Его затуманенный взор устремился к жадеитовой булавке, прикрепленной к корсажу сводни.
Безотчетно Корали прикрыла ее рукой.
– Французская проститутка украла мою булавку вместе с остальным твоим сорочьим гнездом, – соврал он. – Я заберу твое новое приобретение в счет возмещения убытков. Это довольно маленькая плата в свете того, что меня чуть не убили, когда я пытался остановить эту сучку и не дать ограбить тебя. Ты украла мою булавку. И из-за тебя пропала та цветочница. В какой бордель ты ее сдала? Или малышка-калека отбилась от твоих бандитов своим костылем и сбежала от их нежного внимания?
– Я и близко не подходила к этой маленькой горбунье, – завопила Корали. – Разве тебе никто не рассказал, что случилось прошлой ночью? Да все потаскушки Ковент-Гарден обсуждают эту новость – как Эйнсвуд раскидывался деньгами и гонялся за какой-то долговязой шлюхой-цыганкой…
– Эйнсвуд? – переспросил Боумонт. – С высокой особой женского пола?
– Разве я не так сказала? Это он дал мне булавку. – Она шлепнула по украшению. – В плату за то, что она толкнула меня на опорную колонну.
Расквашенный рот Боумонта скривился в безобразной улыбке.
– Так это же та дылда, за которой он гоняется несколько недель кряду. С тех пор, как она его сбила с ног на Винегар-Ярде. Разве ты не помнишь, как она украла маленькую чернявую цыпочку у тебя из-под носа?
– Век ту суку не забуду, – произнесла Корали. – Но ведь она-то была во вдовьем наряде. А вчерашняя из тех грязных цыганок-воровок – родственница тем жирным свиньям, которые притворяются, что могут предсказать судьбу.
Боумонт сначала пялился на нее, затем потряс головой, подобрал бутылку джина и приложил к распухшим губам. Когда бутылка опустела, он поставил ее.
– Должен признать, что глупее тебя нет женщины во всем христианском мире, воистину так.
– Однако ж хватило мне ума, чтобы не дать расквасить мою физиономию, ведь так?
– Но не хватило ума увидеть, что именно Эйнсвуд помог твоей маленькой французской шлюхе ограбить тебя, слепоту эдакую, прошлой ночью.
– Герцох-то? Да чтоб обчистил? Когда у него деньжищ столько, что он не знает, куда их девать, и бегает по Лондону, и раздает кошельки, полные монет, словно они сожгут его, ежели он подержит их слишком долго в кармане?
– Что мне в тебе нравится, Корали, так это твоя непорочная свобода от всех разновидностей работы ума. Попытайся ты сложить два и два, это бы чересчур повредило тебе голову, не так ли, моя маленькая чаровница?
Корали было невдомек, что он имеет в виду, словно он разговаривал с ней на латинском, греческом или китайском. Она перестала обращать на него внимания, подошла к шкафчику и достала другую бутылку джина, открыла ее и налила в грязный липкий стакан.
Наблюдая, как она пьет, Боумонт продолжил:
– Не могу придумать, с какой стати мне стоит тебя просветить. Блаженны неведающие, как говорят люди.
В сущности удивительно, зачем он вообще пытается разговаривать, когда от этого одна сплошная боль. Беда в том, что когда Боумонт страдал или был несчастлив, или испытывал что-либо в любой степени неприятное, его любимым времяпрепровождением, обычно вкупе с опиумом и\или алкоголем, являлось сделать кого-нибудь столь же несчастным, как и он сам.
Следовательно, он посчитал необходимым просветить Корали.
– Позволь, догадаюсь, – продолжил он. – В том крысином гнезде скопленных тобой побрякушек наряду со всем, что было также не твоим, какие-то вещицы принадлежали той чернявенькой крошке, от которой тебя освободила мисс Лидия Гренвилл.
Корали с размаху шлепнулась в кресло, глаза ее затуманились.
– Да, и какая прелесть они были. Рубины и еммифисты. – На руку, сжимавшую бутылку джина, шлепнулась слеза. Сводня наполнила еще стакан. – А сейчас у меня только и осталось, что булавка герцоха, да и то ее хочешь прикарманить.
– Аметисты, а не еммифисты, ты, корова безграмотная, – поправил Боумонт. – И они, должно быть, настоящие драгоценные камни, а не фальшивка, иначе никто бы не побеспокоился их забрать. Не видишь, что ли? Дылда подговорила Эйнсвуда помочь их вернуть своей любимой маленькой цыпочке, и они наняли Аннет. Она бы никогда не осмелилась поступить по собственному усмотрению. Она уже угостила Мика лауданумом, когда я заявился сюда, и не слишком-то была рада увидеть меня на час раньше уговоренного. Мне, в сущности, пришлось волочь ее наверх за ноги. Когда я узрел, что она сотворила с твоей комнатой, я понял что к чему. Тогда она ударилась в панику и сбежала – я погнался за ней и наткнулся прямо на Эйнсвуда. Спорю на что угодно, что они поделили добычу и помогли ей выбраться из Лондона. И теперь герцог и мисс Лидия Гренвилл до одури смеются над тобой. Еще бы. Они украли у тебя двух девиц, все твои драгоценности и деньги.
Опустошив бутылку и заметив, что Корали ревностно удерживает другую, мистер Боумонт оставил сводню поразмышлять над тем, что только что сказал.
В любом случае он не был склонен наблюдать, как прорастают посеянные им ядовитые семена. Ему этого и не требовалось. Боумонт точно знал, что сказать, какие выбрать замечания согласно природе развесившего уши. И оставить слушателя удобрять ядовитый садик и пожинать зло, посеянное им, Боумонтом.
В пятницу Элизабет и Эмили предавались чтению страниц "Сплетника" о героическом поведении своего опекуна на Эксетер-стрит, которые включали весьма интересную подробность, что мисс Гренвилл гналась за ним до Странд.
В субботу, когда вся семья собралась за завтраком, пришло срочное письмо из Лондона. Не успели девочки распознать чрезвычайно плохой почерк Эйнсвуда наравне с его печатью, как лорд Маркс вышел из-за стола, взял письмо и удалился с ним в свой кабинет. Леди Маркс последовала туда вслед за ним.
Несмотря на толстые стены кабинета, ясно послышались визгливые вопли. А моментом позже туда поспешила горничная с нюхательной солью.
Тем же субботним вечером появилась старшая из трех сестер Дороти с мужем. А в воскресение – остальные две со своими супругами.
К тому времени Элизабет и Эмили уже успели прокрасться в кабинет к дядюшке, прочитать письмо и выбраться обратно.
Используя многочисленные изобретательные уловки, Элизабет и Эмили умудрились довольно много подслушать в течение дня, чтобы ухватить суть семейного скандала. После обеда им потребовалось только приоткрыть окно своей спальни и, спрятавшись за шторой, послушать, о чем беседуют на веранде мужчины, отправившиеся туда покурить и, судя по звукам, откликнуться на зов природы. Ветеран брачных уз лорд Багнигг, будучи хорошо навеселе, продержался дольше всех.
– Как ни прискорбно, – вещал он, – но кто-то ведь должен подумать о Лиззи и Эм. Выступить единым фронтом, вот что желательно. Нельзя выказывать одобрение случившемуся. И так уже разразился скандал. Нельзя принять в этом участие, став наблюдателями. Провались он пропадом, этот мальчишка! Это ли не в его духе? Девица-то без роду, без племени, что и говорить, или, наверно, неподходящих кровей, каких и упоминать не стоит, ежели кто о них к этому времени слышал. А скачки? Он будет выигрывать ее в скачке, словно она кошелек какой-то. Бедная Лиззи. Готовится выйти в свет, и как она будет держать свою голову? Известная писака, побежденная в скачке, – герцогиня Эйнсвуд, не больше, не меньше. Даже этот старый развратник, папаша Чарли, должно быть, переворачивается в гробу.
Элизабет оттащила сестру от окна.
– Они не собираются передумать, – зашептала она.
– Это неправильно, – сказала Эмили. – Папа бы поехал.
– Кузен Вир приезжал ради папы, когда нужно.
– И ради Робина он был здесь, когда никто даже не осмелился.
– Папа его любил.
– Он сделал Робина счастливым.
– Одно маленькое одолжение. Кузен Вир всего лишь попросил поприсутствовать на его свадьбе. – Глаза Элизавет сияли. – И мне наплевать на ее родню. Мне все равно, даже будь она хоть блудницей вавилонской. Если он хочет на ней жениться, значит, она и мне подходит.
– И мне тоже, – поддакнула Эмили.
– Тогда нам лучше это прояснить, верно?
Глава 11
Среда, 1 октября
Из-за горизонта с трудом выкарабкивалось солнце. Оно пробивалось сквозь клубившийся над рекой туман, изредка проблескивало сквозь дымку, а затем снова погрязало в серой трясине облаков.
Благодаря утреннему туману да попытке – и напрасной – в последнюю минуту отговорить Тамсин сопровождать ее, Лидия появилась у Ньюингтонских ворот с запасом лишь в четверть часа.
Невзирая на ранний час, не все в небольшой скопившейся здесь толпе принадлежали к простому люду. Наряду с, само собой разумеется, репортерами, негодяями разного толка и проститутками Лидия отметила дюжину мужских представителей бомонда – все, как пить дать, надравшиеся. Их сопровождали аристократки среди шлюх – за исключением Хелены, которая простудилась и предпочитала лучше пойти на виселицу, чем появиться на публике с покрасневшим носом.
Большая часть сторонников Эйнсвуда, по всей видимости, будет ждать в Липхуке. По сведениям Хелены, Эйнсвуд разослал всем своим приятелям приглашение помочь отпраздновать его победу.
– Селлоуби заявил, что его светлость получил специальную лицензию и приготовил кольцо, и на постоялом дворе будет ждать священник, чтобы провести церемонию, – сообщила в субботу Хелена.
С тех пор Лидия так и кипела.
Сейчас, однако, она размышляла, не пустил ли Селлоуби по своему обыкновению пустой слух.
Было уже без четверти восемь, а Эйнсвуд все не появлялся.
– Возможно, он пришел в чувство, – высказалась Лидия, ставя экипаж на позицию. – Видимо, кто-то напомнил ему о его положении и обязательствах. Если его окаянная семейка сколько-нибудь заботится о нем, она не позволит ему учинить над собой столь нелепый спектакль. Только подумайте о тех двух девочках, его подопечных, и как, должно быть, оскорбили их его способы обзавестись женой – выиграть ее в скачке. Он не понимает, как старшая из них должна посмотреть в глаза светскому обществу, когда состоится ее дебют весной. Он никогда не задумывается, как его скандалы отражаются на других, ведь они, в конце концов, всего лишь женщины, – ядовито добавила Лидия. – Сомневаюсь, что он даже помнит их имена.
Элизабет и Эмили. Семнадцати и пятнадцати лет, соответственно. Они жили со своей тетей по отцу, леди Марс, в Блэксли, в Бедфордшире. Лорд Маркс являлся одним из самых ярых сторонников Пиля.
Лидии не хотелось думать о тех двух девочках, о старшей, стоявшей на пороге вступления в свет со всеми его ловушками. К несчастью, Лидия уже открыла ящик Пандоры в прошлую среду, когда прочла справочник дворянства "Дебретт".
К настоящему моменту она собрала почти столько же сведений о семействе Мэллори, как и о семье своей матери. Пока Лидия работала над "Розой Фив", статьями и обзорами, требующимися к следующему выпуску "Аргуса", Тамсин продолжила то, что начала Лидия. После издания "Дебретта", "Ежегодной хроники" и обычных печатных средств, касающихся генеалогии, Тамсин обратилась к многочисленным светским публикациям.
Тамсин не ограничилась исследованием лишь семейного древа Мэллори.
Она также приступила к изучению всего, что касалось семьи Трента.
Вначале Тамсин старалась разглядеть событие или людей, в прошлом и настоящем, способных пролить свет на его одержимость Карлом Вторым. По ходу дела она открыла, что в семействе Берти значилось полным-полно необычных личностей. Она нашла их очаровательными и пичкала Лидию историями о них во время совместных трапез.
Эти истории отвлекали Лидию от семьи Мэллори, но всегда ненадолго. Ее мысли постоянно возвращались к Роберту Эдварду Мэллори, молодому герцогу. И она вдруг понимала, что горюет по маленькому мальчику, которого никогда не встречала. Мало-помалу ее размышления перекидывались на его осиротевших сестер, что было гораздо хуже, поскольку она частенько ловила себя на том, что волнуется за них, словно знала их лично и каким-то образом несла за них ответственность.
Какой вздор – беспокоиться о них, пыталась урезонить себя Лидия. То, что у лорда и леди Маркс собственная большая семья, вовсе не значит, что подопечными Эйнсвуда пренебрегают, что они несчастливы, и о них не заботятся.
Лидия говорила это себе бессчетное число раз. Умом она понимала, а сердце не слушалось.
Она вынула карманные часы покойного дяди Сти и помрачнела.
– Меньше десяти минут до стартового времени. Провались он пропадом, если он решил отступить, то мог бы, по меньшей мере, послать весточку. Беллуэдер объявит, что я сама все это устроила. Он назовет это позорным домогательством публичной славы. – Она убрала часы. – Как будто не Эйнсвуд первым разболтал о скачках всем своим идиотам дружкам. Словно я пожелала, чтобы весь мир узнал, что я позволила этому твердолобому снисходительному животному вынудить меня поставить себя в дурацкое положение.
– Нехорошо со стороны его светлости втянуть и меня в это, – пожаловалась Тамсин, расправляя перчатки. – Неважно, каким расстроенным он был, ему не следовало быть таким беспринципным, не говоря уже о полном отсутствии здравого смысла, он не должен был воспользоваться вашим столь добрым отношением ко мне. Всякий бы попытался его понять, но всему есть предел, так я и сказала сэру Бертраму. – Она позволила себе выказать вспышку нетерпеливого раздражения. – Приданое, скажете тоже. Я прекрасно могу понять, почему вы так гневаетесь на его светлость, для сэра Бертрама же принципы разногласий полностью выше его понимания, и мне очень хотелось надрать ему уши. Карл Второй или не Карл Второй, но он мог бы усвоить простую и очевидную истину, что я могу заработать на свое содержание. Но они еще увидят. Они еще наглотаются нашей пыли, Лидия, а эти нелепые пять тысяч будут истрачены на тех, кто действительно нуждается в помощи, к каковым я совершенно точно не отношусь.
Когда Тамсин очухалась от вечера с Берти Трентом в компании с Карлом Вторым и от потрясения, что нашлись драгоценности, от которых она было смиренно отказалась, считая потерянными, то она изволила обидеться на часть пари, связанную с ней. Должно быть, с той же самой простодушной решительностью, которая привела ее из корнуоллской глубинки в Лондон, она настояла на том, чтобы сопровождать Лидию. Более того, она продолжала досадовать на Трента с самой пятницы, когда последний раз беседовала с ним.
– Кажется, упомянутые джентльмены решили позавтракать чем-то другим, а не нашей пылью, – заметила Лидия. Она снова взглянула на часы. – Еще несколько минут и…
Какофония выкриков и свистков, раздавшаяся в толпе, прервала ее речь. Мгновением позже изящный тильбюри (легкий открытый двухколесный экипаж, распространенный в первую половину 19 века – Прим.пер.) с запряженной в него резвой гнедой влетел в ворота и устремился к стартовой отметке. Поравнявшись с Лидией, Эйнсвуд приподнял шляпу – ибо на сей раз она у него имелась – и ослепил девушку кривой ухмылкой.
Лидия пожалела, что не расположила свой экипаж поближе к краю дороги, тогда бы герцог встал справа от нее. В этом случае его заслонила бы от нее крупная фигура Трента.
А так между ними находилась только Тамсин, и поверх ее головки Лидия легко разглядела нахальную уверенность в непоколебимом спокойствии Эйнсвуда, порочный блеск зеленых глаз, надменно задранную челюсть. С тем же успехом от нее не укрылось, что элегантная одежда облегала его, как статую. Лидия почти чуяла запах крахмала, шедший от его шейного платка, чуть ли не чувствовала на ощупь выглаженные жесткие складки… и еще слишком живо помнила тепло и силу его мощного сложения, как бугрились его мускулы, когда она проводила по ним, как билось его сердце под ее ладонью.
Лидия ощутила, как дрогнуло в груди ее собственное сердце. Затем хлынул он, поток неуместных воспоминаний: мальчик, которого герцог потерял… две осиротевшие девочки… дети, спасенные им на Эксетер-стрит… маленькая цветочница… холодная бешеная ярость, когда он расправился с мерзким гадом в два жестоких удара кулаком… большое крепкое тело… сильные руки, которые могли поднять ее, словно она была не девушкой, а маленьким недоразумением… хриплый шепот "Ты такая красивая".
Однако она удостоила его лишь кивком, щелкнув крышкой, закрыла часы и убрала их прочь.
– Не терпелось меня увидеть, а, Гренвилл? – голос герцога перекрыл приветствующие их свист и вопли толпы.
– Что, поджилки затряслись, потому задержались, а, Эйнсвуд? – парировала Лидия.
– Ага, я трясся, – не остался он в долгу, – от предвкушения.
– А я предвкушаю встречу с вами – на финишной отметке, – тут же заявила она. – С вашим опозданием в милю.
В сторонке мошенники, осаждающие любое состязание, принимали в последний момент ставки, но из-за сумятицы в голове Лидия не могла разглядеть, в чью пользу перевес.
Все же, испытывала она смятение чувств или нет, а дороги назад не было. Лидия не могла отказаться от всего, ради чего работала – ради своей личности, вот чего она всегда добивалась – без битвы. А Лидия Гренвилл ни за что не вступит в схватку, ежели не намерена одержать победу.
– Внимание, – перекрыл рев толпы чей-то голос.
И зрители замолчали.
Собственное волнение Лидии улеглось.
Кто-то поднял наизготовку платок. Она сосредоточила на нем взгляд, крепко схватив хлыст. Затем раздался колокольный звон приходской церквушки, и белый полотняный квадрат, затрепетав в воздухе, упал на землю. Лидия щелкнула хлыстом… и они понеслись.
Старая Портсмут-роуд начиналась от Лондон-Бридж, тянулась через Саутворк мимо тюрьмы Маршалси и тюрем при Суде королевской скамьи, в направлении Ньюингтона и застав Воксхолла вплоть до тюрьмы Уондзуорт, и через Путни Хит до Робин-Худ-гейт.
Эту дорогу выбрала Лидия, приведя несколько разумных доводов. К восьми часам медлительные кареты на Портсмут уже проедут, миновав свой обычный маршрут, и образуется менее заполненный перерыв. Между тем быстрые экипажи, отправлявшиеся в тот же час от Пикадилли, поспешат приобрести преимущество над всадниками, совершающими маневры по землям приходов Ньингтона и Лэмбета. В результате на Робин-Худ-гейт, где намечена первая смена лошадей, и в месте, где сходятся медленные и быстрые экипажи, будет меньше опасности столкновения, подумала Лидия,
Неспешное движение на дорогах также подходило Клео, вороной лошади Лидии, которая привыкла преодолевать препятствия городских улиц, и можно было не опасаться, что она ввяжется в драку или налетит на какие-нибудь экипажи или людей, бросившихся ей под копыта.
К несчастью, выходило так, что выносливая бесстрашная Клео была не чета мощному мерину Эйнсвуда. Хотя тильбюри был почти так же тяжел, как и кабриолет Лидии, а вес мужчин служил компенсацией для их чуть более легкого транспортного средства, Эйнсвуд немного опережал Лидию на Воксхоллской заставе и быстро увеличивал разрыв в дальнейшем. К тому времени, как Лидия сменила лошадей на постоялом дворе "Робин Гуд", тильбюри уже скрылся из виду.
Лидия поймала брошенный на нее обеспокоенный взгляд Тамсин, когда они проезжали мимо Ричмонд-парк.
– Да, выглядит не многообещающе, – ответила Лидия на невысказанный вопрос. – Впрочем, не так уж безнадежно. Мне только требуется минута или около того удостовериться в этом животном, и мы приноровимся друг к другу.