Как только Грушенька вошла, он тут же поднялся со своего места, чем вызвал немалое удивление окружающих. Все сначала воззрились на господина Марципанова, потом дружно перевели взгляды на Аграфену, которая от смущения чуть было не села мимо стула, и, наконец, вопросительно-требовательно посмотрели на бабеньку. По всему было видно, что ее почитали оракулом в затруднительных и малопонятных ситуациях. Аграфена Федоровна махнула Голицыну сухонькой ручкой и, затаив усмешку в уголках губ, ласково произнесла:
- Будет вам, Мечислав Феллицианович. Сами видите, у нас тут по-простому, без церемоний. Не приучены мы к светскому-то этикету. А вам не след на гостя пялиться, - обвела она взглядом присутствующих, - а то ложку мимо рта пронесете.
Антоан неторопливо и, как всегда, изящно опустился на стул, улыбнувшись бабеньке лукаво и задорно, и даже как будто подмигнул ей. Или Грушеньке это только показалось? Поднять на него глаза она не смела, но взгляд невольно то и дело скользил в ту сторону. За прошедшие дни девушка успела заметить, что Мечислав Феллицианович не только сам пригож, но и за что бы ни взялся, делает все это с какой-то неуловимой фацией. Вот сейчас вилку берет, а у нее мурашки по спине побежали. И руки у него белые, гладкие, пальцы длинные, изящные, а кисть сильная. Так и тянет к ним притронуться, хотя более хочется, чтобы он прикоснулся к ней…
Аграфена вполне могла предаться грезам наяву, потому как за столом наступило молчание, и слышен был только стук столовых приборов о фарфоровые тарелки. Трапеза началась. Покушать Иван Афанасьевич любил плотно и вкусно. Посему стол ломился от яств. Поскольку день был скоромный, поданы были щи с гречневой кашей, подовые пироги из толченой муки с зайчатиной, бараниной, вязигой и рыбными молоками да жареные бараньи лопатки и соленая яловчина.
На сем блюда переменялись рассольным из осетрины, жареной бараньей печенкой, иссеченной с сочным золотистым лучком; говяжьим студнем с чесночком и хреном да зернистой икрой, вареной в уксусе и маковом молоке.
Имелись на столе тестяные левашники и перепечи в масле, паштет из куриных пупков, котлома с патокой, леваши из черники, брусники и малины, пряники и коврижки. Запивались яства медвяным да ягодным квасами, ячменным пивом собственного, конечно, варения, да ставленым ароматным медком. Для гостя же ученого вынуты были из самых, верно, загашных мест, венгерское и рейнское вино, качества вполне уместного даже и на губернаторском рауте. Словом, не обед, а сказка из седой русской старины.
Мало-помалу зажурчал разговор, о погоде, о недавно пришедшей партии чая, о барышах, а главное о вчерашнем происшествии на рыбной ловле. С неиссякаемым энтузиазмом Петруша в двадцатый раз взахлеб рассказывал о коварном язе, холодной воде и геройстве князя Голицына, то бишь господина Марципанова. Груша слушала вполуха, мечтательно гоняя по тарелке зеленую горошину. Встрепенулась, лишь услышав голос Мечислава Феллициановича:
- А что за люди на горе бивуаком стоят, я вчера на них нечаянно наткнулся? - спросил он, обращаясь более к Ивану Афанасьевичу.
- В городе гуторят англичане какие-то, тоже, как вы по ученой части приехали, - отозвался тот. - У подрядчика Никифорова артель копателей наняли. Недели две как в земле ковыряются.
- А что англичане в Саратове забыли? - удивился Голицын.
- Город древний ищут, - вступила в разговор бабенька. - В дальние времена, при ордынском еще иге, сказывают, на Соколовой горе город большой стоял, потом его то ли забросили, то ли сожгли. Ничего не осталось.
- Красивое место. С военной точки зрения - весьма удобная позиция. Говорят, там пугачевская ставка была? - поинтересовался Антоан, пытливо взглянув на Селиванова-старшего.
- Была, - неохотно ответил тот. - Батарея там его стояла, по городу палила. Многие среди нас его и вправду за императора Петра Федоровича принимали, потому и передались ему. А он разбойник, как вошел в город, колодников да воров из острога повыпустил, хлебные да соляные амбары растворил, дома разграбил, народу сколько извел… Беда. Казнил и миловал, пока сам в бега не ударился. Спаси нас Господи от смуты, - подвел итог Иван Афанасьевич, широко перекрестился и поднялся из-за стола.
Следом за ним потянулись и остальные. Уже в дверях столовой Антоана окликнула бабенька.
- Мечислав Феллицианович, я завтра ближе к полудню по лавкам и магазинам намереваюсь проехаться, может, составите мне компанию?
- Любой ваш каприз, несравненная Аграфена Федоровна, - мгновенно откликнулся Антоан. Маленькая старушка все более и более завоевывала его привязанность, ну, если предположить, что он способен испытывать столь мало привычное для него чувство.
- Вы меня очень обяжете. Вот и Грушеньку с собой прихватим, нечего ей целыми днями взаперти просиживать.
Где-то внутри у князя прозвучали тревожные колокольчики. Видеть Грушу для его натуры было не легким испытанием, как будто дразнишь голодного тигра куском мяса, так и подмывает выйти из роли праведника господина Марципанова и выпустить на вольные хлеба распутника и обольстителя князя Антоана Голицына. Допустить этого было нельзя. Как бы велико ни было искушение. И чтобы не проиграть в борьбе с самим собой, действовать надо было быстро и без всяческого промедления. А посему, поднявшись наверх в свои незатейливые апартаменты в самом решительном настроении, он велел позвать Африканыча. Тот появился в мгновение ока, торопливо вытирая бороду от остатков обеда.
- Багаж мой прибыл? - огорошил его странным вопросом Голицын.
- Прибыл. Только распаковывать ваш гардероб я не стал, - начал объяснять дядька и, неодобрительно глянув на старый комод, добавил: - Ему и места-то тут не хватит.
- И не распаковывай. Мы уезжаем.
- Как? Куда? - оторопел Африканыч.
- Завтра, ближе к вечеру, в Озерки. Прикажи приготовить мою коляску, - кратко пояснил Антоан.
- С чего б это вдруг? - пытливо глянул на него дядька. - Какая муха вас укусила? Чем у Селивановых вам не любо? Они же на вас надышаться не могут, - пожевал он губами. - Да и трактат научный здесь писать сподручнее, все под рукой: и ловли, и язи, и утопленники.
- Нечего зубы скалить! - оборвал его Антоан, ни с того ни с сего пнув ногой ни в чем не повинный комод. - Уехать мне надобно!
- Да что ты, Антоша, что ты, - обеспокоился Африканыч. - Надо так надо. В четверть часа все соберу.
- Степан, - еле сдерживая раздражение, сказал князь, - не надо в четверть часа, я сказал "завтра к вечеру", а пока никого не беспокой и никому ничего не говори.
- Как же так, барин? Мы что, у Селивановых ложки серебряные сперли, коли так тайно в путь собираемся?
- Да что же это такое! - не выдержал Антоан. - Совсем нюх потерял, старый! Будешь перечить - собственноручно выпорю! В деревню сошлю!
- Окромя Озерков, вам меня ссылать некуда, - вздохнул Африканыч. - А пороть… ну, выпори, авось полегше станет, Антоша.
Голицын еще раз саданул сапогом, только уже по двери, и не заметил, как ноги сами собой вынесли его из дома. Внутри все корежило и горело огнем, и он не знал, куда и зачем идет, да что идет, почти бежит. Ему вдруг стало казаться, что где-то здесь, на этой улице или той, за тем или, возможно вон тем, поворотом, откроется что-то до зарезу необходимое, нужное, как… как глоток воздуха для утопающего. "Забыть, забыть о прошлом", - пронеслось в его голове в тот миг, когда он, поворачивая за угол, врезался в какого-то человека. Князь шагнул назад, поднял голову, взгляд его скользнул по зеленому с красным мундиру Вологодского Конного полка и уперся в ненавистные, хмурые, как курляндское небо, глаза Ивана Федоровича Тауберга…
12
Окажись в подобном положении Мечислав Феллицианович Марципанов, чиновник четырнадцатого класса, то он, несомненно, рассыпался бы в извинениях перед кавалерийским подполковником и последовал бы дальше, пунцовея щечками от случившейся нечаянной досады. Однако нос к носу с подполковником Таубергом столкнулся заклятый враг, гедеминович, его сиятельство князь Антоан Голицын. Посему никаких извинений со стороны князя не последовало, как, впрочем, и со стороны Тауберга. Неприятели, застыв, какое-то время стояли друг против друга, приходя в себя от столь неожиданной встречи, после чего князь Антоан, выставив вперед начищенную Африканычем штиблету и нацепив на физиономию одну из препахабнейших усмешек, заявил:
- Бонжур, любезнейший. Вижу, вы не забыли обстоятельства нашей последней встречи?
- Ни в коей мере, князь, - заверил его Тауберг.
- И, конечно, помните, что между нами осталось одно незавершенное дельце?
- Совершенно верно.
- Которое нам необходимо завершить.
- К вашим услугам.
- Значит, вы никуда не торопитесь?
- Теперь уже нет.
- Славно. Пистолеты у вас имеются?
- Нет, к сожалению.
- Печально. И у меня нет. Знаете, не хочется откладывать наше дело в долгий ящик. Иначе, - Голицын усмехнулся, - вы опять кому-нибудь срочно понадобитесь.
- Что вы хотите этим сказать? - потемнели глаза Тауберга, как это обычно случалось, когда он начинал впадать в ярость.
- Только то, что сказал, - сахарно улыбнулся Голицын. - А вы что подумали?
- Где здесь ближайший оружейный магазин? - не сводя ясного испепеляющего взора с бывшего мужа своей жены, процедил сквозь зубы Иван.
- Понятия не имею, - пожал плечами, продолжая лучисто улыбаться, Голицын. - Но ход ваших мыслей мне нравится.
- Плевать мне на то, что вам нравится, - хмуро буркнул Тауберг и, завидев проходящего мимо мужичка, обратился к нему:
- Милейший, можно вас?
- Ась? - приостановился мужик.
- Голубчик, - одновременно произнесли Тауберг и Голицын и замолчали, уступая друг другу право произнести следующую фразу.
- Не мог бы ты… - снова сказали они хором, на что мужик с удовольствием гоготнул.
- Складно это у вас получается, господа хорошие! Как у энтих, как их, ну в балагане еще высту…
- Где здесь ближайший оружейный магазин? - не дал договорить мужику Тауберг.
- А очень даже просто, - поскреб мужик грудь под рубахой. - Это вы правильно, что ко мне обратились. Я туточки все про все знаю. Самый что ни на есть сведущий во всем городу. Аккурат. Ежели что, так, это, завсегда ко мне… все… Ружейный, значит?
- Да! - рявкнул Иван, опасаясь, что снова встрянет Голицын. Но тот молчал.
- Дак, здеся, недалече.
- Где недалече?
- Здеся, - неопределенно махнул рукой мужик.
- Твою мать, - выругался подполковник. - Ты улицу назови, дом…
- А очень даже просто. Магазейн ружейной стоит на улице Тулупной, через два квартала по правую руку в доме покойного капитана Песочникова, что сразу аккурат за бакалейной лавкой, на втором, стало быть, этаже. На первом, значица, лавка гробовых дел мастера Акинфия Фомина - знатный гробовщик, такую домовину изготовит, хоть сейчас в гроб ложись, - а на втором, стало быть, он и есть, ружейной магазейн. А вам что надобно, господа хорошие, ружьишко али пистолю?
- Пистолю, - буркнул Тауберг и посмотрел на Голицына. - Две пистоли.
- И очень даже просто, - заключил мужик. - Тамотко этих пистолей - завались.
- Ладно. - Тауберг полез в карман и достал четвертак. - На вот на полштоф.
- Благодарствуйте, - осклабился мужик, однако денежку не принял. - А вы бы заместо четвертачка, это, еще разик бы мне показали, как вы враз одни и те же слова сказываете. Уж шибко ладно это у вас получается. Лучше, чем в нашем балагане.
- Что-о?! - угрожающе протянули непримиримые соперники. Вышло это одновременно, как и просил мужик. Он довольно гоготнул и, приподняв триповый картуз, что означало одновременно "благодарствуйте" и "наше почтение", отправился своей дорогой. Антоан с Иваном кинули друг на друга испепеляющие взоры и, завидев проезжающего мимо местного ваньку, крикнули так ладно хором и в одной тональности, как не всегда получалось и у балаганных Бима и Бома:
- Извозчик!
Когда тот подкатил, и Голицын с Таубергом, избегая смотреть друг на друга, двинулись к пролетке, из-за угла показался запыхавшийся Африканыч. Завидев, что князюшка не один, дядька, выдерживая все правила неизвестной ему конспирации, закричал на всю улицу:
- Господин Марципанов! Мечислав Феллицианович, погодите!
Голицын вздрогнул и втянул голову в плечи. Тауберг, невольно оглядевшись, кого это зовет бегущий прямо на них старикан, и никого вокруг не увидев, сел в пролетку. Антоан хотел было сделать то же самое, но подбежавший старик схватил его за рукав.
- Вас все уже обыскались, барин, - метнув в Тауберга испуганный взгляд, торопливо сказал дядька. - Вот и Иван Афанасьевич на ловли собрались, только вас и дожидают.
- Мечислав Феллицианович? - усмехнулся Тауберг. - Так это вы? Эко имечко у вас ныне. Вы садиться-то будете, господин Марципанов?
Антоан, меча из глаз молнии, кои непременно наделали бы дырок в ком ином, не столь толстокожем, как Африканыч, отдернул руку.
- Отстань, Степан, - примирительно сказал он и, оглянувшись на Тауберга, заметил, что тот достал часы и, глядя на них, хмурится. - Мне сейчас некогда. Ступай и скажи там, что я скоро буду. А на ловли Иван Афанасьевич пусть отправляется без меня. Ступай, ступай.
- Не могу, барин, - протиснувшись меж ним и пролеткой, произнес дядька тоном, коим говорят покаянную молитву или последнее слово перед четвертованием. - Что хошь со мной делай, бей, ссылай на выселки али продай какой-нибудь Салтычихе, а не пущу я тебя с энтим господином. Ведь вы опять стреляться удумаете, а сего я допустить никак не могу.
Голицын поднял на Африканыча глаза и посмотрел на него в упор. Старик взора не отвел и смотрел на князя, не мигая. В его мутноватом взгляде читались фанатичное упрямство быка и отчаянная решимость висельника-самоубийцы.
- Простите, господа, но мне более недосуг лицезреть ваши семейные разбирательства, - подал голос Тауберг. - Что же касается вас, господин Марципанов, - с безграничным сарказмом произнес подполковник, - то сообщаю вам, что я остановился в гостинице "Европейская" и буду несказанно рад вас видеть у себя в любое устраивающее вас время. Пошел!
Ванька ухарски свистнул, хлестнул соловую кобылу вожжою, и пролетка с Таубергом тронулась. Антоан, метнув еще одну молнию в Африканыча, повесил голову и, превратившись в Мечислава Феллициановича, понуро поплелся по улице в направлении дома Селивановых. Позади него, словно гарнизонный солдат, конвоирующий тюремного сидельца-колодника, шел Африканыч и смотрел барину в спину. Его взор, и без того замутненный немалыми прожитыми годами, застилался теперь еще и жалостливой слезой.
13
- Где остановился подполковник Тауберг?
- В нумере двадцать четвертом. Второй этаж, направо.
- Он у себя?
- Да, еще не выходили. Сей час кофей пьют. Заказали себе в нумер.
Как все-таки довлеют над нами, милостивые государи, наши вещи, титлы и чины. Вот ежели, к примеру, обрядить какого-нибудь генерала, а еще лучше генерал-фельдмаршала знатного княжеского роду в крестьянский треух да посконную сермягу, так что произойдет дале? А вот что: гордая осанка у такого не сразу, но пропадет, титло отстанет, а ежели не отстанет, так будет служить едино насмешкой, и задразнят-замордуют такового окружающие насмерть. Какой оттенок носит наше обращение "князь" к пахнущему козлятиной татарину в малахае и бешмете? То-то. А фельдмаршальский жезл будет смотреться в его руках до того неказисто и инородно, что хуже соляного камня в мочевом пузыре. И вскорости заместо галантерейных словечек начнет такой князь и генерал-фельдмаршал произносить разные "надыть" и "ономнясь".
Тако же и в смысле обратном: наряди какого-нибудь крестьянина из выселок Сухая Щель или починка Прелая Выя, предварительно вымыв его в бане с вехоткою да мылом, в панталоны со штрипками, жилет из булавчатого бархату или объяра да сюртук цвета жженного каштана и водрузи ему на голову эластическую шляпу, так он поди, стервец, в скором времени и через ноздрю сморкаться перестанет и потребует себе вышитый кружевной платок с собственными инициалами.
Князь Антоан Голицын самое большее, что содеял бы после того, как узнал о местопребывании известного ему господина Тауберга, так едва заметно кивнул бы гостиничному служке и немедленно последовал в означенный нумер, четко и выверенно выставляя вперед себя при каждом шаге элегантную трость. Коллежский регистратор Марципанов же, вежливо поблагодарив служителя, прошел к лестнице и, чувствуя странную неловкость, поднялся на второй этаж. Он негромко постучал в двадцать четвертый нумер и, услышав приглушенное "Войдите!", открыл дверь.
- А, господин Марципанов! - воскликнул Тауберг, и, если бы не сквозящая в его словах ирония, можно было подумать, что он искренне рад утреннему гостю. - Проходите. Не желаете ли кофею?
- Все, чего я желаю, подполковник, так это поскорее разрешить наше дельце, - ответил посетитель, став, несомненно, князем Антоаном Голицыным. - Вы приобрели дуэльные пистолеты? - потянулся он к карману. - Сколько я вам должен?
- К сожалению, у меня недостало вчера времени на это, - с досадой ответил Тауберг, залпом допивая кофей.
- Отчего же? - спросил Антоан, начиная заводиться. - Может, вы раздумали драться и желаете попросить у меня прощения? Так заявляю вам заранее, вашего прощения я не приму.
Иван поставил чашку, подошел к Голицыну и мрачно уставился на него сверху вниз. Голицын, ответно блестя глазами, был похож сейчас на задиристого зверька, готового при малейшей опасности броситься на противника и вцепиться ему в горло, кому бы оно ни принадлежало: льву, волку или длинношеей цапле. Ни каких-либо признаков раскаяния или душевных страданий, но и ни малейших искорок страха не было в этих глазах, а вот оттенок превосходства, пожалуй, имелся. И Иван, подавляя начинавшую просыпаться ярость, совершенно излишнюю в дуэльном поединке, заставил себя спокойно произнести:
- Хорошо, едемте в магазин.
В извозчичьей коляске они сели не рядом, но против друг друга, стараясь смотреть в разные стороны. Правда, им все же пришлось обмолвиться несколькими фразами. Когда они уже подъезжали к магазину, Тауберг разжал челюсти и спросил:
- У вас тоже не имеется секунданта?
- Нет, - был принужден ответить Антоан.
- Тогда при смертельном исходе наш поединок будет расценен, как убийство.
- Что ж, - беззаботно ухмыльнулся Голицын. - Лично меня в тюремном остроге будет греть мысль, что вас уже доедают могильные черви.
Тауберг нахмурился и промолчал. Быть убитым на дуэли значило не выполнить задания, с коим он был прислан сюда. Этого допустить было нельзя. Нельзя было допустить и ранения, тем более тяжелого, что тоже значило не исполнить порученного высочайше. Выходило одно: убить Голицына или ранить так, чтобы он не смог выстрелить в ответ. Что ж, это он исполнит без колебания.
На первом этаже дома покойного капитана Песочникова в Тулупной улице пахло стружками, олифой и лаком. Всюду валялись кусочки глазету, похожие на снежинки, только черного цвета. Верно, гробовых дел мастер Акинфий Фомин не ведал простоя, явления губительного во всяком деле.