Итак, порядок в комнатах наводили быстро, руководила им женщина опытная, так что я пошла на кухню, чтобы уточнить, как обстоят дела с припасами и насколько умелым окажется повар, выбранный новым старостой для работы на господской кухне.
Оказалось, что на кухне приготовлением обеда командовала даже не повариха, а так, поваренок, тощее долговязое создание лет тринадцати от роду.
Хелен, примостившись в углу, жадно ела не то кашу, не то истолченную картошку и только исподлобья взглянула на меня, чтобы опять заняться едой.
– Это кто у нас повар? – поинтересовалась я, с недоверием разглядывая девчонку-подростка. Странно было видеть ее среди больших котлов и кастрюль.
– Я, Эмилия, – пропищало создание.
– Эмилия? – изумилась я. – Кто же это, бедняжка, тебя так назвал?
Отчего-то прежде я не задумывалась над тем, какие имена давали нашим крепостным, но в любом случае до сего времени ни одно из них меня так не удивляло, как это.
– Князь Михаил, – проговорила между тем юная кухарка и взглянула на меня отнюдь не смиренно.
– Ты имеешь в виду моего батюшку, Михаила Каллистратовича?! Но почему он должен был подбирать тебе имя?
Теперь понятно, почему в нашем имении крепостные чувствуют себя так вольготно. Папенька со своими революционными идеями, которые он привез из Франции, добился того, что теперь наши слуги забывают говорить о нем же "их сиятельство", а небрежно замечают всего лишь: "Князь Михаил", что можно назвать не иначе как амикошонством. Вот откуда растет неповиновение и где создается среда для произрастания того же Осипа и его компании!
Я была возмущена. Да и кто такая эта Эмилия! Разве могу я доверить ей приготовление пищи для меня и моих гостей?
Наверное, девчонка и сама поняла, что ведет себя чересчур вольготно и это может ей даром не пройти. Потому она перестала пялиться на меня своими почему-то странно знакомыми глазищами, а опустила их вниз и прошептала:
– Их сиятельство, Михаил Каллистратович, нарочно посылал меня работать на кухню к Пахомычу, чтобы я могла у него всему научиться и прислуживать господам так, как и должно.
– И долго ты училась? – поинтересовалась я.
– Два года, – пискнула Эмилия.
Это что же, в одиннадцать лет ее отправили на кухню? Но потом, приглядевшись, я поняла, что Эмилия просто чересчур худа для своего возраста, а так она довольно взрослая. Разве что немного моложе меня.
– Что у нас с продуктами? – спросила я, подождав, пока Эмилия не высыпет в большую кастрюлю капусту, нашинкованную каким-то пареньком, который куда больше походил на поваренка, чем Эмилия на повара.
Именно здесь, на кухне, меня, всю в думах и недоумении, отыскал прикомандированный ко мне своим московским начальством поручик.
– У меня такое впечатление, ваше сиятельство, – казенным тоном заговорил он, – что вы не торопитесь приводить в порядок свои документы.
Иными словами, он хотел сказать, что я занимаюсь всякой ерундой, вместо того чтобы искать бумаги отца.
Уж не знаю, каково было у него настроение, а мне он попал под горячую руку. Что он себе вообразил?
– Надеюсь, вы не думаете, будто я состою на службе у вашего графа Зотова? – поинтересовалась я, вложив в свою фразу максимум имеющегося у меня сарказма. – Вы зачем со мной поехали? Командовать? Так позвольте напомнить, что вы в Дедове просто гость, а я – его хозяйка, которой хотелось бы прежде всего разобраться, в каком состоянии у нее дела и как ей в дальнейшем строить свое будущее!
Он взглянул на меня с уважением.
– Позвольте заметить, Анна Михайловна, вы довольно воинственны. Странно, насколько может быть обманчивым первое впечатление. Мне вы показались наивной молоденькой девушкой, не способной себя защитить. Но чем больше я вас узнаю...
– А сейчас что это было? – холодно поинтересовалась я. – Ваш кавалерийский наскок. Чем его можно объяснить? Тем, что вы еще надеялись откопать во мне ту самую наивную особу?
– Вот! – торжественно сказал Зимин. – Вот именно об этом я и говорил. Вы воспринимаете окружающих не как своих друзей, а как потенциальных противников. В самых невинных словах вы видите попытку как-то вас задеть, обидеть. Вы напоминаете мне ежа, который сворачивается в клубок и выставляет наружу свои колючки, едва кто-то пытается его коснуться...
– У вас поэтическое воображение, – кивнула я. – Даже сравнение меня с ежом...
– Скорее, с ежихой, – сказал он, стараясь в эту минуту не смотреть мне в глаза.
По-моему, он пытался сдержать смех, чтобы окончательно не разозлить меня. Правда, я тут же постаралась себя одернуть. В самом деле, обвиняю Зимина в невоспитанности, а сама забываю, что он – мой гость и негоже хозяйке нападать на гостей по всякому пустяку. Пришлось, как говаривал мой папа, "собрать свои войска и незаметно отступить назад".
– Возможно, вы правы, – стараясь говорить помягче, откликнулась я. – Но согласитесь, не успела я въехать в свое имение, как попала – кстати, вместе с вами! – в такие обстоятельства, в которых уже не до наивности.
Поручик согласился:
– Да, это так. И должен заметить, вели вы себя прекрасно. По крайней мере ни паники, ни истерики я в вас не заметил.
– Конечно, я подумала, что вы поможете мне осмотреться и разобраться с такими неординарными событиями, а теперь выясняется, что вы торопитесь и решили побыстрее найти пресловутые документы, чтобы оправдать ваш поспешный отъезд из Дедова...
Он вспыхнул.
– Ненадолго вас хватило, ваше сиятельство, – проговорил он с горечью. – Вы отчего-то сочли мое намерение заняться поиском документов лишь замаскированным желанием побыстрее отсюда убраться. Но я бы непременно заехал в уезд и заручился помощью местных властей – вас не оставили бы одну... В то же самое время я прекрасно осведомлен, как обстоят дела в моем родном ведомстве, как занят полковник Зотов, в то время как я здесь...
– Прохлаждаетесь?
– Вот именно!
– Что ж, я вас не держу. И при всем уважении к вашей Особенной канцелярии мои дела видятся мне более важными. Я не могу бросить все ради каких-то мифических бумаг, когда в имении полный разгром, крепостные вышли из повиновения, и требуется крепкая рука, чтобы вернуть их к прежнему уважению своих хозяев!
– Тогда, может быть, вы позволите мне единолично заняться поисками документов...
– Ради Бога! – Я даже не дослушала поручика. – Вы можете делать все, что вам заблагорассудится! И если вы сами найдете какие-нибудь бумаги, то берите их себе, я не возражаю.
Трудно было осуждать Зимина. Кто я ему, чтобы входить в обстоятельства моих дел? Он хочет побыстрее разделаться с поручением своего начальства и вернуться в Москву. Где, наверное, думает, что без него все развалится! А я, значит, должна надеяться только на помощь уездных властей – больше не на кого! – хотя им, возможно, тоже будет не до меня.
Глава восьмая
В моем мозгу постепенно стала оформляться некая мысль, которая заставила меня по-новому взглянуть на все происходящее. То есть как это не на кого надеяться?! А Кирилл? Пусть кое-кто и говорит, что он – седьмая вода на киселе, но для чего-то же судьба послала мне его!
И я пошла искать своего нового родственника.
Нашелся Ромодановский в бывшей родительской спальне, которая тоже оказалась без портьер на окнах – для чего Осип и его люди срывали портьеры, было непонятно. Может, отдавали своим подружкам на платья? Мой сколько-то-там-юродный братец командовал одним из слуг, развешивая по стенам картины, которые он для этого отобрал.
Картины изображали в основном батальные сцены. Что же за покои он устраивает?
– Здесь будет висеть оружие, – сказал он, и, как ни странно, это не вызвало у меня раздражения тем, что кузен не посоветовался о том со мной. – Посмотрите, это самая светлая комната, так что все экспонаты можно будет хорошо разглядеть и не обязательно будет зажигать для того дополнительные свечи.
Понятно, почему он не мог определить прежнее назначение этого помещения – комната пустовала так долго, не имела вообще никакой мебели, и потому трудно было вот так, навскидку, сказать, что в ней прежде находилось.
– Вы никогда до сего дня не были в нашем имении? – спросила я его.
– Никогда, – покачал головой он. – Кажется, вы хотите сказать, что эта комната предназначалась вами для чего-то другого?
– Нет, я еще ничего такого сделать не успела. Просто раньше...
– Здесь была чья-то опочивальня? Угадал?
– Угадали. Спальня моих родителей.
Он удовлетворенно кивнул каким-то своим мыслям.
– Жду вашего выговора, хотя кое-что все же позвольте сказать в свое оправдание. Вы начинаете жизнь сначала, правильно? И если оставить здесь все, как было, это постоянно будет напоминать вам о ваших потерях.
– О потерях? – растерянно переспросила я.
– О смерти близких, например, – пробормотал он, словно жалея о том, что затронул эту тему. – Теперь же, заходя в эту комнату, вы будете видеть перед собой образцы лучшего русского оружия...
Я, не выдержав, прыснула.
– Где же найдутся эти самые образцы?
– В вашем винном погребе! – воскликнул он. – Я видел там просто уникальные вещи: сабли, шпаги, и все так беспорядочно сброшено на пол – мое чувство коллекционера просто оскорблено!.. Вешай, Иван, картину так, как я сказал, – проговорил он слуге, который прекратил работу, оглядываясь на меня – не поступит ли от меня какого-нибудь иного распоряжения?
– Вы только недавно приехали и потому еще не успели во всем разобраться, – мягко заметила я. – Дело в том, что я не знаю, могу ли пользоваться вещами, которые мой крепостной... ныне ставший разбойником, где-то награбил? Поручик Зимин говорил что-то о пропавших обозах... Так что, может статься, ваш труд пойдет насмарку и все это коллекционное оружие придется сдать в казну.
– То есть вы хотите сказать...
– Я сама еще толком не разобралась, откуда эти вещи взялись. Возможно, кое-что принадлежит и мне... Давайте поговорим с поручиком? Он, как лицо официальное, наверняка знает, как обойтись с этими вещами.
– У меня предложение, – мгновение подумав, сказал Кирилл. – А что, если я все-таки продолжу свою работу по превращению этой комнаты в подобие небольшого оружейного музея, а потом мы пригласим поручика, и пусть он укажет, что принадлежит нам, а что не принадлежит... То есть, я хотел сказать, вам.
– Продолжайте, – решила я, сделав вид, что не заметила его оговорки. – С вашей помощью мы куда быстрее приведем дом в божеский вид. Я пойду... в общем, мне нужно смотреть остальные комнаты.
Бедный мальчик, наверное, ему ужасно хочется иметь собственную усадьбу, и в глубине души он считает, что несправедливо пользоваться богатством – если считать таковым полуразоренное имение – мне одной. В конце концов, жалко мне, что ли! Пусть на некоторое время почувствует себя хозяином.
Почему я так уверена, что у Кирилла своего имения нет? Где-то же он хранит свои коллекции. Нет, я прямо так и видела его в черном бархатном сюртуке, расхаживающим по дорожкам старого сада с трубкой в руке...
Все-все, я больше ничего не придумываю. Не до того!.. А оружейная комната... пусть появится! Не всегда же я буду одна, когда-нибудь и у меня будет муж, и он станет показывать эту комнату своим друзьям.
Как-то получилось, что до сего дня я никогда всерьез не задумывалась о своем замужестве. Незадолго до начала войны мне исполнилось пятнадцать лет. Потом погиб отец. Вскоре умерла мать. К тому же выяснилось, что я почти разорена – по крайней мере призрак бедности распростер надо мной свои серые крылья. Мне придется здорово поработать, чтобы привести в порядок свои дела и составить впечатление о том, какое приданое смогу я предложить будущему мужу.
Впрочем, до этого еще далеко, и непонятно, чего вдруг ко мне пришли мысли о замужестве! Вот как могут размягчать собственные мысленные картины!
Я вернулась к Егоровне и сразу нашла себе дело. Взялась подшивать шторы так, как считала нужным.
Старая нянька попыталась запротестовать:
– Барышня, вы исколете свои ручки!
– Ничего, – отмахнулась я, – зато не надо будет переделывать.
Наверное, она считала, что держать иголку в руках аристократке не положено, но я, между прочим, неплохо вышивала гладью картины, которые сама же и наносила на холстину.
У меня даже была шутка насчет того, что, когда выяснится мое неблагоприятное финансовое положение, мы продадим наш дом в Петербурге, купим маленький домик на окраине, и я буду вышивать для богатых дам всевозможные панно, Амвросий станет их продавать, и так мы сможем с ним существовать.
– Не приведи Господь, барышня! – ужасался дворецкий и быстро крестился при этом.
Так что напрасно Егоровна боялась за мои белы ручки. Они уже достаточно исколоты иголками, чтобы о них сожалеть.
Через некоторое время передо мной опять возник Зимин. Некоторое время он стоял и смотрел, как ходит в моих руках иголка. Может, я своим видом напоминала ему какую-нибудь пасторальную картину?
Что-то поручик не весел. Надо понимать, никаких документов он пока не нашел. Еще бы! Я ведь не размахиваю перед ним картой того места в саду, где спрятан клад, а без меня он вряд ли его найдет, перекопай хоть все вокруг!
– Как дела у Сашки? – поинтересовалась я, ни словом не обмолвившись о его поисках. – Могу я его навестить? А то мужчины так усиленно загораживали его от меня своими мускулистыми фигурами, что я не успела бедному парню и слова сказать. Уже известно, что с ним случилось?
– Известно. – Поручик присел на стул, который как раз перед тем внесли в комнату слуги. – Он сразу понял, что в доме неладно, и попытался поднять бунт среди крепостных. К сожалению, на такой случай Осип оставил одного из своих ватажников в людской на заднем дворе, и, пока ваш Сашка уговаривал остальных, он сбегал в господский дом и привел с собой крепких парней, которые как следует разобрались с вашим слугой. Ничего, все до свадьбы заживет.
– Могу я его навестить? – пришлось повторить мне, потому что первый вопрос Зимин проигнорировал.
– Он спит. Джим где-то взял опий и дал ему. И знаете, я подумал: если он доктор, почему этого стесняется, если нет, почему в его саквояже имеется опий?
Последнюю фразу Зимин пробурчал себе под нос, но я услышала и удивленно на него оглянулась.
– Вы разговариваете сами с собой?
– Не обращайте внимания, – отмахнулся он. – Говорят, скоро будет обед?
– По крайней мере меня уверило в этом некое худосочное существо по имени Эмилия, – проговорила я с нечаянным раздражением.
Слишком много в моем доме происходило такого, о чем я даже не представляла. И понятное дело, не была готова. Точнее, все получилось совсем не так, как представлялось мне, когда я жила в Петербурге.
Мне рисовались буколические картины жизни на природе. Имение Дедово, которое должно было встретить меня толпой крепостных с хлебом-солью, одетых в яркие наряды. Простая и понятная жизнь в родительском доме в преддверии предстоящей зимы. Ранний снег, сани по полю... А вместо этого – сегодня, насколько мне помнится, первое ноября, – серое небо, накрапывает дождь, в доме все вверх дном, а я должна шить занавеси, точно белошвейка какая-то!
От нарисованной самой себе мрачной картины мне стало так грустно, что на глаза навернулись слезы.
Егоровна что-то себе решила и выскочила из комнаты, размахивая руками, точно мельница. Через несколько мгновений она привела какую-то женщину, до бровей закутанную в черный платок, и подтолкнула ее ко мне.
– Кланяйся их сиятельству!
Женщина стала кланяться так часто, что я испугалась, не отвалится ли у нее голова, а бывшая кормилица досадливо остановила ее.
– Хватит, заладила!.. Это Матрена, наша лучшая вышивальщица. Она работала в комнате этой... которая англичанка.
– Ее зовут Хелен. Повесили шторы?
– Аникей вешает, – сказала Егоровна. Удивительно, как она ухитрялась быть в курсе всего, что делалось в доме. Может, надо было ее назначить старостой?
Об этом я ей и сказала.
– Старовата я для старосты. – Она улыбнулась. – Ишь как у меня получилось! Исидор – хороший мужик, не сумлевайся.
Егоровна опять подтолкнула ко мне Матрену.
– Ты ей, матушка, только расскажи, что надо шить, она сделает в лучшем виде!
Словом, у меня забрали шитье, и теперь мне оставалось только наблюдать за работой других.
Зимин к тому времени ушел, оставив меня в недоумении, чего он вообще приходил? Хотел мне что-то сказать, но в последний момент передумал?
Я опять пошла на кухню и столкнулась с поручиком Зиминым, выходящим оттуда же. Хозяйка называется! Я так и не распорядилась, чтобы моих гостей хоть чем-нибудь покормили, да и сама не удосужилась позавтракать. Но кажется, они не очень растерялись и, поняв, что на меня им рассчитывать не стоит, начали заботиться о себе сами.
– Барышня, – тронула меня за рукав Егоровна, – Эмилия тебе завтрак прислала. Говорит, к ней уже все наведались, кроме тебя.
Я присела за небольшой столик у окна гостиной и с удовольствием попила горячего молока со свежеиспеченной булочкой. Однако моя кухарка и в самом деле искусная кулинарка...
Немного погодя я отвела Егоровну в сторону и спросила будто невзначай:
– Там, на кухне, поваром... какая-то Эмилия. Кто она, ты не знаешь?
Мой вопрос, казалось бы, самый обычный вызвал странное замешательство бывшей кормилицы. Она беспомощно взглянула на меня, словно никак не могла подобрать нужные слова.
– Так Эмилия – твоего батюшки дочь. Вроде как сестра. По Михаилу Каллистратовичу...
– Какая сестра, что за вздор ты болтаешь?! – Я была так возмущена, что едва не приказала слугам отдать вредную старуху под плети. Болтать о таком в их присутствии. А если кто-то услышит и подумает, что безумные речи старухи – правда?!
Но Егоровна и сама испугалась своей откровенности.
– Я думала, ты, барышня, об этом знаешь. Вся дворня знает. Михаил Каллистратыч ни от кого не скрывали...
Вот как! Дворня все знает. Так что теперь болтай в их присутствии, не болтай, один леший... С трудом справившись с растерянностью, я продолжила расспросы:
– А мать ее жива?
– Никого у нее нет. Мамашу ейную князь Михаил из Франции привез. Чтобы, значит, обучала княжну, тебя то есть, всяким манерам. Такую-то кроху! Тебе об ту пору только кормилица и требовалась.
– Сколько же мне тогда было?
– Только на ножки начала становиться...
Нет, конечно, я ничего не могла помнить, но откуда-то всплыла фраза, произнесенная матерью в моем присутствии: "Как ты мог! Ведь Аннушке и года не исполнилось!"
Вот почему маме вечно было не до меня. Всю оставшуюся жизнь она поминала отцу его грех, всю жизнь не могла простить!
– ...Матушка-княгиня, видать, сразу смекнула, что к чему, и заявила, что эту... нехорошую женщину она к своей дочери не допустит. Вот эта гувернантка не гувернантка... погоди-ка, Изабель ее звали, вот как! – слонялась по имению и старалась не попадаться на глаза княгине Лидии.
– Но мама же, насколько мне помнится, подолгу в имении не жила.