– Не… – она хотела было покачать головой, но потом пристально посмотрела ему в глаза и вздохнула. – Да. Однажды.
Нелепо, но он почувствовал себя так, будто она ударила его ножом.
– Ничего не вышло?
Она покачала головой.
– Он тебя не любил?
– О нет, – улыбнулась она. – Нет, не любил. Он был молод и беззаботен и ничего не хотел от меня, разве что украсть поцелуй. Мужчины очень отличаются от женщин. Это мое самое глубокомысленное наблюдение за последний год.
– Так он украл у тебя поцелуй? – хмуро спросил он.
– Честно говоря, я и не сопротивлялась.
– А ты хотела, чтобы он тебя поцеловал? Ты получила удовольствие? Поцелуй тебе понравился?
– Ах, Реджи, иногда старый друг может быть таким глупым, – усмехнулась она, и он ощутил глубокое и нелепое уныние.
– Ну, Анна, – он слабо и кривовато улыбнулся, пытаясь скрыть свои чувства, – это удар по моей гордости. Я-то думал, что второй поцелуй, тот, что ты получила на следующий день после восемнадцатилетия, запомнится тебе на всю оставшуюся жизнь.
Внезапно ему показалось, что он тонет в ее глазах, и тут до него дошло, что они полны непролитых слез.
– О, Реджи, – прошептала она настолько тихо, что он едва услышал.
Ну и ну!
Черт побери!
– О каком поцелуе ты говоришь? – нетерпеливо спросил он.
– Меня целовали только два раза. После того, второго, поцелуя я никому не позволяла ничего, кроме галантного поцелуя руки. Правда, глупо?
Он всегда считал отличительной чертой ее характера способность искренне говорить о таких вещах, о которых обычный мужчина не признается даже под пыткой. Так она говорила о нем? Когда-то она любила его?
Она тихо рассмеялась и сморгнула слезы.
– О, глупыш, не стоит так пугаться. Ты только поцеловал меня, Реджи, а вовсе не скомпрометировал. Я не собираюсь требовать, чтобы ты проявил порядочность и женился на мне. Ну, скажи мне, что мы все еще друзья, даже если видимся так редко. – И она протянула ему правую руку.
– Ты любила меня? – он проигнорировал ее руку.
– Я была всего лишь девчушкой, – засмеялась она. – Конечно же, я любила тебя. Ты был такой красивый и такой эффектный, тебя все любили.
– В прошедшем времени, – не унимался он. Она уронила руку. – Но не в настоящем?
– Ох, Реджи! – она снова засмеялась. – Какой же ты все-таки глупый!
Это ведь не было ответом на его вопрос?
– Расскажи мне о своем доме, – попросила она. – О том, который отец подарил тебе на совершеннолетие. Ты все еще в нем живешь? Тебе там нравится? Тебя влечет туда? Я почти ничего не знаю о твоей нынешней жизни. Расскажи мне.
Она ослепительно улыбалась, но ее глаза были странно пустыми. Или непроницаемыми. Он не понимал, что не так с ее глазами, но что-то было не так.
– Анна, знаешь, почему я так поспешно ушел в тот день, после того, как поцеловал тебя?
Ее улыбка увяла, и он, наконец, смог понять то, что видел в ее глазах. В них был холод.
– Конечно, знаю. Ты продемонстрировал мне свои таланты и побоялся, что я неправильно тебя пойму и начну лепетать о своих чувствах. Мужчины так боятся, чтобы речь не зашла о чувствах. Но тебе не стоило беспокоиться. Я знала, что ты не испытываешь ко мне нежных чувств. И не ждала этого от тебя.
– Я ушел потому, что ситуация была безысходной. Совершенно безысходной Я был сыном человека, нажившего состояние торговлей углем. И он не делал тайны из своего происхождения, несмотря на стремление продвинуться по социальной лестнице. Ты была дочерью графа, обостренно осознававшего свое превосходство над другими, простыми смертными. Помимо классового вопроса существовал тот дополнительный факт, что наши отцы, пылая обоюдной жгучей ненавистью, почти тридцать лет гладили друг друга против шерсти. И даже не знаю, почему я использую прошедшее время. В настоящем все то же самое. Выражаясь языком шекспировской драмы, можно сказать, что мы с тобой были несчастными влюбленными. Или стали бы, если бы…- его голос затих, не закончив мысль.
Ее глаза стали в пол-лица:
– Мы вовсе не были влюбленными.
– Ты влюбилась в меня в тот день?
– О, – внезапно она отвела взгляд так, словно на реке происходило что-то интересное. – Нет. Я влюбилась в тебя, когда мне было двенадцать, а тебе пятнадцать. Тогда ты вырос почти на фут с тех пор, когда я видела тебя последний раз, и стал стройным, а не тощим. Твое мальчишеское лицо возмужало, и все девочки на милю вокруг решили, что ты просто неотразим. В тот год мы все влюбились в тебя, Реджи. Но мне повезло больше остальных. Ты был моим другом.
– О, тогда я был полнейшим недотепой. Я влюбился, когда поцеловал тебя, Анна. Или, вернее, именно тогда я понял, что люблю тебя. И почти одновременно понял, насколько все это невозможно. Я никогда не относился к тем, кто позволяет лишним страданиям входить в свою жизнь. И я унес ноги, полагая, что если сделаю это достаточно быстро, то оставлю всю боль позади.
– И как, оставил? – необычно высоким голосом спросила она.
Он покачал головой и скривил губы.
– Порой память может быть самой мерзкой вещью на свете.
– Ты так и не смог забыть?
Он снова покачал головой.
Она шагнула вперед и уткнулась лбом ему в грудь. Он склонился лицом к ее голове, наткнулся на соломку шляпки и неловко завозился под ее подбородком, пока не потянул за свободные концы лент и не кинул шляпку на землю позади нее. Затем вынул шпильки из ее волос и, когда они каскадом хлынули ей на плечи, запустил в них пальцы и уткнулся подбородком в ее макушку.
Она обвила руки вокруг его талии и какое-то время стояла молча.
Он не переставал любить ее три года. Она любила его девять. Сегодня шанс на счастливый исход их любви был тем же самым, что и тогда. Другими словами, ноль. Вообще никакого. Его просто-напросто не существовало.
Когда она закинула голову, чтобы всмотреться в его глаза, он наклонился к ее губам. И прежде, чем страсть завладела им, завладела и телом, и разумом, он поразился чувству возвращения домой, поразился правильности происходящего. Он был там, где должен быть. Как и она. Они были там, где и должны были быть.
Вместе. В объятиях друг друга.
Наконец-то.
***
Он любил ее. Он ее любил. Эта мысль билась в ее голове, наполняя жизненной силой. Она прижалась губами к его губам, коснулась языком его языка, обвила вокруг него руки.
Он был здесь. Сейчас он был здесь, в кольце ее рук.
Но и удивление, и восторг, вскоре вытеснило желание, такое сильное, что оно поглотило все остальное.
– Анна.
Он целовал ее лицо, горлышко, шею. Его руки скользнули с ее груди вниз, на талию, на бедра, а потом обхватили ее ягодицы и приподняли ее повыше. Она лихорадочно гладила ладонями его мускулистую грудь и широкие плечи, упиваясь доселе неведомыми очертаниями его мужского тела. Она могла чувствовать его потребность в ней, чувствовать его желание, что крепко прижималось к ее животу.
– Реджи.
Она снова нашла его рот своим ртом, и все в ней стало одним влажным, пульсирующим желанием.
Но потом он весь напрягся, сдерживая себя и ловя воздух у ее рта.
– Я не должен. Не могу. Это недопустимо.
– Да нет же, – она со стоном обхватила его шею, – допустимо. Нет ничего недопустимого. Реджи, не останавливайся. Не оставляй меня. Пожалуйста, не останавливайся.
Конечно же, она плохо соображала. То, о чем она просила, было возмутительно при любых обстоятельствах. И он был прав. Это недопустимо. Она не должна была позволить ему продолжать. Хотя теперь, когда он, наконец-то, был здесь и его руки обнимали ее, а ее руки обнимали его. Ничто в мире не имело значения, кроме них двоих.
Она предпочла не разбираться с сумятицей в собственных мыслях. Она предпочла вообще не думать. Не сейчас. Потом.
– Реджи, – шептала она у его губ. – Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Возможно, он тоже плохо соображал, хотя и предпринял героическую попытку проявить благоразумие. Он заглушил ее шепот своим ртом, нетерпеливым в безудержной страсти.
А потом каким-то образом они оказались на траве, вместе, между корнями дерева, терзая рты друг друга, пока их руки с лихорадочной поспешностью блуждали, изучали и ощупывали. Он потянул вверх ее юбки, и она почувствовала, что он возится с пуговицами на поясе ее панталон.
А затем он чуть отстранился от нее, заглянул ей в глаза, и оба замерли. Только на мгновение. Страсть слишком глубоко овладела ими. Но, сдерживаясь, чтобы подавить худшее из того безумия, что они собирались сотворить, они знали, что уже недалеко от него и прекрасно понимали друг друга
Она улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. Момент затишья перед бурей. Она никогда прежде не видела такой глубины в его темных глазах.
– Анна, любовь моя.
Она подняла руку и приложила ладошку к его щеке.
– Реджи, – прошептала она в ответ.
И он упал на нее, его ноги улеглись между ее ногами и широко раздвинули их, руки задрали юбки до талии, а затем скользнули под нее, приподнимая и выгибая ее. Она согнула ноги, упираясь пятками в землю, и почувствовала его на себе, тяжелого и какого-то незнакомого.
В шоке от его вторжения, она крепко зажмурила глаза. Он был таким твердым, и настойчиво проникал в нее, растягивая все шире. А затем она почти запаниковала от ощущения, что пространства больше нет, и испытала жгучую боль, когда он все-таки продвинулся дальше. И под конец осознала, что она наполнена.
Она открыла глаза. Он приподнялся на локтях и пристально посмотрел на нее.
– Прости, – прошептал он. – Мне так жаль.
Он просил прощения за боль. Но это была боль мучительного наслаждения. И желания.
– Не надо, – прошептала она в ответ. – Не надо извинений.
Он целовал ее рот, ее подбородок. Он почти вышел из нее, вновь вошел и затем установил медленный и ровный ритм. Аннабель снова закрыла глаза. Это все еще было мучительно. Ей было ужасно больно. И в тоже время это было самое поразительное и совершенное чувство на свете. Они занимались любовью. Он был в ее теле. Реджи был в ее теле. Она сомкнула вокруг него свои внутренние мускулы.
Она вдыхала запах его одеколона, ощущала жар его тела, слышала влажные звуки их слияния. И, наконец, когда ритм его движений ускорился, а проникновения углубились, боль стала незаметной, ее затмило удовольствие, которое нахлынуло на нее и поглотило целиком.
А потом он вошел особенно глубоко и замер, ожидая, пока она не почувствовала, как огненный поток пронесся по ее телу. Она задохнулась от удовлетворения, конвульсивно поджав пальцы ног.
Это свершилось.
И она ни о чем не жалела.
Ее любовь не была безответной, ее любовь не была неосуществленной.
Она была абсолютно счастлива. Ее не волновало будущее. Значение имело только настоящее. Тяжело обмякнув, он несколько мгновений лежал на ней, а потом поднял голову, посмотрел в ее глаза и поцеловал ее теплыми, расслабленными губами. Вздохнув, он вышел из нее, скатился набок и лег рядом. Одной рукой он опустил ее юбки, затем привел в порядок собственную одежду и сел, обхватив колени руками.
Аннабель какое-то время пристально глядела на него. Она любила его, и он любил ее. Они принадлежали друг другу. Нет на свете чувства прекраснее. Она приобняла его спину одной рукой.
Он снова вздохнул.
– Ах, Анна, мне так жаль. Но что может значить мое извинение…
Ее рука скользнула на траву.
– Потому что все это настолько невозможно? – Она не была готова рассматривать возможность невозможного.
Одной рукой он распутывал ее волосы.
– Мы не можем пожениться. Ты знаешь это.
– А ты женился бы на мне, если бы мог?
Он повернул голову, чтобы через плечо посмотреть на нее, и она задержала дыхание.
– В одно мгновение.
Она перевела дыхание и улыбнулась.
– Мы оба совершеннолетние, – заметила она. – Никто не может запретить нам пожениться.
Он по-прежнему смотрел на нее.
– Как отреагирует твой отец, если ты заявишь ему, что вопреки всему выходишь за меня?
Она пристально посмотрела на него. Он снова отвернулся и уставился на реку.
– Точно, – согласился он, так, словно она ответила на его вопрос. – Он никогда больше не заговорит с тобой. Он не позволит говорить с тобой ни твоей матери, ни другим членам семьи. Он заставит общество отвергнуть тебя. Ты не сможешь этого вынести.
– Я смогла бы…- начала было она, но затихла. Она смогла бы справиться с социальным остракизмом. Но отчуждение от матери и отца? Она закрыла глаза. – А как отреагировал бы твой отец?
– Он всегда настаивал, что ненавидит твоего отца и что его не заботит, как он выражается, пустая болтовня. Но на самом деле еще как заботит. Он был бы оскорблен, если бы я сотворил нечто такое, что заставило бы твоего отца презирать его еще сильнее, чем он презирает сейчас.
Они надолго замолчали, она неподвижно лежала, он сидел, не шевелясь.
Казалось, все было сказано. Они не могли пожениться. Но как же им жить? Особенно теперь.
– Papa хочет, чтобы я вышла замуж за кого-то богатого, – наконец сказала она. – А ты богат.
Она хваталась за соломинку.
Он отвернулся так, что она не могла видеть даже его профиль.
– Эти деньги черны от угля, – горько сказал он. – Они испачкают его руки.
– В этом году он затеял очень дорогую перестройку дома. И потерял деньги, которые инвестировал пару лет тому назад. Практически все состояние.
Она чувствовала себя виновной в разглашении информации, которая, как считалось, была страшной тайной ее семьи. Но люди все равно скоро узнали бы об этом. Так всегда бывает.
Он ничего не ответил.
– Пару последних лет он позволял мне наслаждаться свободой, – печально продолжила она. – Но в последнее время стал настаивать, чтобы я вышла за маркиза Уингсфорта, который воображает себя моим поклонником с тех пор, как станцевал со мной на балу, посвященном моему выходу в свет.
– Его отец один из богатейших людей в Англии, – обронил Реджи.
– Да.
Она услышала, как он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
– Следующей весной, во время сезона, на меня начнут давить уже по-настоящему.
Он порывисто поднялся на ноги и, подойдя к реке, остановился, глядя в никуда.
– Хаверкрофт никогда не примет мое предложение, даже если знает, что мой отец так же богат, как и герцог. Полагаю, он это прекрасно знает. Мечтать об этом бессмысленно.
Она продолжала лежать, пристально глядя в безоблачную синеву небес сквозь желто-зеленую листву над нею. Ею овладело беспросветное отчаяние.
– Но как же жить, если не мечтать?
Но он ничего не ответил.
Чуть погодя, она поднялась, отряхнула юбки, повернулась и направилась в сторону дома. Немного отойдя, она остановилась. Здесь над ее головой было куда больше желтых листьев. Здесь в полной мере ощущалась осень. Скоро все листья опадут, и наступит зима. И только в глубоком отчаянии человек забывает, что после зимы неизбежно наступает весна, возвращающая краски, жизнь и надежду.
Она оставила на речном берегу книгу, шляпку, зонтик и целую кучу шпилек. И нечто бесконечно более драгоценное, чем все это. По сути, самое дорогое, что было в ее жизни.
На речном берегу она оставила свои мечты.
Глава 9.
Аннабель осталась наедине со своей матерью. Горничная закрепила украшенную цветами соломенную шляпку на ее тщательно продуманной прическе и, удовлетворенная делом рук своих, покинула гардеробную. Пора было ехать в церковь. Разумеется, она будет забита до отказа. По этому случаю прибыли почти все родственники Аннабель, даже те, кто не приехал в Лондон на сезон. Прибыло множество родственников со стороны Мэйсонов, а также со стороны Глеггов, родственников миссис Мэйсон. Ответные визитки прислали почти все остальные приглашенные.
Похоже, вполне можно получить прощение за побег с отцовским кучером, если этот побег пресечен в самом начале. И если немедленно вернуться в общество, выйдя замуж за кого-то почти респектабельного. А некто, богатый, как мистер Мэйсон, почти респектабелен, особенно, когда его сын, жених, совершенно не отличается от любого другого джентльмена – ни речью, ни образованием, ни внешним видом, ни манерами. По крайней мере, люди будут поддерживать с ними отношения хотя бы из любопытства. И по той же причине год, другой будут следить за такой парой, принимая все их приглашения и, в свою очередь, приглашая их на собственные приемы. В конечном счете, мистер Мэйсон станет более или менее своим, а скандал, окружающий его жену, канет в лету.
– Я советовала тебе надеть белое, – сказала графиня. – Но я рада, что ты все-таки выбрала зеленый. Это чудесный весенний цвет. Цвет, дарующий надежду.
Аннабель повернулась от зеркала и крепко обняла ее, рискуя измять их платья.
– У вас есть все основания надеяться, mama. Я настроена на лучшее. Мистер Мэйсон мне весьма нравится, и, я думаю, что, до некоторой степени, нравлюсь ему. Я полагаю, что привязанность между нами будет только расти.
– А его родители? – спросила mama.
– Я их просто обожаю, – тепло улыбнулась Аннабель.
– О, – с безмерным облегчением выдохнула mama. – И я тоже. Они всегда мне нравились. Я всегда сожалела, что не могу поговорить с ними в церкви, не могу пригласить их на наши приемы или побывать на ассамблеях, на которые они ходят. Теперь я все это смогу сделать. Было бы странно, если бы я так не поступила. Думаю, что в лице миссис Мэйсон я приобрету хорошую подругу.
– Ох, mama, – Аннабель сжала ее руки, – сейчас вы уже не так сердитесь на меня, как тогда?
– Ответь мне только на один вопрос. Ты убежала с Томасом Тиллом только для того, чтобы не выходить замуж за маркиза Уингсфорта? Ты заплатила ему за это? И ты убедилась, что оставила достаточно заметные следы, чтобы вас очень быстро настигли?
Аннабель стиснула ее руки еще сильнее.
– Можешь не отвечать, – поспешно сказала ее мать. – Это все мой грех. Если бы я отстаивала свое мнение, что должна была делать куда чаще, чем делала, то, возможно, проследила бы, чтобы твой отец выбрал тебе в мужья кого-нибудь другого, а не маркиза. Не думаю, что человек с плохими зубами может считаться хоть сколько-нибудь привлекательным.
Обе неожиданно для самих себя фыркнули и, со слезами на глазах, рассмеялись.
– Будешь ли ты счастлива с мистером Мэйсоном? – спросила графиня. – Я нахожу его необычайно обаятельным и остроумным.
Но Аннабель не успела ответить. Дверь ее гардеробной снова распахнулась. В дверном проеме стоял ее отец. Элегантный, строгий и несчастный.
– Мы опаздываем в церковь.
В глубоком раздумье он пристально посмотрел на дочь, а затем произнес нечто настолько неожиданное, что обе женщины в изумлении открыли рты.
– Аннабель, если ты хочешь пойти на это, то быть по сему. Если же нет, то мы к концу дня окажемся в Оукридже, а Мэйсоны и свет могут катиться ко всем чертям, меня это не заботит.