Он отошел от столика, и Головин внимательно посмотрел ему вслед.
- Нутром чувствую - шпик!
- Как - шпик? - не поверил Ян. - На кого же он теперь работает? Жандармов-то больше нет!
- Мало ли… Может стучать для кого угодно - для уголовки, для гэпэу…
- А хочешь, мы его проучим? - опять улыбнулся Ян, и Федор отметил про себя, что улыбка у парня славная, и глаза как-то по-особому сияют, будто на чистом, прежде безжизненном морозном поле появилась первая цепочка человеческих следов.
- Я заколебался, - граф, отказавшийся от своего титула, задумчиво потер переносицу, - и рассказ послушать хочется, и ещё раз удивительные твои способности понаблюдать.
- Ну, мой рассказ от тебя не убежит.
- Тогда давай, валяй!
- Позови его к столику, у тебя это лучше получается. Я на него впечатления не произвожу.
Федор щелкнул пальцами:
- Гарсон!
Тот поспешно подошел.
- Садись! - поднял на него глаза тот, что был моложе и хуже одет.
- Нам не положено… - попытался оказать официант первое и последнее сопротивление, но у него ничего не вышло: чувство, которое в этот момент его охватило, не было похоже на страх, испытанный им под взглядом следователя - это было желание полного и безусловного подчинения. Потом в его членах возникла слабость, так что он не мог даже пошевелиться и… больше ничего уже не помнил.
Помнить - не помнил, но все, что от него требовали, исполнил. Рассказал, как он сообщает следователю о подозрительных людях, о чем они говорят; а не так давно за "выявление" крупной вражеской "птицы" он даже получил денежное вознаграждение. Пожаловался на тяжелую жизнь, на ошибки в работе, которые, несмотря на все предосторожности, все же случаются…
- Мы тоже показались тебе подозрительными? - спросил Ян.
- Показались, - доверчиво сообщил незадачливый агент. - Разве станет простой советский человек говорить о каких-то князьях, замках? Только я решил пока повременить. Чтобы выпили, разговорились - тогда уж все наверняка!
- Эх, как мне хочется ему врезать! - прошептал Федор.
- Как ты мог так ошибиться? - сурово вопрошал Ян. - Я же тебя предупреждал! Разве ты не видишь, что перед тобой - первые люди государства? Заподозрить их?!
Официанта обуял жуткий страх.
- Пощади, отец родной! - он упал на колени перед юношей и стал целовать ему руку. - Не погуби!
- Встань немедленно! - приказал Ян, всерьез опасаясь, что он перегнул палку; в ресторане все разом смолкли, а ещё трое официантов замерли у входа в раздаточную в изумлении: их товарищ, чванливый гордец, а для некоторых и откровенный вымогатель, стоял посреди зала на коленях! Выходит, и на старуху бывает проруха? Отраднее картины им трудно было и пожелать…
- Встань, - повторил Ян, - и иди! Ты забудешь о нашем разговоре, но всегда будешь помнить: нельзя всю жизнь безнаказанно издеваться над людьми!
- Да-а, - протянул Головин. - Читаешь, читаешь, думаешь, все узнал, ан нет, выясняется, что, как и прежде, для тебя это - терра инкогнита .
- Разве ты не сам, ещё в замке, объяснял мне, что к чему?
- Видимо, чем меньше знаешь, тем легче учить других! - усмехнулся Федор. - Если соотноситься с тем, что я знаю, то тогда где твои пассы? Где наложение рук? Где предварительное погружение в сон?
- Зачем же его погружать, если он и так послушный? Я таких людей сразу чувствую. Наверно, и вправду эта его работа агента - нервная. Все время в напряжении. Нет, поверь мне, долго этот человек не проживет! Сердце изношенное, сосуды слабые… Его пальцем ткни - и разрыв сердца!
- Страшный ты человек! - пробормотал Федор.
- Чем же это я страшный? Знанием?
- Властью над людьми. Если твоим даром неумело пользоваться, сколько людей можно погубить!
- Вот потому я и пошел учиться. А насчет губительства - это ты зря! Конечно, случалось мне судить других своим судом, грешен, но, видит Бог, я делал сие не ради развлечения, а лишь для спасения других!
- И многих ты так спасал?
- Немногих… Два дня назад, например, Светлану, о которой я тебе говорил.
Федор вспомнил убитых в замке - взглядом! - Епифана и могущественного Зигмунда Бека, поежился.
- От кого ты спасал Светлану?
- От охранника в тюрьме. Что-то мне не везет в таких делах - сердца у негодяев какие-то слабые! Чуть что - инсульт или инфаркт… Меня самого это беспокоит, - взгляд Яна остановился на одной точке. - Получается, что я не могу рассчитывать свои силы. Неужели действительно мой дар для других опасен?
- Возможно, - протянул Головин, чувствуя, как на него пахнуло ледяным холодом - так, наверное, ощущает себя жертва под пистолетом неврастеника или перед диким зверем: прыгнет, не прыгнет?
- Ты-то чего испугался? Вон, даже глаза забегали, - обиделся Ян. - Неужели ты думаешь, что я над друзьями опыты провожу? А что бы ты сам сделал, если бы видел, как твою… сестру, например, собирается изнасиловать какой-нибудь недоносок? Стоял бы и смотрел?!
- Где ты стоял-то? - изумился Федор.
- Ну… как бы стоял. Сам был далеко, а увидел все так, будто рядом стоял.
- Хочешь сказать, что этого охранника ты… на расстоянии?
- Да, ударил, ладонью. В грудь. А получилось, что слишком сильно ударил - инсульт с ним приключился.
- О Господи! - Головин был потрясен. - Ты сам до этого додумался? Воздействовать на расстоянии…
- Ничего я не додумывался. Я среди ночи в общежитии от её крика проснулся…
- Но ты не мог его слышать!
- Выходит, мог!
Головин нервно схватился за вилку.
- Мой бедный мозг, кажется, чудес больше не воспринимает, потому что он сигналит: "Есть хочу, есть хочу!" Видно, всю энергию мы с моим организмом израсходовали на удивление.
Он съел было два кусочка, но опять отложил вилку.
- От такого ничего в горло не полезет!
- А мне не только лезет, а прямо-таки заползает. Я вдруг почувствовал, что ужасно проголодался!
- Я себе никогда не прощу, если твой феномен останется неизученным! У меня прямо руки зачесались: подключить к тебе приборы и замерить силу излучения…
- Размечтался! - пробормотал Ян с набитым ртом. - Не позволю делать из себя морскую свинку!
- Ладно, отвлечемся. - Федор обвел глазами зал. - Между прочим, из-за соседнего столика на тебя смотрят…
- На нас смотрят! Мной заинтересовалась молодая блондиночка, а тобой брюнетка постарше!
- Неужели у тебя во лбу есть ещё и третий глаз? Ведь ты не отрываешься от тарелки!
- Так я до этого посмотрел! - простодушно признался Ян.
Они расхохотались.
- Но все равно к Светке нужно зайти! - Ян прочертил в воздухе вилкой восклицательный знак. - Как она перенесла все эти ужасы? Вообще, она человек впечатлительный, хотя иногда прикидывается ходячим параграфом… Пойдем со мной, а? С хорошими людьми познакомишься. У неё муж, кстати, тоже врач. Только военный.
- А как его фамилия?
- Крутько. Николай Иванович.
- Что? Крутько? Так я же его знаю. Майор медицинской службы? Славный малый.
- Вот видишь? Плохих не держим. А если ты посмотришь на Светлану… Влюбишься, хотя ты - муж и отец. В неё все влюбляются. С хутора уходили была оборвыш, дикий котенок… А сейчас! Грациозная, гибкая тигрица.
- Что-то ты её с диким зверьем сравниваешь!
- А в ней и есть что-то дикое.
- Звериное?
- Нет, неприрученное. Я не умею красиво говорить, но я видел тигров в клетке. Какие-то они сломленные, что ли… Даже рычат больше от бессилия. А на воле наверняка у них и поступь другая, и шерсть лоснится, и рык… мурашки по коже!
- Ну, понял! Значит, она - тигрица, тобой с хутора вывезенная… А что же ты сам-то на ней не женился?
- А она не хотела клетку… маленькую. Может, своего тигра ждала? Знаю только, что она панически боялась бедности. Так что же мог дать ей я? Угол в какой-нибудь дыре? Случайный заработок? Словом, Крутько дал ей все, что она хотела: квартиру, приличную зарплату…
- Глупая она!
- Напуганная… Чего это мы о Светке разговорились? Между нами никогда и намека не было на серьезные чувства. Будто и правда мы с ней были близкими родственниками…
- Со Светкой мы разобрались, а вот, пан Шахерезада, дождусь я наконец твоего рассказа?
- А дело было так…
ГЛАВА 3
- Мама, привези мне крокодила! - кричал ей Павлик. - Такого жирного-жирного!
"Почему именно жирного? - думала Катерина, глядя в вагонное окно на своих близких. - Может, надувного?"
Наконец поезд тронулся, и только тут Катерина обнаружила, что делегация врачей, с которыми она должна была ехать в Берлин, оказалась в другом вагоне, вообще неизвестно в каком. Она оглядела своих попутчиков: женщину с дочерью - они везли такое множество баулов и узлов, что часть из них вынуждены были держать на коленях; мужчину в плаще и с одним портфелем - этот вцепился мертвой хваткой в свой портфель, будто кто-то пытался у него отнять неведомую ценность. Правда, по мере того как поезд удалялся от Москвы, мужчина становился все более спокойным и даже начал с интересом поглядывать на Катерину.
Вдруг дверь купе распахнулась, и знакомый веселый голос произнес:
- Катерина Остаповна, а я за вами. Семеро безнадежно тоскующих мужчин в другом вагоне ждут прекрасную даму-переводчицу!
- Профессор Шульц! - облегченно вздохнула она; перспектива ехать всю дорогу с посторонними людьми уже начала её томить.
- Мы договорились с проводником - у нас в вагоне есть свободное место… Где здесь ваши вещи? - он легко подхватил чемодан Катерины, пропустил её вперед и, идя следом, продолжал говорить: - С этими рассыльными просто беда, вечно что-нибудь напутают. Решил, видите ли сейчас ведь каждый сам себе командир! - что раз вы из другого ведомства, то и ехать можете отдельно.
- Еле нашел, ей-богу! - жаловался он, открывая перед нею двери. - Хорошо, Фирсов запомнил номер вашего купе, а то все двери пришлось бы открывать!
Он распахнул дверь своего купе и пододвинул замешкавшуюся Катерину.
- Извольте любить и жаловать! Наша переводчица - Катерина Остаповна. Говорил я тебе, Фирсов, учи языки: теперь из-за тебя человеку приходится в такую даль ехать!
- Глядя на такое чудо, - промурлыкал Фирсов, целуя молодой женщине руку, - я и вовсе от языков отвернусь! Если бы не я да ещё пара моих товарищей, созерцали бы вы сейчас такую красавицу?!
За пять лет супружества Катерина ехала куда-то без мужа в первый раз. И никогда прежде ей не приходилось бывать одной в такой вот мужской компании. Хирургов было семеро, и они сгрудились вокруг маленького столика, куда уже успели выставить бутылку какой-то жидкости тепло-коричневого цвета безо всяких наклеек. Просто хрустальная бутылка из чьих-то дореволюционных запасов. В качестве закуски на газете лежали лишь кусочки, правда, умело и тонко нарезанные, простого деревенского сала.
- И вот этим вы собрались угощать такую женщину? - хмыкнул один из мужчин и представился: - Профессор Алексей Алексеевич Подорожанский.
- Ничего страшного, - улыбнулась ему Катерина, - сейчас мы все исправим, если вы разрешите мне покомандовать. Просто как женщине!
- Согласны! - закивали мужчины.
Они выжидательно смотрели на нее: ведь от того, как она себя с ними поведет, многое зависело. Какую границу она для них очертит? Будет ровна со всеми или станет выделять кого-то? Начнет кокетничать и глупо хихикать, вызывая в них ревность и раздражение, или создаст тепло и уют, поровну разделяя между ними внимание?
- Для начала предлагаю делать все со вкусом - мы ведь никуда не торопимся?
- Не торопимся! - хором сказали они, оживляясь: их товарищ прекрасного пола не была ни кокеткой, ни синим чулком и, похоже, имела достаточное чувство юмора.
- Для начала переоденемся в домашнее. Мужчины - в соседнем купе, я здесь. Обязательно все моют руки - я проверю!
Хирурги довольно засмеялись. Четверо врачей сразу вышли из купе, а оставшиеся трое защелкали замками своих чемоданов и тоже шмыгнули за дверь. Катерина слышала, как они весело гомонили за стенкой.
Когда минут через десять они осторожно постучали, Катерина уже ждала их, переодетая в облегающее шерстяное платье с небольшим кружевным воротничком. Платье удивительно шло к её белому лицу, черным, как спелая вишня, глазам, и в то же время действительно было по-домашнему уютным. На столике, покрытом белоснежной вышитой салфеткой, красовалась закуска - все, что Катерина взяла с собой в дорогу: курица, её любимые маслины, квашенные в бочке огурцы, колбаса, картошка и даже вяленый лещ - подарок отца; Катерина впервые подумала о Первенцеве как об отце - если бы он слышал сейчас её мысли, почувствовал бы себя счастливым.
- Вот только, извините, рюмок у меня нет, - пожаловалась она ошеломленным мужчинам.
Те сразу нашли рюмки, оживились, стали размещаться вокруг стола, по очереди представляясь ей и целуя руку:
- Торопов Иван Николаевич, профессор.
- Шульц Вильгельм Зигфридович, профессор - вы это и сами знаете, - улыбнулся тот, - но я специально стал в очередь, чтобы вместе с другими приложиться к царственной ручке!
- Так уж и царственной! - прыснула Катерина.
- Не скажите, для нас вы - царица! - запротестовал гривастый, заросший бородой и усами мужчина, и представился: - Верещагин Дмитрий Семенович, студент.
- Студент? - изумилась женщина. - А я думала, вы все - профессора.
Студенту было никак не меньше сорока.
- Студент, наша очаровательная лингвистка, - подтвердил он, - ибо, будучи профессором-терапевтом, решил переквалифицироваться в хирурги; разработанная мною методика лечения опухолевых заболеваний требует специальных знаний в области хирургии…
- Стоп-стоп! - крикнул самый молодой из них врач лет тридцати пяти. Я тоже хочу приложиться к прекрасной ручке, как и ещё двое моих жаждущих товарищей… Кроме того, я не профессор, а всего лишь доцент, но если бы я стал рассказывать нашей милой хозяюшке содержание моей будущей докторской диссертации…
- Ладно, Петруша, извини, я и сам не ожидал от нашего коллеги-терапевта такой речи - мне он казался очень немногословным! - Шульц тронул за плечо того, кого он называл Петрушей. - А это наше будущее светило, кардиохирург Петр Игоревич Коровин. По младости лет мы зовем его Петрушей.
- Кстати, коллеги, а как же мы будем обращаться к нашей единственной женщине? Неужели - Катерина Остаповна? - вмешался неугомонный Петруша. - Так хотелось бы называть её просто Катюшей.
- Да, Катерина Остаповна, вы уж позвольте, - вразнобой заговорили мужчины.
- Поз-во-ляю! - раздельно проговорила Катерина, с удивлением прислушиваясь к собственной интонации - уж не кокетничает ли она? И внимательно дослушала звания и имена-отчества последних двух товарищей.
- Зря мы, коллеги, я думаю, напрягаемся, - нарушил некоторую паузу студент-профессор Верещагин. - Разве под силу женщине, да хоть и любому из вас, вот так сразу запомнить, как кого зовут?
- Отчего же, - не согласилась Катерина и тут же без запинки перечислила всех ей представившихся.
- Голубушка, да у вас же феноменальная память! - восхитился профессор Шульц. - Теперь я понимаю, почему наши берлинские врачи так вас хвалили. Видимо, немецкий вы знаете в совершенстве.
- Не только немецкий, - вырвалось у Катерины, хотя она вовсе не хотела хвалиться; просто мысль о том, что доктора видят в ней лишь привлекательную женщину, а не человека, не менее, чем они, овладевшего своей профессией, заставила признаться, - но и французский, английский, испанский - всего восемь языков… Только, как говорится, соловья баснями не кормят. Прошу к столу!..
В Берлин они приехали под вечер, и в отель их повез Шульц, не раз в немецкой столице прежде бывавший. Он разобрался с носильщиками, подозвал такси - так на двух машинах врачи со своей переводчицей без приключений добрались. Еще они не успели осмотреться, а только получили ключи от номеров, как Шульц - руководство как-то незаметно перешло к нему провозгласил:
- Через полчаса все собираемся в вестибюле и едем на ужин в ресторан "Бюргер"!
- Зачем в "Бюргер", - запротестовал Петруша, - уж лучше давайте в "Форстер".
Собираясь в ресторан, Катерина в которой раз отдавала должное предусмотрительности и вкусу своего мужа. Он ведь прежде не жил в больших городах, а если и бывал за границей, то разве что в Стамбуле или Афинах, да и то наскоком, проездом. Было ли у него время изучать этикет, моду, привыкать к светской жизни? Почему же он ведет себя так, будто в этой атмосфере родился и вырос? Ведь это он заставил её взять с собой вечернее платье. Смешно, она до последнего не соглашалась - зачем такое переводчику на работе?
- А если твоих врачей пригласят на праздничный ужин, торжественный вечер - мало ли? - резонно вопрошал он. - И будешь ты, как говорится в загадке, зимой и летом - одним цветом?
- И ты не будешь ревновать? - подивилась Катерина; в самом деле, много ли на свете мужчин, которые собственноручно снаряжают своих жен в зарубежные командировки в заведомо мужском обществе?..
- Ревность - это пережиток прошлого, - хмыкнул он и будто впервые вгляделся в её лицо. - Если уж суждено, от судьбы не уйдешь!.. Сучка не захочет - кобель не вскочит!
- Митя, - скривилась Катерина, - ну зачем ты говоришь так грубо?
- Грубо, зато жизненно… Извини, я действительно переборщил… В последнее время почему-то стал нервничать. Появилась странная тревога, ощущение, что кто-то смотрит мне в затылок…
И запнулся, увидев её испуганные сопереживающие глаза.
- Ты права, дорогая, нервы надо подлечить. Вернешься, попробую на денек-другой отпроситься: махнем мы с тобой куда-нибудь в лес, будем жить в охотничьей сторожке, и чтобы из людей вокруг - никого!
Вечернее платье Катерины из бархата теплого зеленого цвета привезла из Парижа жена то ли посла, то ли консула, да так и продала ненадеванным обстоятельства вынудили. Его купил Дмитрий в каком-то коммерческом магазине, перехватив неопытную продавщицу ещё в дверях. На такие дела у него был глаз наметанный. Приказчики в магазинах пытались поначалу с ним ссориться - пришелец лишал их заработка, но Гапоненко умел поставить на место недовольных одним взглядом, а если кто продолжал упираться, то и внушительными документами.
Он ухитрялся без примерки покупать Катерине вещи, которые потом сидели на ней как влитые.
Зеленое платье было в основном закрытым и только спереди красиво вырезанное декольте чуть приоткрывало её классической формы грудь, в ложбинке которой поблескивал изумрудиками фамильный крестик Астаховых. В ушах тоже зелеными капельками светились в сережках небольшие изумруды Дмитрий специально приобрел их в пару к крестику…
Волосы… Тут Катерина поколебалась: распустить их и кокетливо перехватить гребнем - так, она видела в отеле, носят некоторые женщины или заплести косы и привычно уложить их вокруг головы? Остановилась на втором и, кажется, попала в точку: в сочетании с платьем и неброскими, но дорогими украшениями косы выглядели королевской короной…
Когда Катерина, одетая, вышла к лестнице, ведущей в вестибюль, Петруша с Тороповым все продолжали спорить.