- Я никогда не сомневалась в твоих светских талантах, - холодно промолвила Элеонора. - Ты пойдешь с нами, Ева?
Фон Бернсгольм откинула назад голову и закрыла глаза.
- Нет, от этой ужасной поездки у меня разболелась голова, и мне необходим полный покой.
- Вот видите, капитан, мы все должны искупать ваши прегрешения, - пошутил барон Мансфельд. - Но Отто пойдет с нами, я попрошу освободить его от латинского урока. Не правда ли, господин Лоренц, ведь вы отпустите его?
Старик-воспитатель вовсе не слушал разговора. Найдя какую-то интересную книгу, он так углубился в нее, что теперь не знал, о чем идет речь.
- Что вам угодно, барон? - спросил он.
- Да я хотел просить вас отпустить с нами моего братца. Предоставьте ему немного свободы: мальчика нельзя переутомлять.
Лоренц покачал головой, но ничего не ответил. Отто с большим неудовольствием отнесся к просьбе, высказанной таким образом.
- Я запрещаю тебе этот тон, Гельмут! Ты все время обращаешься со мной, как с ребенком. Если ты не прекратишь этого…
- Так ты вызовешь меня на дуэль? - насмешливо спросил Гельмут. - Ну, это мы сделаем потом. В твоем возрасте еще не дерутся на пистолетах, а просто вызывают воспитателя и просят его разложить своего воспитанника на школьном столе и всыпать ему порцию "горячих". О, не делай такого свирепого лица, любезный братец! Пойдем, пойдем!
С этими словами барон схватил юношу за руку и увлек за собой.
Несмотря на легкомысленную насмешливость, в его обращении было столько очаровательной обходительности и радушия, что даже Отто перестал сердиться и дал увести себя, а Элеонора и Лоренц последовали за ними.
Капитан Горст намеревался сначала сделать то же самое, но затем внезапно изменил решение: у самой двери повернул обратно и подошел к креслу, в котором по-прежнему полулежала Ева. В продолжение нескольких секунд он, молча, нагнувшись, смотрел на белокурую головку с закрытыми глазами, покоившуюся на подушке, а затем промолвил вполголоса:
- Итак, я в немилости?
Изумленная Ева сердито подняла голову.
- Вы еще здесь? Мне казалось, что вы хотели идти с остальными слушать рояль?
- Нет, я предпочитаю ваше общество.
- Мое? Разве вы не слыхали, что у меня болит голова и мне необходим покой?
- Вы просто не в духе, моя милая барышня, - уверенно-спокойно ответил Горст.
- Ну, хотя бы и так! Однако едва ли ваше присутствие сможет улучшить его!
- Я это знаю. Но так как, вероятно, мы видимся последний раз…
Ева, словно испугавшись, быстро повернулась к нему.
- В последний раз?
- Ну, да! Ведь вы уже завтра намереваетесь вернуться к вашему опекуну, а я через несколько дней покину Мансфельд. Кроме того, я - солдат, а мы, несомненно, находимся накануне войны; поэтому на прощанье я хотел обратиться к вам с просьбой.
Приведенные доводы, очевидно, подействовали смягчающим образом на настроение молодой девушки; недовольное выражение у нее исчезло, и она ответила капитану довольно милостивым тоном:
- Ну, говорите!
- Я люблю вас, Ева, и прошу вашей руки! - кратко и решительно промолвил Горст.
Ева вздрогнула и смотрела на него, словно не все расслышала.
- Вы просите?..
- Вашей руки! Для вас не должно быть тайной, что я давно…
- Господин капитан, вы действительно осмеливаетесь… - с негодованием перебила его Ева.
Горст удивленно взглянул на нее…
- Почему же я не смею объясниться вам в любви?
- Объяснение в любви! Неужели это прозаическое заявление в десять слов вы действительно называете объяснением в любви?
- Вы вообще позволяете мне высказаться? Правда, романтика не в моей натуре, я привык выражаться коротко и ясно.
- Прекрасно, господин Горст, - величественно поднимаясь с места, презрительно промолвила Ева, - я также дам вам ответ в вашем стиле: "Нет"!
- Ева!
- Как вы привыкли, коротко и ясно - "нет"!
Ева снова опустилась в кресло, ожидая ухода отвергнутого жениха. Но она недостаточно оценила его настойчивость. Капитан с полным спокойствием подвинул себе стул и, сев против нее, самым дружеским тоном спросил:
- Почему же, собственно, вы не хотите выйти за меня замуж?
Этот вопрос, видимо, поверг Еву в полнейшее недоумение; вероятно, она и сама не знала почему; по крайней мере, она снова рассердилась и холодно произнесла:
- Мне кажется, я имею право отклонить ваше предложение!
- А я имею право узнать, почему мне отказано!
Ева задумалась. Наконец, она нашла подходящий довод и с торжеством преподнесла его упрямому жениху:
- Вы - пруссак, а я ненавижу пруссаков!
- Это исчезнет само собой, раз вы сделаетесь женой пруссака, - возразил Горст.
- Но вас я ненавижу в особенности.
- О, это совершенно неважно, вы измените мнение, как только мы поженимся, - с полнейшим душевным спокойствием ответил невозмутимый капитан.
- Да я вовсе не собираюсь выходить за вас замуж! - гневно воскликнула Ева.
- Но я собираюсь, - поправил ее Горст.
Для девушки это было уже слишком, и она снова вскочила с кресла.
- Милостивый государь, кажется, вы серьезно сомневаетесь в моем решении; я же уверяю вас, что оно неизменно. Пожалуйста, не старайтесь переубедить меня, ваши труды напрасны. Я непреклонно остаюсь при своем "нет"!
- Это было третий раз! - сухо промолвил Горст. - Теперь я понял.
- И, надеюсь, вы отказываетесь от своего намерения?
- Никоим образом! Совершенно наоборот…
- Господин капитан! - вне себя перебила его Ева, но на этот раз Горст не дал прервать себя, а невозмутимо продолжал:
- Да, да, наоборот, так как я знаю, что причина отказа - не отвращение ко мне, а предрассудки, внешние препятствия, главным же образом влияние вашего опекуна, который ненавидит во мне пруссака и делает все возможное, чтобы оклеветать меня перед вами. Но это ему не поможет; предрассудки я сумею победить, препятствия опрокину, отобью вас у вашего опекуна и до тех пор поведу атаку против вас, пока вы свое троекратное "нет" не превратите в одно "да". Итак, во что бы то ни стало, Ева, но вы будете моей женой.
Все это было выражено с такой уверенностью, что девушка сначала не могла произнести ни слова от гнева. Наконец, она воскликнула с негодованием:
- Слыханное ли это дело! Вы считаете меня совершенно безвольным существом, которое должно подчиниться, если вы вбили себе в голову жениться на мне. Но вы ошибаетесь, у меня есть воля, очень сильная воля, и я это докажу вам. Прощайте, милостивый государь!
Она повернулась к капитану спиной и стремительно вышла из комнаты. Но Горст, похоже, решил не сердиться на прекрасного избалованного ребенка. Он не казался ни разочарованным, ни огорченным, но, посмотрев вслед убегавшей Еве, промолвил со своим обычным спокойствием:
- А все-таки я женюсь на ней!
ГЛАВА II
Богатые и обширные поместья баронов фон Мансфельд на шлезвигском берегу больше двух столетий находились в их владении, но от когда-то огромной семьи остался теперь единственный представитель. У недавно умершего владельца майората был только один сын; однако тот умер очень рано и оставил после себя молодую вдову с малолетним сыном, теперешним наследником всех родовых имений.
Сначала маленький Гельмут жил с матерью в доме деда, но вскоре молодая и еще красивая женщина вышла вторично замуж, и этот новый брачный союз пришелся не по душе ее свекру. Старый барон Мансфельд всегда принадлежал к немецкой партии, занимал в ней руководящее положение, и вот ему выпало на долю увидеть, что вдова его родного сына отдала свою руку датчанину по происхождению и по убеждениям.
Барон, конечно, не имел права помешать второму браку молодой женщины, со смерти мужа ставшей совершенно свободной, да он и не пытался сделать это, но тем настойчивее старался сохранить за собой обладание внуком и руководящую роль в его воспитании. Однако эти старания оказались напрасны. Мать ни за что не хотела расстаться со своим единственным ребенком, а будущий супруг энергично поддерживал ее в этом. Законного основания отнять у них ребенка у барона Мансфельда не было, и таким образом он вынужден был допустить, чтобы мальчик отправился с матерью в Копенгаген. Правда, ему обещали, что Гельмут будет ежегодно приезжать к нему на некоторое время, но это обещание никогда не исполнялось. Вначале приводились причины, почему нельзя прислать Гельмута, затем извинения, наконец, решительные уклонения, и, чем больше графиня Оденсборг становилась чужой семье своего первого мужа, тем дальше она держала от нее сына.
Тем не менее старый владелец майората и его жена не были одиноки на склоне своих дней, потому что два других внука уже несколько лет жили с ними. Дочь стариков по любви и с согласия родителей вышла замуж за полковника Вальдова, честного и славного офицера, правда, не обладавшего ни состоянием, ни громким именем, теперь и он, и его жена покоились в земле, и их осиротевшие дети нашли приют у дедушки. Они оставались здесь и до сих пор, когда все родовые поместья перешли к Гельмуту, единственному наследнику майората. Известие о тяжелой болезни и смерти деда молодой барон получил, находясь в Италии. Но он и не выказывал особенной поспешности вступить во владение новым имуществом. Прошли месяцы, пока он решился лично посетить свои поместья, и даже теперь приехал в сопровождении отчима.
Было утро после морской прогулки; молодой владелец майората и капитан Горст находились в комнате, выходившей на балкон, где обычно собиралась вся семья, между тем как граф Оденсборг, сидя на окне, читал газету. Высокая, просторная комната со старинной мебелью, с тяжелыми темными занавесами, старыми семейными портретами на стенах и потрескивающим огоньком в камельке представляла собой очень уютное помещение. Из окон открывался превосходный вид на море, сегодня еще более бурное, чем накануне.
Молодые люди были заняты оживленным разговором. Речь шла о том, продолжить ли сегодня морское состязание, оставшееся накануне безрезультатным. Гельмут был решительным сторонником его, между тем как Горст возражал против этого и, во всяком случае, считал необходимым исключить дам.
- Мне сдается, что вы еще не вошли в милость у Евы и не хотите окончательно потерять ее расположение, - со смехом воскликнул Гельмут. - Прекрасно, пускай Ева останется, но Элеонора не согласится. Она не боится ни волнения, ни бури, и я убежден, что она сегодня отважится поехать с нами.
- Я также не сомневаюсь в этом, - подтвердил капитан. - Вопрос в том, имеем ли мы право брать ее?
- Неужели вы боитесь моря? - насмешливо произнес молодой барон.
- Несомненно, когда дело идет о безопасности других, - последовал спокойный ответ.
- Ну, по-моему, бояться нечего! Во всяком случае сегодня мы покончим с этим делом. Как и вчера, нашей целью будет Штрандгольм, и в двенадцать часов мы тронемся в путь. Идет?
- Конечно, я буду точен. До свидания, господин граф!
Последние слова, относящиеся к графу Оденсборгу, были произнесены Горстом с некоторой церемонностью, на что последовал вежливый, хотя тоже церемонный ответ. Оденсборг ни единым звуком не принял участия в разговоре и, казалось, полностью погрузился в газету; но, едва за капитаном закрылась дверь, он отложил газету в сторону и поднялся с места.
Графу было лет под пятьдесят. С его благородной внешностью сочетались изысканные манеры, не лишенные, однако, известной холодности дипломата; его острый, ясный взгляд привык, казалось, к наблюдению, а весь его вид свидетельствовал о высокой интеллигентности. Но при этом на нем лежал отпечаток холодности, лишь изредка, когда он обращался к пасынку, уступавшей место неподдельной ласке.
- Послушай, Гельмут, разве необходимо, чтобы ты с такой любезностью обращался к этому прусскому шпиону? - спросил граф, и в его голосе прозвучала непривычная резкость.
Гельмут изумленно уставился на отчима.
- Шпиону? Да ведь он же - гость моей бабушки.
- Тем хуже, потому что это заставляет нас терпеть его в замке.
- Но, папа, ты же знаешь, что Горст - двоюродный брат моего дяди Вальдова и постоянно бывал здесь в доме. Его теперешнее пребывание здесь совершенно случайно, я готов поручиться за это.
- Возможно, хотя я не верю в подобные случайности, - холодно сказал Оденсборг. - Я только хотел обратить твое внимание на то, что в наших кругах будут очень удивлены твоими близкими отношениями с прусским офицером; ты должен иметь в виду и свое, и мое положение.
Лицо молодого барона приняло сердитое выражение - замечание, очевидно, не пришлось ему по вкусу.
- Здесь, в Мансфельде, я шага не могу ступить без того, чтобы не принять чего-либо во внимание, - с нетерпением воскликнул он. - Всюду меня удерживают, постоянно я обязан думать о своем положении. Для чего мы вообще приехали сюда и когда уедем отсюда? Я и двух недель не выдержу.
- Судя по тому, как обстоят дела, тебе, вероятно, придется пробыть здесь дольше, - спокойно ответил граф.
Молодой барон насторожился.
- Как? Разве мы не вернемся на следующей неделе в Копенгаген, как было решено раньше?
- Нет, мой сын, по-видимому, нам придется пробыть здесь несколько месяцев, может быть, даже целую зиму.
- Это невозможно, папа, ты не можешь заставить меня! - возмутился Гельмут. - Пробыть всю зиму в этой одинокой пустыне? Я не вынесу этого и умру с тоски!
- Ты, кажется, не всегда скучаешь здесь, - с легкой насмешкой возразил граф. - Например, вчера, когда я позвал тебя, ты превосходно развлекался у рояля.
- Разве я не могу ухаживать за Элеонорой? - нахмурился Гельмут. - Ведь для меня это - единственное удовольствие здесь.
- И я, наверное, не пытался бы испортить его тебе, если бы это не давало повода к неправильным выводам. Разве ты забыл последнюю волю твоего деда? Зато о ней вспомнит твоя родственница, тем более, что она открывает ей перспективы стать хозяйкой в Мансфельде.
Молодой барон только вздохнул в ответ, будто бы желая уклониться от дальнейшего разговора на эту тему.
Но Оденсборг подошел к нему и положил на его плечо свою руку:
- Мы ведь договорились с тобой, Гельмут, о том, чтобы это тяжкое условие ни под каким видом не было выполнено. Такого рода семейные решения вообще не имеют силы и ни к чему тебя не обязывают.
- Да ведь это только пожелание, выраженное дедом в его завещании.
- Чтобы обеспечить своей внучке блестящую будущность! С его точки зрения, это было бы вполне логично, но для тебя такая партия слишком неподходяща. Бедная родственница, к тому же мещанка и без всякого состояния! Ее мать в браке следовала романтическому влечению, но для дочери барона Мансфельда это очень неудачная партия.
- Полковник Вальдов отличился тогда на войне, - заметил Гельмут. - Он был одним из самых храбрых офицеров.
- Ну, да, да, - нетерпеливо промолвил граф, - я не сомневаюсь в его храбрости, однако его дети носят мещанское имя, и он оставил их совершенно без средств. Бедность и зависимость - состояния довольно неприятные, и в таком случае лучше стать хозяйкой мансфельдских имений, пусть даже и не питая ни малейшей симпатии к их владельцу.
- Ни малейшей! - с неожиданной горечью повторил молодой барон. - Элеонора достаточно ясно демонстрирует это мне!
- И это задевает тебя? - Оденсборг внимательно посмотрел на сына.
Однако тот лишь насмешливо пожал плечами:
- Меня? Нисколько!
- А это, по крайней мере, прозвучало в твоих словах. Ты избалован, Гельмут! Ты прослыл неотразимым и чувствуешь себя оскорбленным, когда твоя прекрасная кузина остается к тебе равнодушной, а что она прекрасна - этого нельзя не признать! Ты также не безразличен к ней и, может быть, теперь думаешь об этом браке совсем не так, как раньше, когда он представлялся тебе тяжелыми оковами.
- Нет, папа, я не люблю таких ледяных характеров, в которые никогда не прорывается теплый луч! - страстно воскликнул Гельмут. - Я никогда не свяжу своей судьбы с женой, холодно расчетливой, думающей только о моем богатстве и при этом не дающей себе труда скрыть от меня свое безграничное равнодушие.
Граф с довольным видом кивнул головой.
- Ну, тогда мы вполне солидарны! Но именно поэтому твое поведение не должно возбуждать никаких надежд, которые ты вынужден будешь разбить впоследствии. Вообще необходимо, чтобы ты как можно скорее объяснился со своими родственниками, чтобы всяким желаниям и планам положить конец.
- Время терпит, - уклончиво ответил Гельмут, - я хотел позже…
- Как можно скорее, а еще лучше даже сегодня! - настойчиво повторил Оденсборг. - Чем дальше ты будешь тянуть канитель, тем она станет мучительнее.
- Мне казалось, она и так довольно мучительна. Как я скажу об этом Элеоноре, не оскорбив ее?
Граф усмехнулся с опытностью светского человека.
- Тебе это кажется так трудно? Придумай какую-нибудь сказку, объясни, что твое сердце несвободно, что ты уже связан, а потому готов отказаться от счастья которое при других обстоятельствах… и так далее в том же роде! В таком объяснении не будет ничего обидного и на него не найдется никаких возражений. Обещай мне еще сегодня покончить с этим делом.
- Если ты полагаешь, - нерешительно сказал Гельмут, очевидно, привыкший подчиняться авторитету отчима. - Вот мука быть наследником Мансфельда!
- Мука, из-за которой тебе, наверное, завидуют тысячи! Решайся, Гельмут, надо, наконец, покончить с этим. Одним ударом освободись раз и навсегда. Я рассчитываю на твое обещание.
Пожав пасынку руку, граф вышел из комнаты, а молодой человек в самом скверном настроении бросился в кресло. Он видел, что отчим прав. Надо было, наконец, кончить дело. Но Гельмут не привык заниматься мучительными и неприятными вещами - об этом заботился отчим, и молодого наследника вполне устраивала такая опека, избавлявшая его от труда и неприятностей.
Теперь ему, как и всегда, был предписан план и ход действий. Он должен объяснить, что влюблен в другую и уже помолвлен с ней. Конечно, это самый лучший и удобный выход, но Гельмут не привык лгать, и мысль, что он с ложью на устах должен смотреть в глаза своей кузины, вызывала в нем в высшей степени неприятное чувство.
Он питал какой-то страх перед этими холодными и серьезными глазами, в которых постоянно видел безмолвный упрек, между тем как суровая замкнутость Элеоноры в то же время крайне оскорбляла его тщеславие. Нельзя было обращаться так с будущим супругом, из рук которого предстояло получить богатство и блеск. Элеонора, казалось, была уверена в этом и волю завещания считала непреложной.
Однако здесь едва ли требовались наставления Оденсборга, так как Гельмут уже давно решил порвать ненавистные цепи, и если красота кузины иногда и привлекала его, то тем решительнее отталкивала ее "холодная натура".