Графиня стиснула зубы. Только этого не хватало, чтобы ее духовник влюбился в еретичку! Ну уж нет. Этому она положит скоро конец, и Марина дорого заплатит за свои неуместные победы… Наружно она ничем себя не выдала и, после краткой беседы, отпустила Ксаверия, который поспешил уйти с облегченным сердцем.
День прошел томительно и скучно. Граф обедал один на своей половине, а потом уехал, не сказав куда едет и когда вернется. Марина тоже не выходила из своих комнат, но при известии об отъезде мужа облегченно вздохнула.
- Слава Богу. Может быть, на несколько дней она освобождена от его присутствия и ей нечего опасаться новых сцен.
Вечером она решила пойти, как всегда, к старой графине: не следовало возбуждать ее внимания. В гостиной она нашла только отца Ксаверия, пересматривающего связку новых, присланных утром нот, и панну Камиллу, подбиравшую номера иллюстрированного журнала. Приживалка объявила ей, что графине нездоровится, и она отдыхает, но придет к чаю, а пока просит не стесняться и заниматься музыкой.
Отвечая любезно на глубокий поклон ксендза, Марина заметила, что он очень бледен, а взгляд лихорадочный, беспокойный.
- Вы, кажется, сегодня нездоровы, отец Ксаверий? Вы плохо выглядите, - участливо спросила она.
Тот вспыхнул и в замешательстве пробормотал благодарность, но сказал, что чувствует себя прекрасно, и сел за рояль разбирать новую музыкальную вещь.
Марина уселась в кресло в углублении окна, где всегда сидела, и приготовилась внимательно слушать интересовавшую ее симфонию.
Скоро она, однако, заметила, что Ксаверий был сегодня в каком-то особенном настроении: с трудом разбирал ноты, часто ошибался, а потом совсем забыл, казалось, о раскрытой перед ним тетради и не переворачивал листков. Но и игра его становилась все более и более странной: под его руками рояль гремел, жалобно стонал и плакал, потрясая нервы потоком диких и резких звуков, отражавших тот разлад, который царил в его душе. Это была какая-то дьявольская музыка, в которой слились все человеческие страсти. Холодная дрожь пробежала по телу Марины, и она с удивлением смотрела на бледное лицо Ксаверия, а тот глядел куда-то вдаль своими горящими глазами и, казалось, забыл, где он.
Наконец, Марина не выдержала. Слушать долго такую игру, которая разбивала все нервы и причиняла почти физическую боль, она не могла. Она вскочила с места, подбежала к роялю и положила руку на руки ксендза.
- Стойте, стойте, отец Ксаверий. Прекратите вашу ужасную музыку. Можно подумать, что вы хотите вызвать всех демонов, - взволнованно сказала она.
Ксендз вздрогнул, точно его разбудили от сна, и бессильно опустил руки; но бушевавшая в его душе буря, которую он изливал в бешеных звуках, продолжала в нем кипеть.
Мрачным, пожирающим взглядом глядел он на нее с таким выражением, какого она еще никогда у него не видала; затем краска залила его лицо, и он дико захохотал.
- А я люблю эту дьявольскую музыку, - дрожащим от волнения голосом прошептал он. - Мне кажется, что я пляшу на шабаше, где все равны: крестьянин, воин и священник, где я могу утолить все мои желания, где я обладаю всемогуществом зла, и где мне не надо проповедовать почитание Бога, обрекающего свои создания на адские муки.
Он встал и продолжал говорить, задыхаясь и пристально глядя ей в глаза:
- Прямо с шабаша позвала ты меня, обольстительная женщина. Ты разбудила дремавших в моей душе демонов… Я полюбил тебя. Я хочу упиться счастьем и зову на помощь весь ад…
Пораженная Марина со страхом смотрела на него.
"Не помешался ли он?" - мелькнуло у нее в голове.
Она попятилась и собралась бежать, но в этот миг он схватил ее и крепко, до боли, прижал к себе и покрыл лицо жгучими поцелуями.
Отвращение и ужас точно сковали ее; но через мгновение она изо всех сил оттолкнула Ксаверия, так что тот зашатался, и звонкая пощечина запечатлелась на его бритой щеке.
- Наглец! - вне себя крикнула она. - Негодяй, забывший свой сан и оскорбивший женщину!
И она выбежала из комнаты.
Ксаверий прислонился к стене и закрыл глаза. Теперь он снова побледнел, а на его бескровной щеке ярко горел отпечаток полученной пощечины, и он дрожал как в лихорадке; больнее, - чем печать обиды на лице, жгло его воспоминание о невыразимом отвращении и презрении, отразившихся в глазах Марины. Как гадину, оттолкнула она его, прибила, как собаку, и резко напомнила ему о его одеянии, этой сутане, которая вечно преграждает ему дорогу ко всем доступным другим людям радостям жизни.
Тяжелый не то вздох, не то стон вырвался из его груди; но те выдержка и самообладание, в которых он вырос, снова брали над ним власть, временно поколебленную порывом страсти.
Он провел рукой по покрытому холодным потом лицу и выпрямился, намереваясь тоже уйти, но в эту минуту встретился глазами со старой графиней, которая, стоя на пороге своего будуара, пристально и ехидно глядела на него.
- Что с вами, отец мой? Вы чем-то сильно взволнованы. Что это за красное пятно у вас на щеке?
- Это след той пощечины, которой наградила меня молодая графиня, когда я попытался более настойчиво убеждать ее в необходимости отречься от ереси и обратиться к истинной вере. Вы видите, что задача, которую вы возложили на меня, связана с опасностями и неприятностями, - мрачно ответил он.
Злая лукавая усмешка скользнула по лицу Земовецкой.
- Я поражена, мой бедный друг, и не воображала, чтобы эта дикая кошка посмела вас тяжко оскорбить. Однако я вижу, что пора мне вам помочь в этом трудном деле вразумления нашей юной дикарки и предоставить в ваше распоряжение средства более действенные, чем ваша чудная музыка. Пойдемте в мою молельню, отец, и обсудим вместе этот важный вопрос.
VIII
Марина вернулась к себе возмущенная до глубины души. При одной мысли о нанесенном ей тяжком оскорблении, она вся кипела негодованием, но, по мере того, как наступало успокоение, ее гнев сменялся страхом и отчаянием. Она чувствовала себя мухой, попавшей в паутину. Опасность грозила теперь с двух сторон: не только муж будет преследовать ее своей любовью, но еще и этот наглый, распутный ксендз, которого она по своей наивности считала "покровителем".
Долго ходила она по комнате, ища выхода из своего невыносимого положения, и, наконец, пришла к заключению, что ей надо воспользоваться отсутствием графа и уехать отсюда. Старой графине она скажет, что едет навестить заболевшую родственницу, а в сущности решила укрыться в монастыре и оттуда уже написать графу о разводе. Все пережитые волнения вызвали у Марины сильную мигрень, и она легла в постель, отложив до завтра исполнение своих намерений.
На следующий день, позавтракав у себя, Марина приказала подать себе шляпу, зонтик и сошла в сад. Горничную она отпустила к лесничему на крестины, где панна Камилла заменяла графиню Ядвигу в качестве крестной матери, и куда с разрешения графини отправлялась почти вся прислуга, а для изготовления угощения посылался даже второй повар.
У Марины еще не прошла голова после вчерашнего, но она рассчитывала, что боль утихнет на свежем воздухе, а ей предстояло еще обдумать все подробности отъезда, о котором она собиралась вечером переговорить с графиней. Из предосторожности она сунула в карман револьвер.
Опасаясь встречи с Ксаверием, она ушла в пустынную часть парка и просидела там несколько часов, а потом пошла в замок, пугливо осматривая аллеи. Но кругом было пусто, и она подходила уже к дому, не встретив ни души.
Неподалеку от террасы, примыкавшей к ее комнате, Марина наткнулась на старую графиню, которая приветливо рассказала ей, что тоже гуляла, а потом пригласила зайти к ней выпить чашку шоколада.
- Варить его уж нам надо будет самим, потому что Камиллы нет, а лишь одна она умеет мне угодить. Но подкрепиться необходимо, так как обед сегодня будет позже. Кстати, я покажу вам мою коллекцию старинных кружев, - добродушно закончила Ядвига.
Марина охотно бы отказалась от приглашения, настолько графиня была ей противна, а кружева мало ее интересовали, особенно в такое время, когда она думала совсем о другом. Но ей показалось неудобным ответить отказом; тем более, что она будет иметь возможность сказать, между прочим, и о своем отъезде.
Она прошла за Земовецкой в ее будуар, и пока та варила на спиртовой машинке шоколад, Марина рассказала ей о болезни родственницы-игуменьи и о своем желании провести несколько времени в монастыре, пока граф в отлучке.
Графиня, по-видимому, вполне с ней согласилась.
- Разумеется, поезжайте навестить вашу больную. Я уверена, что Стах ничего не будет иметь против; да, наконец, он может потом за вами съездить, - сказала она, подавая чашку.
- Я и думала оставить ему письмо при отъезде, - радостно сказала Марина, довольная, что дело так легко устроилось.
В разговоре она выпила шоколад и съела пирожное, как вдруг почувствовала, что у нее руки и ноги налились точно свинцом. Когда, в испуге, она захотела встать, то у нее закружилась голова, ноги подкосились, и она упала на диван; все завертелось перед глазами, и ей казалось, что она падает в темную пропасть. Затем она потеряла сознание…
Графиня нагнулась над ней, подняла ее похолодевшую руку, и та бессильно упала; злая усмешка искривила ее губы.
- Твой путь окончен, красавица, а келья, куда я тебя помещу, послужит тебе и могилой. Но прежде я тебя обращу в нашу веру и сделаю тебя тихой и смиренной.
Она открыла дверь в молельню, на пороге которой ее ждал ксендз.
- Скорей, Ксаверий, помогите мне снести ее. И так уже поздно, а вам надо во-время поспеть к лесничему.
Ксендз подошел и мрачным суровым взглядом посмотрел на Марину, замертво лежавшую на диване и побелевшую, как ее белое кисейное платье.
- Закутайте ее вот в этот платок. Там внизу холодно, а я не хочу огорчать Стаха, если простужу его "сокровище", - презрительно хихикая, заметила графиня.
Ксаверий завернул Марину в теплый шерстяной платок и, взяв ее на руки, понес в потайной ход следом за графиней, которая шла с зажжённым фонарем. Всякий нерв задрожал в нем, когда он коснулся стройного тела Марины, шелковистые волосы которой щекотали ему щеку.
Наблюдавшая за ним графиня заметила, как он вспыхнул и как дрожали его руки, а чувство ненависти и ревности сверкнуло в его глазах.
"Ты более чем подозрителен, почтенный мой духовник. Следует понаблюдать за тобой. Теперь уж ты только при мне будешь работать над обращением этой "схизматички", - злобно подумала она.
Подземелье, очевидно, заранее было приготовлено к приему новой жертвы. Лампа на потолке была зажжена: гнилая солома и истлевшая покрышка на каменной скамье были заменены матрацом, подушкой и шерстяным одеялом; на земле стояла корзина, а на столе, рядом с плетью, - приготовлен кувшин с водой и стакан.
Марину уложили на постель, и графиня оторвала кусок кружева у ее рукава, а затем оба сообщника ушли, тщательно закрыв дверь на засов.
Лишь около обеда в замке хватились Марины и стали ее всюду искать. Графиня казалась удивленной и сказала, что хотя не видала ее, но предполагает, что она зашла куда-нибудь далеко и потому запоздала. Но когда настал вечер, а Марины все не было, Земовецкая подняла на ноги весь замок, и вернувшаяся от лесничего прислуга была разослана во все стороны. Разумеется, никакие розыски ни ночью, ни на следующий день ни к чему не привели. Допросили людей, но никто ничего не знал, лишь один мальчишка садовник показал, что видел, будто молодая графиня шла к лабиринту. Тогда розыски были направлены в эту сторону, и среди дня один из дворовых нашел на откосе берега совершенно измятую шляпу, а на кусте кусок кружева.
Горничная подтвердила, что это та самая шляпа, которую утром она подавала барыне, и что таким именно кружевом было отделано ее платье. Но этим кончались все следы, и нигде не было ни малейшего указания, что сталось с молодой женщиной, которая словно сквозь землю провалилась.
Дня три спустя после исчезновения Марины вернулся Станислав.
В это время как раз баграми проходили реку и не только люди из замка, но даже соседние крестьяне принимали участие в поисках.
Известие о таинственном исчезновении жены как громом поразило графа и привело его в отчаяние. Он принял деятельное участие в поисках, сам допросил весь наличный состав замка с окрестными жителями и измученный вернулся домой лишь к ночи. Послав Адаурову телеграмму с извещением о случившемся несчастьи, граф засел у себя, чтобы спокойно обдумать случившееся без него происшествие.
Первым его предположением было, что Марина убежала, но он немедленно сообразил, что оно ложно. Он обыскал все помещение жены и везде нашел полный порядок: ее вещи, платья и деньги были нетронуты. Становилось невероятным, чтобы она ушла без манто, в одном кисейном платье и так, что никто ее не видел. Теперь он укорял себя за то, что отлучился из замка; оставайся он дома, преступления не было бы, а убеждение в том, что здесь кроется именно преступление, росло в нем с каждой мнутой. Но кто же мог его учинить?
Вдруг он побледнел, вздрогнул и опустился в кресло: в его голове мелькнула мысль, что в это дело замешана бабушка. Он быстро соображал и взвешивал ненависть ее к Марине, ее слепой, глупый фанатизм и несомненную злобу, возбужденную в мстительной душе старухи их последним разговором, когда он бросил ей в лицо любовную связь с духовниками. Да, не кто иной, как она, из злобы и мести упрятала Марину… Но как и куда?.. Может быть с ней уже покончили, а тело бросили в какой-нибудь тайник?.. Она-то знала в старом гнезде все закоулки, которыми он, светский повеса, никогда не интересовался. Однако, если эта правда когда-нибудь откроется, какой позор падет на имя Земовецких. С другой стороны, возмутительно будет не отомстить за смерть Марины и оставить безнаказанным преступление этой старой карги!
От волнения у графа кружилась голова, и он всю ночь провел в раздумье и тревоге; под конец он пришел к заключению, что прежде чем останавливаться на окончательном решении, надо следить и наблюдать за бабкой.
Наркотик, данный Марине, был настолько силен, что ее сон длился сутки, и очнулась она с тяжелой головой; грудь давило, и она усталым взглядом удивленно окинула незнакомую обстановку.
"Это, верно, кошмар", - подумала она, закрывая усталые глаза.
Промозглый воздух бросил ее в дрожь, но кроме того пересохло горло и мучила жажда. Она раскрыла глаза и привстала.
Нет, это не сон. С ужасом еще раз обвела она глазами каменный стол, тяжелую окованную железом дверь, дымившую под потолком лампу, распятие на стене и ту постель, на которой она лежала. Да ведь она в тюрьме!..
В ужасе Марина кинулась к двери и пыталась ее открыть; она стучала и кричала, но дубовая дверь не поддавалась, а голос замирал под сводами. Она обошла подземелье, ища выхода, но скоро убедилась, что все усилия напрасны. Тогда она подошла к постели и бессильно на нее опустилась.
Марина начинала сознавать, что попала в какую-то западню, вспоминая про шоколад, которым ее угощали, и наступившее затем беспамятство. С какой же цельно, однако, ее заточили? Убить что ли хотят ее? Во всяком случае, она теперь во власти негодной бабы, которая ненавидела ее, а, может быть, и ксендза, выдавшего свою страсть к ней. Она вздрогнула от омерзения, а воображение стало рисовать ей страшные картины; зарыдав, она бросилась на колени перед распятием и стада горячо, со слезами молиться.
Наплакавшись вволю, она снова захотела пить, да и голод давал себя знать. Подойдя к столу, она выпила стакан воды и осмотрела корзину. В ней она нашла хлеб, вино и холодное мясо. Съев кусок хлеба, Марина вернулась на постель; от усталости и пережитого потрясения у нее закружилась голова, и она скоро уснула тяжелым беспокойным сном.
Марина не могла бы сказать, сколько времени она проспала, но ее разбудил скрип открывавшейся двери. Гнев и страх подняли ее на ноги.
Вошла графиня с зажженным фонарем, который поставила на стол, а за ней со свечой в руках отец Ксаверий, закрывший дверь. Выражение лица у графини было жестокое и насмешливое; у ксендза - мрачно-сосредоточенное.
Красная от негодования, Марина смерила врагов гневным взглядом; возмущенная оказанным над нею насилием, она забыла всякий-страх.
- Что это за подлая ловушка, которую вы мне подстроили? Как вы смеете меня держать взаперти? Что вам от меня нужно? Сейчас же выпустите меня, а не то вам это дорого будет стоить, - глухим и неровным от волнения голосом крикнула она.
- Ай, как вы вспыльчивы, дочь моя! Вы меня просто засыпали вопросами, - ехидно ответила графиня, злобно смотря на нее. - А, кажется, место вашего пребывания должно было бы надоумить вас, что в вашем положении полезно быть скромнее и просить, а не угрожать.
- Я хочу уехать и вернуться к моему отцу. На этом условии я готова даже молчать про ваше недостойное поведение.
- Очень вам благодарна, но воспользоваться вашим великодушием не могу. Стах так влюблен в вас, что никуда вас не пустит от себя; он решил помириться с вами. Значит, долг велит мне, прежде всего, обратить его жену в истинную веру, и с сегодняшнего дня мы приступим к вашему просвещению, а отец Ксаверий будет вашим наставником и духовником, но предупреждаю, очень строгим. Волей или неволей, а вы будете католичкой. Впрочем, довольно слов. На колени! Пятьдесят земных поклонов, бия себя в грудь, а затем полчаса лежать. Прежде чем приняться за душу, надо поработить тело. Затем, вы прочтете молитвы, которые вам укажет отец Ксаверий, - приказала графиня.
Марина отрицательно покачала головой.
- Никогда я не откажусь от своей веры и не стану на колени по вашему приказу… Никогда не позволю руководить собой негодяю, посмевшему меня оскорбить, и душа которого полна грязных чувств, запрещенных ему его церковью…
- Довольно, довольно! Вы не только упрямая "схизматичка", а еще лгунья и клеветница! Действуйте, отец мой. Вы видите, что кротостью и увещаниями ничего не сделать, - крикнула графиня, схватив плеть и угрожая ею.
Ксендз побагровел от бешенства, и, не успела Марина опомниться, как он бросился на нее и скрутил ей руки за спиной вынутым из кармана полотенцем.
- Вы очень легки на руку, прекрасная графиня. Может быть, теперь вы станете сговорчивее, - злобно смеясь, сказал ксендз, связав ей руки.
Марина кричала и пробовала высвободиться, но в это время графиня разорвала лиф ее платья, ножницами разрезала подкладку, обнажив ей спину и грудь.
Обезумев от стыда и ужаса, Марина все еще пыталась вырваться из рук своих мучителей, но вдруг дикий раздирающий крик вырвался у нее.
Плеть свистнула по воздуху и ударила ее по спине, оставив багрово-красные рубцы.
- Еще, еще, отец мой! Это отрезвляет самые заносчивые и упрямые головы, - подбодряла графиня.
После второго удара Марина без чувств упала на каменный пол. Когда она открыла глаза, графиня была одна и развязывала ей руки, подав затем шерстяной платок.
- Сегодня был первый урок, ясно показавший вам, к чему приводит упрямство, - строго сказала она. - Итак, постарайтесь покоряться впредь без скандалов. Вот вам молитвенник - молитесь пока и размышляйте.
Марина ничего не могла ответить: в ней дрожал каждый нерв, а зубы стучали, как в лихорадке. Видя, что она сидит как безумная, словно ничего не видя и не слыша, графиня ушла.