемая рецензия М. А. Кузмина на стихи Ренье в переводе Веры Вертер.
Каждый том снабжен глоссарием.
Редакция надеется, что предпринимаемое ею переиздание книг Ренье, долгое время замалчиваемых, откроет для читателей малоизвестную им страницу истории как французской, так и русской культуры.
Анри де Ренье
Необыкновенные любовники
Вышедший в свет в 1901 г. сборник из трех рассказов "Необыкновенные любовники" ("Les Amants singuliers") является одной из самых ярких точек на пути творчества Анри де Ренье. Он приходится на самую середину его (автор родился в 1864 г.) и подобен перекрестку, где встретились в необычайно выразительной и живой форме основные черты Ренье - лирического поэта и Ренье - рассказчика.
Такое соединение наметилось уже в предыдущих опытах художественной прозы Ренье - в некоторых рассказах его "Яшмовой трости" (1897) и в его "Белом клевере" (1899). Но в "Необыкновенных любовниках" это слияние - тоньше и совершеннее. А вместе с тем в сборнике этом - в особенности во втором из трех его рассказов - мы находим следы того психологизма, острого, но всегда легкого и порою чуть-чуть иронического, который за год перед тем уже сказался в первом из романов Ренье, "Дважды любимая" (1900), и вскоре еще полнее обнаружил себя в следующих романах его - "Полуночная свадьба" и "Каникулы скромного молодого человека" (оба - 1903 г.).
Во многих отношениях книга эта - типичнейшее из произведений Ренье. Время действия - излюбленная им эпоха XVII и XVIII веков, место действия - Италия (в последнем рассказе - Венеция) или французская провинция. Во всем - прозрачная отчетливость образов, поэтизация вещественной жизни, печать идилличности и нежной меланхолии, стилистическая законченность. Но одной стороной своей "Необыкновенные любовники" выступают из ряда всего остального: именно, нигде больше, на протяжении всего творчества Ренье, мы не встречаем передачи такого сгущенного и напряженного чувства страсти. Этим определяется внутренний тон книги: молодость, достигшая конечной зрелости и силы выражения. И если, вслед за Ренье, мы охотно назвали бы сборник его "Красным трилистником", то не потому только, что трижды льется здесь кровь, но вообще оттого, что во всех поступках и чувствах персонажей слышится голос крови, густой и горячей, струящейся в их жилах и приливающей к сердцу.
Единой темой этого красивого триптиха служит безрассудная и роковая сила любовной страсти, в трех основных и жестоких проявлениях ее: чувственности, ревности и мести. Средний из рассказов, "Соперник", несколько выделяется трезвостью своей манеры и игривой сухостью иронии (не знаменательно ли, что действие его происходит во Франции?), освежая этим сильно лирический, одновременно нежный и зловещий тон, создаваемый двумя "итальянскими" рассказами, его обрамляющими. Но внутренней напряженности и пламенности чувства от этого в нем не меньше…
В целом "Необыкновенные любовники" - удивительное по своему искусству изображение стихийной природы страсти, очищенное и облагороженное тем, что оно отлито в кристаллически ясную и полную четкого спокойствия форму. И это делает книгу Ренье своеобразным шедевром.
А. Смирнов
Из этих трех историй наиболее длинная все-таки еще не настолько длинна, чтобы я не испытывал некоторого затруднения, предлагая их публике, так как во Франции, где, как любят говорить, ничего больше не читают, наоборот, мне кажется, возник заметный интерес к толстым книгам, которого эта книжка не в состоянии удовлетворить. И, несмотря на это, я решаюсь утверждать, что достоинство этого брелана новелл именно в их умышленной сжатости.
Никто, я думаю, не оскорбит меня, подумав, что я не сумел бы растянуть содержание предлагаемых рассказов и сделать каждый из них тем, чем мне именно не хотелось их видеть.
Вот такими, как бы мало ни были они похожи на то, чем бы надлежало им быть, я предлагаю их тем, кто не захочет упрекнуть их в краткости. А ты, рассудительный читатель, соедини, если хочешь, в твоей памяти или в твоем забвении, с "Трилистником черным" и с "Трилистником белым" этот трилистник, который по праву может назваться красным, потому что кровь здесь течет три раза: из горла двух Коркороне, из груди Бальтазара Альдрамина и из проломленного под седым париком черепа несчастного г-на де Ла Томасьера.
А. Р.
Женщина из мрамора
Г-же Бюльто
Клянусь, что, встретив Джульетту дель Рокко, я совсем не думал увидеть ее нагою.
Это случилось в летний день, довольно приятный, хотя чистота и прозрачность воздуха не были так совершенны, как в некоторые дни, красота которых почти божественна. Ни облачка на небе, но сухой пар мутил его сияние. Жара, хотя и не предвещала грозы, была тягостна. И поэтому, пробродив довольно долго за городом, я почувствовал себя утомленным.
Однако я продолжал идти. Дорога круто поднималась в гору. Несмотря на свою усталость, я решил добраться до проселка, ведущего к верхней ферме Рокко, откуда открывается широкий вид на окрестности и болотистые излучины Моттероне. Там растут сосновые леса. Воздух там гораздо здоровее, чем в низкой долине, и я хотел пролежать до вечера в тени деревьев, чтобы возвратиться в город по освеженным и уже сумеречным дорогам. На ферме, конечно, я найду чем поужинать - кувшин молока, оливки и кисть винограда.
Для сокращения пути мне нужно было пройти через виноградник старого Бернардо. Уже более пяти лет я не видел доброго старика; все эти пять лет усердие к работе держало меня взаперти в моем доме. Ничто не могло устоять перед этим внезапным увлечением, ни любовь к удовольствиям, ни привычная леность, ни даже мои гастрономические пристрастия. Я, когда-то такой ценитель яств и плодов, ни разу не присел за стол. Кусок хлеба, съеденный стоя, и наскоро выпитый стакан вина составляли всю мою трапезу. И подумать только, что прежде я с нетерпением поджидал прихода старого Бернардо, чтобы посмотреть, как он со своим ослом появляется из-за угла Травяной площади!
Он заносил толстую палку из терновника над серым крупом осла, сухие копыта которого постукивали по гладким камням. Я слышал, как маленькая Джульетта смеялась между корзинками, куда он сажал ее, чтобы взять с собой на рынок. В руках у девочки были тычинки ирисов, собранные на берегу Моттероне; она оборачивалась на дедушкины проклятия и на естественные звуки осла. Так, Бернардо привозил мне плоды и овощи, приберегая для меня самые лучшие среди тех, которые он потом продавал на площади.
Старик, надменный и рассудительный, казалось, гордился моим вниманием, но с того дня, как я перестал интересоваться приближением осла и выбором из корзины того, что мне приходилось по вкусу, он счел себя оскорбленным в своей гордости огородника и мало-помалу сам прекратил выполнение таких обязанностей. С этого времени я его больше не видел и не рассчитывал когда-либо увидеть, потому что он был стар, а годы в его возрасте и тягостны и коварны.
Мои же дни, протекавшие, как я уже говорил, в домашнем одиночестве, оказались для меня, слава богу, особенно плодотворны. Если поле старого Бернардо принесло за это время много прекрасных земных плодов, то мое поле, хотя и в другом роде, было не менее урожайным, потому что, надлежит вам знать, в эти пять лет я из ученика стал мастером своего ремесла.
Должен сознаться, я ощущал от этих быстрых успехов и большую радость, и большой страх. Теперь мне надо было стать достойным подобной удачи и оправдать ее в моих собственных глазах той пользой, которую я мог бы из нее извлечь, потому что наиболее важный долг человека - не тот, к которому его обязывают другие, но тот, который он сам налагает на себя.
С этих пор смутному волнению моих мыслей стало тесно в четырех стенах. Я блуждал по городу, беспокойный и возбужденный; я выходил в поля и старался искать уединения то на берегах Моттероне, то в горах. Я взлезал на их откосы и садился на скалу, а не то, лежа на высоком берегу, слушал, как струится желтая илистая речная вода или трепещут на своих влажных стеблях сухие листья тростников. Молчание камней и журчанье волны поочередно питали мои уединенные размышления.
То, что я вплоть до дня, о котором рассказываю, не посещал вновь ни ферму Рокко, ни ее сосновый лес, было простой случайностью. Прежде я часто бывал здесь. Лес изобиловал дикими голубями, и я любил сбивать их из самострела. В этой стрельбе я достиг большой ловкости. Мои стрелы никогда не пролетали мимо намеченной цели; но я давно уже отказался от этой напрасной игры. Не с подстерегающим взглядом, не с трепетными руками намеревался я сегодня, объятый тоскою, посидеть у красных стволов. Мне хотелось протянуться здесь, закрыв уши и сомкнув веки, и хоть на час усыпить тревогу моей души.
Я достиг виноградника Бернардо. Он поднимался уступами. Спелый виноград свешивался со своих дугообразных подпорок. Я сорвал ягоду с одной из гроздий. Ее теплая и сладкая вялость не доставила мне никакого удовольствия, и я выплюнул слишком сахаристую кожицу. Кто-то засмеялся позади меня. Я обернулся.
Перед большой корзинкой, полной винограда, стояла девушка. Она высоко занесла руку к виноградной кисти и показалась мне одновременно гибкой и сильной. Красота ее тела ощущалась под платьем и рубашкой из простого полотна.
С детства я был настолько внимателен к формам живых существ и вещей, что простаивал долгие часы, наблюдая фигуры, которые образуются облаками, рисуются прожилками камней, намечаются на узелках коры. Я различал в них все, что угадывается, смутное и таинственное, в том, на что мы долго смотрим. Я любил пейзажи, меня интересовали животные. На охоте, даже преследуя их, я любовался их бегом или полетом.
Так жил я, чтобы видеть жизнь. Я изведал войну и любовь. Жест, которым скрещиваются шпаги или соединяются губы, с одинаковою страстью захватывал меня. Однажды моя любовница обняла меня таким очаровательным движением, что мне захотелось запечатлеть воспоминание о нем иначе, чем только в моей памяти. Память людей так неверна, что даже образы, наиболее нежно нас взволновавшие, летучи и недолговечны в ней. Из сознания этой ее хрупкости родилось искусство - из желания придать своими средствами прочность тому, что без их помощи оказывается мимолетным. Я хотел подражать тому, что так прекрасно делают другие. Но увы, я не обладал божественным ремеслом. На бумаге у меня появлялись лишь бесформенные знаки, закреплялись лишь незначащие образы. Я плакал от ярости и бессилия.
Мне нужно было всему учиться сначала. Я научился. Двадцать раз я был готов отказаться. Я трудился с ожесточением. Прошло пять лет, прежде чем я узнал, как смешивать краски и обтачивать мрамор, создавая подобие сущего. Мне оставалось только выбрать предмет, который бы я захотел увековечить. Я решил, что им будет тело женщины, в память о той, чей поцелуй открыл мне глаза…
Тем временем сборщица винограда кончила срезывать оттянутую кисть. Она бросила ее в корзину поверх других. Она не смеялась больше и смотрела на меня.
- Ягоды слишком теплы, синьор, чтобы утолить вашу жажду, - сказала она мне приятным и спокойным голосом. - Они будут хороши только, когда охладятся. Но если вашу милость мучит жажда, удостойте дойти со мной до фермы. Наш колодец свеж, и дедушка будет очень рад снова увидеть вашу милость, если вы не забыли старого Бернардо.
И она снова принялась смеяться. Мне показалась, что я ее узнал.
- Но ведь в таком случае, - сказал я ей, - ты маленькая Джульетта, которая привозила мне на осле оливки, ирисы и дыни! Тебя сажали среди корзин. Какая ты теперь большая и красивая!
- Да, - отвечала она, краснея, - я Джульетта, внучка старого Бернардо, и я выросла.
Она подняла корзину. Ивовые прутья заскрипели, выгибаясь под тяжестью гроздий, но она сильными руками захватила ушки и поставила ношу себе на плечо. Все ее тело напряглось, чтобы поддержать тяжесть. Я видел, как бедром натягивалась ткань. Она пошла впереди меня.
Я шел за ней. Ее волосы, поднятые к затылку, скручивались там могучим узлом. Она шла уверенным и ровным шагом. Ее крепкие груди круглились. Шероховатая ткань ее платья была словно из гибкого камня, и она представлялась в ней изваянною линиями благородными и сильными. Ее обнаженные, словно из теплого мрамора, руки и шея довершали в ней сходство со статуей. Так как было жарко, пятно от пота смочило между плечами ее рубашку.
Ферма была квадратным строением посреди вымощенного двора. При нашем приближении затявкала собака; в хлеву замычал бык. Овцы жалобно блеяли в овчарне. Старый Бернардо появился на пороге двери.
Он совсем не изменился за эти пять лет; только его длинная белая борода стала еще длиннее и белее. Я с восхищением смотрел на его руки; они были широкие и землистые. Старик весь был похож на растущее дерево. Волосы вились на лбу, как сухой мох, а борода спадала, как волокнистая трава. Его голые ноги соединялись с землей, подобно коренастым пням. Грубая кора его лица имела щель для рта и узловатый нарост в виде носа. Живые глаза казались двумя дождевыми каплями, а уши напоминали те хрящеватые грибы, которые растут под старыми стволами. Вид у него был лесной и растительный.
Он принял меня радушно, но с некоторой важностью. Быть может, он был недоволен, видя меня пришедшим вместе с Джульеттой, и опасался с моей стороны одного из тех любовных предприятий, от которых господа не считают нужным воздерживаться с хорошенькими крестьянками.
Джульетта, не говоря ни слова, поставила на стол плетеную бутылку и кружку свежей воды вместе с блюдом черных оливок, после чего быстро исчезла. Мы остались одни. Бернардо молчал и смотрел на меня, покусывая свою длинную бороду. Молчание длилось довольно долго.
- Ты находишь ее красивой, нашу Джульетту? - вдруг спросил он, наливая мне вина.
Я ничего не ответил. Он продолжал:
- Она красива, не правда ли?
Он снова помолчал, затем, положив локти на стол, добавил, когда я осушил свой стакан:
- Почему бы тебе не сделать ее изображения из дерева или камня?