Она стала сильнее извиваться и отдернула рот, и вот тут он соизволил отпустить ее, тем самым освободив свои руки. Но лишь затем, чтобы придержать ее голову, пока он снова ее целовал, по-настоящему пылко, как и хотел сделать с того момента, когда она начала дразнить его.
Он ощутил, как она напряглась, а губы сжались, отвергая его, и в душе у него зашевелилась тревога.
Она не умела целоваться, вспомнил он.
Она невинна, завопил внутренний голос.
Впрочем, то был голос совести, а он прекратил прислушиваться к нему полтора года назад.
Она разыгрывает его, подумал он про себя. Изображает непорочность. Она не неопытная девчонка, а взрослая женщина с телом, созданным для греха, сотворенным для него, для злого нечестивца, которым он и являлся.
Все же, если она желает строить из себя застенчивую девицу, он готов подыграть ей. Он смягчил поцелуй, перейдя от настойчивости и требовательности к терпеливому убеждению. Он точно также ослабил и объятия, заключив ее голову в ладони, словно держал плененного мотылька.
Вир ощутил, как по ней пробежала дрожь, почувствовал, как ее неподвижный неподатливый рот смягчился и затрепетал под его губами. И тогда на короткий миг его пронзила боль, словно кто-то вонзил ему в сердце нож.
Он списал эту боль на вожделение и обнял свою добычу. Потом притянул ее ближе, и она не оказала сопротивления. Ее рот, сдавшийся на его милость и оттого блаженно нежный, казалось, медленно загорался под его губами. И сам он горел в пламени, хотя для Вира это было целомудреннейшим из объятий.
По его разумению, заставляло его пылать не что иное, как эта новизна игры в невинность. Эта игра да нетерпеливое желание взять то, что обычно доставалось без всякого труда и даже маломальских уговоров.
Виру никогда не доводилось прилагать усилия, чтобы завоевывать женщин. Взгляд, улыбочка – и они твои – за монету или по обоюдному желанию – и всегда знают, все без исключения, что делать, поскольку опытные женщины – единственные, с кем он предпочитал знаться.
Ей же хотелось притворяться, что она ни в чем несведуща, и посему он играл роль наставника. Он учил ее, что делать, убеждая этот нежный рот открыться, мало-помалу пробуя ее, аромат обволакивал и его разум, пока аромат и вкус не смешались вместе и не закипели в его крови.
Вир сознавал, как бешено колотится его сердце, хотя он всего лишь углубил поцелуй, не более чем пощекотав прелюдию.
Безумный стук сердца вызван лишь нетерпением, порожденным ее игрой. И ради этой игры Вир позволил рукам медленно скользить вниз от безопасных просторов ее плеч вдоль гибкой линии ее спины к талии, которую он мог легко обхватить большими ладонями. Затем неспешно, ласково скользнул ниже к областям, коснуться которых мужчине было уже непозволительно и не столь невинно. И это только порочная игра вынуждала трястись его руки, когда они нежно исследовали щедрые формы ее ягодиц. И наверняка та же порочность заставляла его стонать, вжимаясь в ее рот, когда его вздыбленное естество упиралось в заковавшие ее одежды.
"Это уж слишком, – возопил резкий голос совести. – Ты заходишь слишком далеко."
Не так уж и слишком, заверил бы Вир, поскольку она не вырывалась. Наоборот, ее руки скользили по нему, как бы пробуя на ощупь, словно ей впервые довелось обнимать мужчину, в первый раз ее рукам дозволялось блуждать по мускулистым плечам и спине. И все еще продолжая игру, она притворялась стыдливой и не осмеливалась путешествовать ниже его пояса.
Вир прервал поцелуй с тем, чтобы заверить ее, что ей не нужно изображать скромницу, но язык его не в состоянии был повернуться и произнести сии слова. Взамен, он спрятал свое лицо у нее на шее, вдыхая ее запах и покрывая поцелуями шелковистую кожу.
Вир ощутил, как драконша вздрогнула, услышал тихий удивленный вскрик, будто это все было для нее внове.
Но этого же не могло быть.
Она тяжело дышала, как и он, а кожа ее пылала под его губами. А когда он обхватил ладонями ее грудь, то почувствовал под ладонью затвердевший бутон под этим прискорбно скупым лифом. Ткани, чтобы скрыть ее тело, едва хватало, и он оттянул вниз все, что там имелось в наличии, и заполнил ладони женственной плотью, как мечтал об этом много-много раз.
– Красота. – Его горло болезненно напряглось. У него болело везде. – Ты такая красивая.
– О, боже, нет. – Ее тело вдруг застыло. – Я не могу… – Она подняла руки и схватила его за запястья. – Черт вас подери, Эйнсвуд. Это ведь я, вы, пьяный идиот. Это я, Гренвилл.
К изумленному смятению Лидии, Эйнсвуд в ужасе не отпрянул.
Наоборот, у нее заняло черт знает сколько времени оторвать его руки от своего бюста.
– Это я, Гренвилл, – повторила она раз пять, а герцог продолжал ласкать и целовать весьма чувствительное местечко за ушком, о чувствительности которого она до сего момента и не подозревала.
Наконец, она воскликнула "Прекратите!" твердым тоном, приберегаемым обычно для Сьюзен.
Тогда Эйнсвуд освободил ее и мгновенно преобразился из пылкого возлюбленного, приговаривавшего ей, что она красивая – и заставлявшего ее ощущать, что она самая прекрасная, самая желанная женщина в мире – в несносного грубияна, каковым он по обыкновению являлся… с добавочной долей угрюмости, которую она могла бы найти комичной, не будь так раздосадована собой.
Она ведь не выказала даже сколько-нибудь сносного подобия сопротивления.
Она же знала, что герцог повеса, и самого худшего толка – из тех, что презирают женщин – и все-таки позволяла соблазнять себя.
– Разрешите мне кое-что растолковать вам, Гренвилл, – зарычал он. – Если хотите играть в игры с мужчиной, вам следует приготовиться играть с ними до конца. Потому что в ином случае вы вгоняете парня в весьма дурное расположение духа.
– Вы уже родились с дурным расположением духа, – парировала Лидия, поддергивая вверх лиф.
– Еще минуту назад я пребывал в превосходном настроении.
Ее взгляд упал на его руки, на которые стоило нанести предупреждающие татуировки. Этими дьявольски опытными руками он легкими прикосновениями и ласками почти раздел ее. И она ни единым шепотом не выразила протест.
– Уверена, вы вскоре вновь утешитесь, – произнесла Лидия. – Стоит только выйти на дорогу. Ковент-Гарден кишит подлинными шлюхами, жаждущими поднять ваш дух.
– Если вы не хотели, чтобы с вами обращались, как с проституткой, не следовало разгуливать одетой в наряд, подобный этому. – Он бросил сердитый взгляд на ее корсаж. – Или мне следовало сказать "раздетой"? Всем понятно, что вы не надели корсет. Или нижнее белье. Полагаю, вы и о панталонах не позаботились.
– У меня весьма убедительная причина так нарядиться, – заявила драконша. – Но я не собираюсь перед вами объясняться. Вы и так отняли у меня довольно времени.
И направилась к двери.
– Могли бы, по меньшей мере, поправить одежду, – заметил он ей вслед. – Тюрбан-то съехал, а платье у вас, как бог на душу положит.
– Тем лучше, – заявила она. – Всякий будет думать, будто знает, что я что-то замышляю, а мне нужно выбраться из этого непотребного места, и чтобы мне не успели при этом перерезать горло.
Она открыла дверь, затем помедлила, оглядевшись. И нигде не увидела признаков Корали или ее телохранителей. Потом оглянулась на Эйнсвуда. Ее мучила совесть. Весьма значительно.
Он не выглядит ни в коей мере одиноким или покинутым, уговаривала она глупую совесть. Он дулся и все, потому что принял ее за шлюху, ввязался во всю эту суету, преследуя ее и соблазняя, совершенно без всякой для себя пользы.
И не будь он так омерзительно чертовски хорош в этом деле, она бы пресекла действия прежде, чем они наяву совершились, и он тогда смог бы найти кого-нибудь еще…
И обнимал бы кого-то еще своими сильными руками, и целовал бы так нежно и пылко, как какой-то Прекрасный Принц, и ласкал бы ее, и заставил чувствовать себя самой прекрасной и желанной принцессой на свете.
Но Лидия Гренвилл никакая не принцесса, заявила она своей совести, а он не Прекрасный Принц.
И вышла.
Только лишь после того, как за ней закрылась дверь, она пробормотала сквозь зубы "Мне жаль". Затем поторопилась покинуть рынок и свернула за угол на Сент-Джеймс-стрит.
Вир пребывал в таком бешенстве, что позволил ей уйти. Как она ехидно напомнила ему, Ковент-Гарден наводнен шлюхами. Раз уж он не получил, что хотел, от нее, то мог бы с таким же успехом взять желаемое у кого-нибудь еще.
Но перед его мысленным взором замаячил образ распутников, строивших ей глазки, и это видение разбудило в душе бурю неприятных ощущений, которые он не имел никакого желания определить.
Вместо того он витиевато выругался и поспешил вслед за ней.
Вир нагнал ее на Харт-стрит, на полпути к Лонг Акра.
Когда он пристроился рядом, она уставилась на него.
– У меня нет времени развлекать вас, Эйнсвуд. Меня ждут весьма важные дела. Почему бы вам не отправиться в пантомиму или на петушиные бои, или куда еще влечет вас скудный умишко?
Какой-то прохожий джентльмен задержался и бросил плотоядный взгляд на ее лодыжки.
Вир поймал ее руку и просунул себе под локоть.
– Я все время знал, что это были вы, Гренвилл, – сообщил он, шагая с ней рядом.
– Это вы сейчас так говорите, – возразила она. – Но мы-то оба знаем, что вы бы никогда не сделали… то, что делали, знай вы, что это чумная дурнушка Гренвилл, а не красивая дружелюбная потаскушка.
– Как свойственно вашей заносчивости, – заметил Вир, – воображать, что ваш маскарад столь умен, что мне никогда под ним ничего не разглядеть.
Драконша бросала на него короткие взгляды.
– Так вы только притворялись пьяным, – обвиняющим тоном произнесла она. – Это еще хуже. Если вы знали, что это я, тогда у вас могла быть лишь единственная причина для… для…
– Что ж, была только одна причина всему этому.
– Месть, – закончила она. – Вы затаили злость на то, что случилось в переулке две недели назад.
– Мне бы хотелось, чтобы вы на себя посмотрели, – сказал он. – Вы едва одеты. Какой еще нужен повод парню?
– Уж вам-то нужен куда более веский повод, – возразила она. – Вы же меня ненавидите.
– Не льстите себе. – Вир сердито взглянул на нее сверху вниз. – Вы всего лишь досадная штучка.
Это было явное преуменьшение.
Она дразнила его, всего взбудоражила и чертовски возбудила… и вынудила остановиться как раз тогда, когда они приступили к самому интересному.
А хуже всего то, что она заставила его сомневаться.
Возможно, она не притворялась.
Может, другой мужчина и не касался ее пальцем.
По крайней мере, таким вот образом.
В любом случае, ему нужно было знать. Потому что если и впрямь она новичок, то Вир не собирается снова суетиться насчет нее.
От девственниц ему ни малейшей пользы. У него никогда не было ни одной, и он не собирается с ними связываться в дальнейшем. С моральными принципами здесь ничего общего не имелось. Попросту с девственницами слишком уж много чертовой возни, а награда ничтожна. Поскольку он ни с одной женщиной не спал больше одного раза, то и не собирался тратить понапрасну время на неопытную девицу. Ввязываться во все эти хлопоты по ее обучению, чтобы какой-нибудь другой парень мог потом наслаждаться всеми вытекающими отсюда привилегиями.
Был лишь один способ утрясти это дело, раз и навсегда: спросить в лоб.
Он сжал челюсти, чуть крепче прижал своим локтем ее руку и спросил:
– Вы девственница, не так ли?
– Думаю, ответ очевиден, – ответила она, задрав подбородок.
И щеки ее запылали весьма правдоподобно, хотя он не мог ручаться в перемежающемся тенями свете газовых фонарей. Он чуть было не поднял руку, чтобы коснуться ее щеки, чтобы убедиться, то ли ей жарко, то ли она покраснела от смущения.
Тут он вспомнил, какая изумительно гладкая у нее кожа, и как она дрожала, когда он касался ее. И снова ощутил в сердце острую боль.
Похоть, сказал Вир себе. Он чувствует просто похоть. Она красавица и при щедрых формах, а как ее спелые груди заполняют его ладони, в точности, как он мечтал, и откликалась она с такой теплотой и нежностью, да и руки ее охотно путешествовали по нему… в той мере, в какой ей позволяла застенчивость.
Безумнейшее несоответствие связывать слово "застенчивость" с женщиной, носившейся как черт в экипаже по лондонским улицам, словно воин на колеснице по Колизею в эпоху Цезаря. Как же, застенчивая. Взбирается на здания по водосточным трубам, нападает на мужчин в темном переулке, замахиваясь прогулочной тростью с точностью и силой заправского игрока в крикет.
Скромная она, как же.
Девственница она.
Нелепость и безумие.
– Я вас поразила, – произнесла драконша. – Вы лишились дара речи.
Так и есть, осознал Вир. Запоздало он обнаружил, что они достигли Лонг Акра.
К тому же он осознал, что его мертвая хватка по всей видимости оставит на ее руках синяки.
Он выпустил драконшу.
Она отступила от герцога, поддернула вверх лиф, все, что там у него имелось, хотя этого едва хватало, чтобы прикрыть ее соски – и более благопристойно закуталась в шаль. Затем сунула в рот пальцы и издала такой пронзительный свист, что чуть не лопнули барабанные перепонки.
Стоявшая недалеко карета двинулась к ним навстречу.
– Я наняла его на вечер, – поясняла спутница, пока Вир прочищал уши. – Я ведь знала, что выгляжу, как проститутка, потому было лучше поостеречься далеко разгуливать в этом костюме. Что бы вы там себе не думали, я не пыталась нажить неприятности,. Я уже покидала Ковент-Гарден, когда вдруг увидела вас. И вернулась обратно к рынку затем, чтобы избежать встречи с вами. Иначе…
– Пара шагов и то слишком далеко для женщины без сопровождения, особенно в этом месте после захода солнца, – сказал он. – Вам следовало найти кого-нибудь на роль громилы. К примеру, одного из парней, с которыми вы работаете. Определенно должен же быть хоть один достаточно крупный или уродливый, чтобы держать подальше всех этих распутников.
– Громилу. – На лице ее возникло задумчивое выражение. – Крупного парня устрашающего вида, вы подразумеваете. Что ж, это то, что мне требуется.
Он кивнул.
Экипаж подъехал к тротуару, но она, казалось, не заметила. Она смерила Вира с головы до ног, словно оценивала коня на аукционе "Таттерсоллз".
– А знаете, Эйнсвуд, пожалуй, вы правы, – задумчиво произнесла она.
Он вспомнил, что драконша говорила о существовании весьма убедительной причины своему маскараду. Он не спросил, что это была за причина. Ему нет нужды знать, сказал он себе. Он задал только уместный вопрос и получил ответ, и у него нет ни малейшей причины задерживаться.
– До свидания, Гренвилл, – решительно заявил он. – Желаю приятного путешествия, куда бы вы там не собирались.
И пошел прочь.
Она поймала его за руку.
– У меня к вам деловое предложение, – произнесла она.
– Ваш кучер ждет, – напомнил он.
– Ничего, подождет, – заверила она. – Я наняла его на всю ночь.
– Меня вы не нанимали ни на сколько. – Он оторвал ее ладонь от своей руки, как какого-то слизняка.
Она пожала плечами, шаль ее соскользнула, обнажив одно белое плечико и почти полностью одну грудь, за исключением ложбинки, скрытой клочком красной ткани.
– Очень хорошо, ступайте своей дорогой, – бросила мегера. – Не собираюсь вас умолять. Может, в конце концов, с моей стороны и нечестно вас просить. Это рискованное предприятие будет слишком уж опасным для вас.
Она повернулась и пошла к карете. Потом что-то тихо стала говорить вознице. Пока они обменивались секретами, ее шаль соскользнула еще ниже.
Вир выругался сквозь зубы.
Он прекрасно знал, что им управляют.
Она показала толику плоти, произнесла волшебные слова "слишком опасно" (а любой, кто знал его, должен понять, что сии слова непреодолимое искушение для него), и ждала, что он побежит за ней.
Ну, если она думала, что может вогнать Вира Мэллори в неистовое волнение с помощью такого пустякового, избитого трюка, как этот…
…то была права, будь она проклята.
Он последовал за ней, рывком открыл дверцу кареты, твердой рукой "помог" ее соблазнительному заду очутиться в экипаже и влез следом за ней.
– И лучше пусть это окажется хорошим развлечением, – произнес герцог, шлепнувшись рядом с ней на сиденье. – И чтоб было опасно до чертей проклятых.
Глава 8
Лидия преподнесла ему сокращенную версию истории достопамятных подарков мисс "Прайс", начав с нападения и ограбления на постоялом дворе и заканчивая сегодняшними вечерними открытиями.
Настоящее имя Тамсин или прошлое Хелены в роли воровки Лидия не раскрыла. Она лишь упомянула, что собирается привлечь на помощь кое-кого еще и вернуться к изначальному замыслу, если только Эйнсвуд не предпочтет вломиться в логово убийц, которые так любят уродовать лица своих жертв до или после того, как задушат их.
Его светлость только хмыкнул.
Он сидел, сложив на груди руки, и ни единым жестом не сопроводил ее повествование. Даже когда она закончила и помедлила, чтобы дать ему время задать вопросы, каковых у него наверняка накопилось множество, он продолжал молчать.
– Мы почти приехали, – сказала она, бросив взгляд в окно. – Может вам лучше осмотреться на месте, прежде чем вы ввяжетесь в это дело.
– Я знаю эту округу, – произнес он. – Жуть как респектабельно для Корали Бриз. В сущности меня удивляет, что она может себе позволить обитать здесь. Товар, которым она торгует, едва ли высшей пробы. До мисс Мартин ей далеко. – Герцог бросил на Лидию быстрый взгляд. – Полагаю, вы довольствуетесь собственными исключительными соображениями в выборе близких друзей. По всей видимости, вы предпочитаете крайности. Одна ваша подруга высокооплачиваемая шлюха. Другая едва вышла из пансиона для благородных девиц. Вы знакомы с мисс Прайс лишь несколько недель, а уже готовы рисковать собственной шеей, чтобы возвратить ей безделушки.
– Ценность этих безделушек главным образом заключена в их душевной значимости, – пояснила Лидия. – Вам не понять.
– И даже не хочу, – подтвердил он. – Женщины вечно волнуются из-за тех или иных пустяков. Я знаю, что для них и плата за чулки – уже катастрофа. Вы соизвольте "понимать" все, что вам угодно. Меня же заботят куда более скучные вещи, вроде того, как войти и выбраться оттуда незамеченным. Ежели обстоятельства сложатся, то наверно и прикончить кого-нибудь придется, и Джейнз денно и нощно будет пилить меня. Он всегда приходит в скверное расположение духа, когда я являюсь домой с кровавыми пятнами на платье.
– Кто такой Джейнз? – моментально встрепенулась Лидия.
– Мой камердинер.
Лидия повернулась и внимательно изучила Эйнсвуда.
Его густая темная шевелюра выглядела так, словно по ней прошелся граблями пьяный садовник. Помятый шейный платок развязался. Жилет был расстегнут, а из-за пояса торчал выбившийся подол рубашки.
Ее обдало жаром при мысли, что кое-какой вклад в его помятый вид внесла и она. Она горячо надеялась, что не все было ее рук делом. Не отложилось у нее в памяти, чтобы она там что-то расстегивала или вытаскивала. Беда в том, что она больше не могла ручаться, что память ее надежней, чем сила разума или самообладания.