"Здесь собрано все, – сказал он тогда. – Номера банковских счетов, распоряжения, все на свете".
Но это было до того, как Чарльз преуспел в городе и образовалась фирма "Кёниг Холдингз", до того, как на ферме появились компьютеры, до того, как компания "Кёниг Кеттл" разрослась настолько, что ее интересы вышли далеко за пределы Австралии. Так что на сегодня "все на свете" явно не поместится в одном конверте.
Но сейф как стоял в конторе, так и стоит – массивное темно-зеленое чудовище со свинцовыми пластинами и стальной обшивкой. И шифр, должно быть, не изменился – в старых сейфах, в отличие от новых, комбинацию цифр менять нельзя. И что бы ни хранил там Филипп, должен же он передать код своему преемнику.
Элен торопливо подошла к комоду, схватила конверт, высыпала на постель содержимое.
Шесть цифр, Джон сказал, что у всех старых сейфов код состоит из шести цифр. Она лихорадочно перебирала на удивление скудное содержимое конверта: несколько листков с номерами банковских счетов, самые заурядные инструкции, среди которых не нашлось ничего, что хотя бы отдаленно напоминало шифр. Наверно, она плохо смотрела, он должен быть здесь!
У Элен тряслись руки, но она заставила себя еще раз просмотреть каждый листок. В комнате было прохладно, окна выходили на запад, но она обливалась потом. Наверно, прошло значительно больше времени, чем она думала. "Не теряй голову, – сказала она себе, – успокойся, должен же где-то быть записан шифр, как же иначе?"
Может быть, его нужно искать среди других цифр? Она начала сначала. Однако наборы цифр обозначали номера или коды банковских счетов; сейф был изготовлен лет за сто до того, как банк открыл эти счета. Может быть, дата? 29 мая 1972. Нет, она явно идет по ложном следу.
"У меня слишком быстро опустились руки, – повторяла Элен про себя, глотая слезы. – Это где-то здесь, ищи, продолжай искать!"
На всякий случай она запомнила дату – а вдруг это действительно шифр, – сложила листки в конверт и аккуратно положила его на комод, так, как он лежал до ее прихода, – надписью вверх. Она сама не знала, почему это сделала, разве что ей ужасно не хотелось, чтобы Джону стало известно, что его мать отчаянно ищет сама не знает что и еще более отчаянно боится это найти…
Выйдя из комнаты, Элен закрыла дверь на щеколду и медленно направилась в изящно обставленную спальню, их с Филиппом общую спальню. Комната занимала всю фасадную часть второго этажа и располагалась прямо над центральным входом. С широкого балкона открывался прекрасный вид на необозримые владения Кёнигов. Спальня переходила по наследству от одного хозяина Кёнигсхауса к другому, в ней он отдыхал от бесчисленных забот, связанных с его высоким положением. Белые стены, деревянные панели, светло-зеленый ковер, обои с вытисненными цветущими веточками… Просыпаясь в этой комнате, можно было подумать, что вы находитесь в Англии, милой весенней Англии.
Но все, к чему прикасался Филипп, очень скоро переставало быть милым. Огромная старинная дубовая кровать с балдахином, массивное кресло-качалка и старинный дубовый стол носили на себе отпечаток его присутствия, создавали впечатление комнаты холостяка, позволяющего себе курить в спальне.
Стол притягивал Элен как магнит. Если шифр где-нибудь записан, то скорее всего листок хранится здесь. Все те годы, что Элен провела с Филиппом, с самых первых дней ее появления в этой комнате, много лет казавшейся ей спальней другой женщины, стол был заперт.
Простая мера предосторожности, ответил ей Филипп, когда она спросила его об этом, и она поверила. С годами ей удалось превратить спальню и в свою тоже, удалось постепенно избавиться от "ее" присутствия – Элен почти никогда не произносила имя первой жены Филиппа. Она переставила мебель, сменила обои, у одной стены поставила новый столик, у другой – книжный шкаф и наконец почувствовала, что комната принадлежит лишь ей и Филиппу.
Однако призрак иногда нарушал их покой. Она боялась, что он может явиться и теперь. Роза считала, что Труди вернулась за Филиппом. Неужели она права, с ужасом думала Элен.
Она подошла к стоявшему у изголовья столику, взяла связку ключей, с которой Филипп никогда не расставался и брал с собой даже в буш. Не обращая внимания на современные блестящие ключи, она стала один за другим пробовать те, которым явно было много лет. Наконец она нашло то, что искала. Ключ легко повернулся в замке. Элен выдвинула ящик – он оказался неглубоким. С черно-белой фотографии на нее смотрело прекрасное, озаренное жизнью лицо давно умершей женщины.
Труди.
Конечно. Кто же еще?
Впору поздороваться. Или выругаться.
Вот и разрешилась загадка, мучившая ее целых двадцать пять лет: куда подевался портрет первой жены Филиппа, смотревшей на нее со стены спальни в тот первый раз, когда Филипп привел ее в свой дом, в эту комнату, в свою постель. В следующий раз Труди уже не было. Элен понимала, что Филипп спрятал фотографию – такие вещи не выбрасывают; но она считала, что молодой жене не пристало ходить по дому и искать портрет, а с годами она забыла о его существовании. Но ей и в голову не могло прийти, что все это время он пролежал здесь, в спальне, что Труди являлась свидетельницей их самых интимных тайн, а в последние годы – самых постыдных деяний.
Элен почувствовала, как подступает дурнота, ей хотелось схватить портрет, скинуть его с самой вершины Снежных Гор и увидеть, как он разбивается вдребезги, или изорвать в клочья и спустить в унитаз. Она заставила себя взять фотографию в руки, положить на кровать. Сначала нужно найти то, что она ищет, а уж потом у нее будет предостаточно времени, чтобы решить, как поступить с Труди. Пока что она ни на шаг не продвинулась в своих поисках.
Содержимое запертых ящиков часто являет собой причудливую смесь ценных вещей и безделушек, и ящик Филиппа не был исключением. Здесь лежали старинные золотые запонки – с брильянтами, с жемчугом, тяжелая ониксовая печатка с выгравированной готической буквой "К", еще одна, из гранита и кровавика, золотые кольца с печаткой, а также несколько тяжелых золотых мужских часов из тех, что носят поверх жилета, и цепочки к ним. У Филиппа не было времени пользоваться такими вещами, он презирал мужчин, любящих "украшения", как он их называл.
Рядом со старинными драгоценностями лежали безделушки, некоторые из них явно сохранились со времен его детства. Красный воск для печатей и коробка спичек, старые ключи, сломанный перочинный нож, несколько открыток от давно позабытых друзей. Все это Элен отодвинула в сторону. Внизу лежали письма, официальные и личные. Она внимательно их просмотрела. Ни за что в жизни не хотелось бы ей увидеть то, что попало наконец в ее руки.
На самом дне ящика находилось несколько ничем не примечательных конвертов с напечатанным на машинке адресом, обычная деловая переписка.
Дорогой мистер Кёниг, начиналось первое письмо, оно было отправлено из Сиднея. Сообщаем, что такого-то числа вам назначен прием у мистера…
Второе письмо вносило некоторую определенность:
Сообщаем, что мы готовы к проведению рентгенологического обследования, предложенного мистером…
Прослеживалась определенная динамика событий:
…На прием, чтобы обсудить результаты обследования…
Каковы были результаты, явствовало из последних, более настойчивых посланий:
…Довести до вашего сведения, что в данном случае крайне важно принять безотлагательные меры. И хотя прогноз далеко не благоприятный – Вы просили сообщить Вам правду. Однако с применением современных лекарств и методов лечения можно замедлить развитие опухоли и продлить годы жизни.
В случае опухоли головного мозга, особенно если она захватила гипофиз, хирургическое вмешательство может привести к частичной потери речи и двигательной активности. Вполне возможно, что Вы будете прикованы к инвалидной коляске.
При отказе от лечения Вас ожидает не только усиление болей, но и нарушение психики, смена настроений, депрессии, к которым у вас уже наметилась склонность.
Рак.
У него был рак.
Элен посмотрела, когда было отправлено первое письмо. Почти три года назад у Филиппа определили рак, опухоль головного мозга, и он отказался от лечения.
Отказался от хирургического вмешательства, потому что боялся остаться калекой. И он носил это в себе, решив до последнего дня оставаться тем Филиппом, каким был всю жизнь, и изо всех сил бороться с болезнью. Тихое угасание – не для него.
Элен аккуратно сложила письма, каждое в свой конверт, и убрала в стол. Потом заперла ящик, положила ключи на ночной столик Филиппа, осторожно прилегла на свою половину кровати.
Она долго смотрела в потолок. Яростное полуденное солнце пробивалось сквозь подъемные жалюзи, прочертило на белых стенах темные полосы. Шло время, полосы передвигались по стене, а ее невидящие глаза были все так же устремлены в потолок. Наконец она заплакала. От боли у нее разрывалось сердце, ее горе было так велико, что ей не хотелось больше жить. Элен Кёниг оплакивала смерть своего мужа.
15
Джон.
Нужно поговорить с Джоном.
И нужно перестать плакать, нужно остановить этот бесконечный, бессмысленный поток слез. Неужели она все еще горюет о Филиппе? Нет, она плакала о том, что не смогла стать хорошей женой.
Она оплакивала женщину, которая стояла и смотрела, как ее муж приближается к вратам смерти, тогда как должна была идти с ним рука об руку, покуда это возможно; женщину, которая после стольких лет совместной жизни не протянула ему руку помощи, не произнесла ни слова утешения, пока он пил свою горькую чашу до самого дна.
Она оплакивала женщину, потерявшую прекрасного мужа, но потерявшую его за много лет до его смерти, так что в ее воспоминаниях остался не сам Филипп, а его жестокий двойник, занявший чужое место и отравивший последние годы их совместной жизни.
Какое счастье, что она сможет сообщить Джону правду об отце, объяснить, сквозь какие муки пришлось ему пройти. Объяснить, что его приступы ярости и неожиданное изменение завещания являлись следствием грозной опухоли в мозгу.
Так что она хочет сказать?
Что Филипп сошел с ума?
Эта мысль поразила Элен в самое сердце. Она достала носовой платок, спустила ноги с постели – лежать она больше не могла. Джону станет только хуже. Одно дело – знать, что он потерял Кёнигсхаус, потому что отец заболел, сошел с ума, и совсем другое дело – считать, что Филиппом двигало запоздалое раскаяние, что его последний поступок на этой земле был долгом чести…
Конечная мысль ужаснула Элен. Она поймала в зеркале свое отражение: в лице ни единой кровинки – и вздрогнула, будто увидела призрак. Его последний поступок на этой земле.
Филипп знал, что умирает. Он отказался от операции, от любого лечения, потому что боялся превратиться перед смертью в инвалида, хуже того, в растение. Но его ждало другое – медленная деградация, неизбежный распад личности. Так, может быть, он выбрал бы долгое путешествие в буш с одним лишь дробовиком в руках, почетный для скотовода способ уйти из жизни? Пожалуй, Филиппу хватило бы на это силы воли.
Мог ли он покончить с собой?
В любом случае, его конец был близок, у него была разросшаяся, неоперабельная опухоль. И хотя внешне он казался таким, как всегда: спорил с Беном и Чарльзом, принуждал ее заниматься любовью, – это был уже мертвый человек.
Мысли Элен устремились дальше. Нет, ни один человек не выберет себе такую смерть, даже если и решит покончить счеты со своей разбитой жизнью! Смерть сама набросилась на Филиппа, когда он только приближался к последнему акту трагедии. И если Кёниг выбрал королевскую коричневую змею, чтобы ускорить переход из своего Королевства в другое, загробное, – не было ли в этом своей страшной логики?
– Спасибо, Чарльз. Потрясающе. Значит, увидимся в шесть. Грандиозно! Пока.
Алекс, находившийся в своем уютном кабинете на первом этаже, задумчиво положил трубку на рычаг, взял листок бумаги и стал составлять план действий.
Значит, Чарльзу удалось уговорить Мадам Баттерфляй осмотреть Кёнигсхаус до отъезда в Токио? Молодец. Бог ему в помощь. Одобрительно кивнув, он стал думать, что делать дальше.
Вся честная компания прибудет сегодня к обеду и останется, по крайней мере, до завтра. Нужно предупредить Элен об их приезде, пусть все устроит; потом сходить на кухню, ублажить Розу, чтобы она приготовила что-нибудь особенное, и убедиться, что Элли поможет подать на стол… I Элли.
Улыбка тронула губы Алекса. Ты ведь их с первого взгляда узнаешь, за милю чуешь, а, парень? – поздравил он себя. Ты сразу вычисляешь настоящих любительниц, жарких девочек. Господи, да она все что угодно для тебя сделает – уже сделала! Есть, есть еще порох в пороховницах!
Кто бы мог подумать, что это тощенькое тело завертится волчком, стоило лишь завести его и отпустить? И кто бы мог подумать, что изумительная на вид грудь – даже дешевенькая кофточка не могла испортить впечатление – окажется еще более изумительной на ощупь?
Тело, созданное для любви, темно-коричневое, сверкающее, как бронза, и тающее под руками, как воск. Однако нашлись руки, которые обращались с ним куда менее деликатно.
Алекс нахмурился. На теле Элли были следы побоев. Похоже, причиной ее постоянных разговоров о ревнивом муже было не просто кокетство, не желание придать остроту внебрачным утехам. Что ж, если такая роскошная плоть вызывает единственное желание – избить, то пьяный муж-абориген – полный кретин. I Роскошное тело… И не только тело.
Маленькие сильные ручки с гибкими, крепкими пальчиками, белые острые зубки, как у кошки, ушки, такие чувствительные, что их обладательница взвивается до небес от одного прикосновения…
Он представил, да нет, почувствовал эти пальчики на себе и вздрогнул от наслаждения. Господи, до чего же она неутомима, ненасытна, она жаждала перепробовать все, что можно, никак не хотела успокоиться…
Он почувствовал знакомое шевеление между ног, обычно предшествующее эрекции. Парень, веди себя прилично! Делу время, потехе час. Не отвлекайся, следи за мячом. Существует еще одна маленькая леди, от которой зависит твое будущее счастье – Миссис Фудзияма, или как ее там. Та Япошечка, Которую Нужно Осчастливить еще до захода солнца.
И не тем способом, в котором тебе нет равных. Жаль, конечно, но что поделаешь. Так, что еще? Поговорить с Джоном. Братишка должен вести себя смирно, это просто необходимо. Если Миссис Как-бишь-ее узнает, что существует обиженный, лишенный наследства младший сын, который может вставлять палки в колеса, причинять неприятности и даже подать в суд, она ни за что не раскошелится!
Нет, нужно все хорошо продумать. Договориться с Джоном, ублажить Элен, подсластить ей пилюлю, переговорить с Чарльзом. А потом совершить продажу, собрать добычу и исчезнуть, испариться, вернуться туда, откуда пришел.
Нет, только не туда, откуда он только что вышел. Алекс нахмурился, покраснел от стыда и гнева. Ему просто не повезло, он попался совершенно случайно. Больше этого не произойдет.
Но даже там, в этом месте – он и сейчас называл его только так – он многому научился, завязал полезные знакомства. Еще какие полезные, можно сказать, незаменимые. Так что все что ни делается – к лучшему.
Но все это в прошлом, все кончено, забыто. Он расплатился, и с лихвой! Больше этого не повторится. Вот только разобраться с продажей, и начнется новая жизнь.
Австралия – чертовски большая страна, чертовски большая прекрасная страна, если хочешь в ней затеряться. И если парнишка уже однажды потерялся, он может сделать это и во второй раз, уж будьте спокойны.
Похоже, все продумано. Как хорошо я сегодня потрудился, с радостным удовлетворением подумал Алекс.
Он снял трубку, переключился на внутренний телефон и, улыбнувшись, проворковал:
– Привет, Роза, ты знаешь, как я тебя люблю? Ты не сделаешь мне виски? Да, двойной. – Он снова улыбнулся. – Я в своей берлоге. И пусть Элли принесет, ладно?
Джон.
Скоро она сможет поговорить с Джоном.
Какая жалость, что к обеду приедет эта японка со своим управляющим. Элен сообщила новость еще в селении, когда приехала за ней. Наверно, гости не станут проводить с семьей весь вечер. Значит, она сможет поговорить с Джоном. Если, конечно, он захочет разговаривать.
О Господи, если бы знать, о чем он думает! Джина тяжело вздохнула, поглубже опустилась в горячую ванну, расслабила уставшие ноги. Ей и нужно-то всего несколько минут – неужели она требует слишком многого?
Всего несколько минут наедине с Джоном.
А если честно, вздохнула Джина, то не несколько минут, а всю жизнь.
Наверно, она сошла с ума, если заходит в мыслях так далеко. Джина села, потянулась за полотенцем. Ты перекинулась с ним всего несколькими словами, ты его совсем не знаешь, может быть, у него на соседней ферме девушка, может быть, они даже обручены. Может быть, ты ему не нравишься, может быть, ему и в голову не придет жениться на тебе.
"Может быть, – говорил ее внутренний голос. И тут же возражал: – но это не так!"
Она тяжело вздохнула. Так или не так, сегодня все выяснится. Когда она увидит Джона.
Джон еще издали увидел вертолет, он кружил в небе, как комар, и жужжал так же. К его великому негодованию, пилот пролетел над самым стадом, явно чтобы показать возможным покупателям владельцами какого замечательного скота они станут, если купят ферму. Погрузка в этот момент была в самом разгаре, Генри и остальные пастухи заводили животных на машины. Но коровы не любят, когда над ними что-то летает, они боятся шума. А испугавшись, бросаются бежать.
Чарльз мог бы это запомнить, ему не раз говорили! Наверно, он так хочет совершить эту чертову сделку, что на остальное ему просто наплевать. Джон яростно выругался, да что толку?
– Ну спасибо, самовлюбленный ублюдок! – закричал он. – Черт бы побрал всю вашу свору! Ты мог напугать скот, вызвать паническое бегство. Мы бы потеряли половину! И что бы тогда осталось от твоей драгоценной компании?
Не переставая ругаться, он резко развернулся и, не заходя в дом, направился к часовне, где так недавно был похоронен его отец. Бросив у входа кнут, он распахнул двери настежь. В лучах солнца он казался ангелом-мстителем.
На каменных плитах над могилой Филиппа лежали цветы: лилии и белые гардении, обрамленные блестящей зеленью листьев лавра. Они были все так же свежи, их нежный аромат наполнял часовню. Таблички над могилой все еще не было.
– О Господи, отец, – воскликнул Джон, – мы не успели еще сделать тебе медную табличку, а твои кости уже хотят продать! И тебя, и весь Кёнигсхаус!
Джон поднял глаза, с ненавистью уставился на вырезанное из слоновой кости изображение распятого Христа.