И вот, получив отставку по всем статьям, Варвара Петровна решилась на собственную игру. Ей сорок седьмой год. По меркам XIX века наступала та самая пора, когда следует задуматься, что дарить на свадьбу вот-вот заневестившимся внучкам: деревеньку или бриллианты. Но она решилась на отчаянный поступок - приехать из-за границы с дочкой на руках. Как вам это понравится, Сергей Николаевич? И чтобы никаких вопросов по поводу появления ребенка! Сомнений в его внебрачном происхождении быть у мужа не могло: как явствовало из дневника Варвары Петровны, они давно не делили супружеское ложе.
* * *
Вернемся, однако, к Варваре Петровне, где-то в Италии вкушавшей радости полузабытого материнства. Как бы то ни было, но свой план она привела в исполнение. Появление внебрачного дитя - это водораздел в ее нескладном супружестве, тревожном и нервном. Мосты сожжены. Теперь все должно обстоять по-другому. По существу, она шла на полный разрыв с мужем: как хочешь - княжна так княжна. Иногда человеку не нужно ничего, кроме определенности: ни шаткого, готового вот-вот рухнуть, как карточный домик, благополучия, ни эфемерных надежд.
Но каков поворот событий! Судьба посмеялась над замыслом Варвары Петровны нанести мужу моральный удар и, перехватив инициативу, бросить ему в лицо: "Хватит! Вон!"
Все решилось в Петербурге.
"Несчастный Сергей Николаевич Тургенев кончил жизнь в прошедший вторник после трехдневных ужасных мучений. Дети остались на руках у Николая Николаевича Тургенева, который, к счастью, приехал с месяц тому назад. Варвара Петровна путешествует по Италии и не знает о своем несчастии".
Тургеневу шел сорок первый год. Ушел из жизни человек, полный сил, безусловно одаренный, однако так и не сумевший хоть в какой-то степени реализовать себя. Похоже, звездный час Сергея Николаевича случился лишь на затянутом дымом Бородинском поле. Его качества человека и офицера уважали товарищи по полку. Они поддерживали с ним связь и после отставки. Все это говорит в пользу Сергея Николаевича, допустившего в молодости роковую ошибку, за которую и расплатился сполна: вступил в брак, заключенный, как говорили, "на гнилых основах". По сути, его женитьба, этот обмен чувств на золото, сделала несчастными целую цепочку людей: жену, детей, девушку, которую он полюбил последней любовью, поняв силу и неотвратимость этого чувства. Но было поздно.
…То, как отнеслась Варвара Петровна к сообщению о смерти мужа, никто так и не узнал. Известно лишь, что она отнюдь не спешила вернуться к осиротевшим сыновьям.
Это вызвало недоумение многих. Оно еще более усилилось, когда через четыре месяца, приехав в Россию, Варвара Петровна даже ради приличия не старалась выглядеть женщиной, недавно лишившейся мужа.
О Сергее Николаевиче вспоминали как о человеке добром, дружелюбном, заботливом отце, хорошем сыне - его родственники, особенно мать, пребывали в глубоком горе. А вот о Варваре Петровне отзывались с явным осуждением. Близкая к семье дама сообщала: "У Тургеневой Елизаветы Петровны (матери Сергея Николаевича. - Л.Т.) я была. Она ужасно убита горестью по сыне, а неутешная вдова все такая же чудиха и нимало не огорчена; навезла пропасть нарядов из чужих краев и наряжается".
В этих словах ощущается чисто женская неприязнь, которая могла возникнуть у корреспондентки из-за обманутых ожиданий. Вместо провинциальной немолодой помещицы пред ней предстала по-европейски одетая и явно похорошевшая дама. Такие превращения, как говорится, "трудно перенесть".
О неладах у Тургеневых, конечно, знали многие, но далеко не в полной мере. Варвара Петровна была слишком горда и слишком научена житейским опытом, чтобы кому-либо доверить свое женское несчастье. О ее переживаниях мало что знал даже любимый Иван. Все доверялось - и весьма благоразумно - только дневникам, которых накопилось огромное количество. Целые полки в шкафу были заставлены этими записями, что дает представление не только о множестве тревог и мыслей, ими вызванных, но и об умении выразить маету сердца: перо в руках иных мертво и немо. В руках же Варвары Петровны оно горело, скорбело, плакало - недаром ее сын был потрясен этой долгой материнской исповедью.
Способность писать, безусловно, помогала Варваре Петровне облегчить душу. Но это являлось полумерой. Надо было произойти чему-то значительному, благому, желанному, чтобы она стала другой. Это случилось после рождения ребенка.
Известно, как влияет такое событие не только на душевное состояние женщины, но и на ее внешность. Поэтому ничего удивительного, что Варвара Петровна и похорошела, и помолодела. Что касается ее реакции на смерть мужа, то, наверное, все-таки есть разница в том, какой отклик подобная утрата вызывает в сердце благодарном за преданность, ласку, заботу или каждодневно терзаемом нелюбовью, а под конец оскорбленном особенно сильно.
Как бы то ни было, получение печального известия означало для Варвары Петровны конец этой муке. За свою роковую ошибку она тоже расплатилась сполна.
И можно понять, что со смертью Сергея Николаевича на первый план вышли иные желания: немного подрастить в теплых краях дочку, поправить собственное здоровье, а уж потом пускаться в обратный путь. Что же касается сыновей, то здесь мать была вправе рассчитывать и на их собственное благоразумие, и на заботу тургеневской родни, в частности Николая Николаевича. Еще при жизни брата он опекал племянников и много времени проводил с ними.
Кстати, когда Варвара Петровна вернулась в Россию, первым делом она поехала к свекрови, чтобы утешить ее и немного отвлечь привезенными подарками, а уж потом направилась в Петербург к сыновьям. И на примере этой очередности нельзя не отдать должное ее справедливой рассудительности и такту.
…Впечатление, что Варвара Петровна легко пережила смерть мужа, выглядела "как ни в чем не бывало", совершенно опровергается документальным свидетельством - ее ответом сыну Ивану. Только через шесть лет после похорон отца он осмелился задать матери вопрос относительно истории с Шаховской и последующей скорой кончине Сергея Николаевича.
Письмо Варвары Петровны сыну сохранилось, но тому, кто держал его в руках уже после смерти и ее, и Ивана Сергеевича, хотелось, чтобы конец печального супружества Тургеневых - жена уехала за границу, а застарелая болезнь свела мужа в могилу - выглядел в несколько ином свете. Большая часть того, что было написано рукой Варвары Петровны, анонимный читатель счел за лучшее очень тщательно зачеркнуть.
Восстановить текст полностью не удалось. Но сумели прочитать, быть может, несколько ключевых строк. Суть их в том, что Варвара Петровна считала, будто ее муж "кончил жизнь насильственной смертью", подразумевая под этим самоубийство.
Понимая, какое впечатление ее утверждение произведет на сына, который, возможно, даже не поверит этой страшной для него новости, Варвара Петровна спешила добавить: "На все, что я говорю или пишу, я имею доказательства письменные… Я прежде не говорила, так прочти теперь".
Причиной рокового решения мужа, по мнению Тургеневой, стало то, что его "замучила совесть… злодейка (так она называла Шаховскую) писала к нему стихами, когда он уехал".
…Безусловно, внезапный отъезд Сергея Николаевича из Москвы, перевод сына в Петербургский университет наводят на мысль, что он решил поставить точку в своем романе с Шаховской. Но бегство, в сущности, ничего не изменило: она писала ему в стихах или прозе - не важно - о своей страстной любви, о невозможности избавиться от этого чувства. Сразу вспоминается потрясающая сцена из "Последней любви", когда, желая положить конец их отношениям, Сергей Николаевич поднимает кнут и сын видит, как княжна целует вспухший рубец на своей руке. Даже боль, причиненная им, священна. И выходит, даже то, что она им покинута, ничего не меняет. Любовь жива.
Об этом ее письма в Петербург. И хуже всего то, что Сергей Николаевич мучится такой же любовью. Развеялась как дым его житейская философия: брать от жизни, от женщин все и, не оглядываясь, идти дальше. Теперь идти было некуда. "Сын мой, - писал Сергей Николаевич Ивану в предсмертном письме, - бойся женской любви, бойся этого счастья, этой отравы…"
Он не мог не понимать, что девушка им погублена, а их роман, перестав быть тайной, самым пагубным образом скажется на ее жизни. Той злосчастной осенью 1833 года княжне Шаховской впервые предстояло появиться в свете. Ее письма убеждали его, что для нее - без него - все кончено. Она отдала ему все, что имела. Теперь настала его очередь. Он был волен распорядиться только одним - своей жизнью. Вспомним, что под личиной красавца искусителя жил человек храбрости отменной, не понаслышке знавший, что такое офицерская честь…
Разумеется, Варвара Петровна во всем обвиняла Шаховскую, своей молодостью, задором соблазнившую ее податливого мужа. "Да не будет никогда произнесено при мне это проклятое имя! - заканчивала мать письмо сыну. - Да будет проклята память о ней!"
…Смерть Сергея Николаевича от княжны ее родственники скрывали сколь можно долго. Узнала она о том случайно, в гостях, на одном любительском спектакле. Писали: "Она захохотала истерически".
При первом же появлении на балу Шаховская была замечена. Портрета ее не сохранилось, но Тургенев в "Первой любви" подробно описывает не ее, а скорее ту своеобычную женскую повадку, когда черты лица особого значения не имеют.
Через год после смерти Сергея Николаевича Шаховская вышла замуж за некоего Владимирова.
Что же было с ней дальше? Об этом Тургенев рассказал в "Первой любви". Как-то раз он случайно встретил в Петербурге прежнего знакомого. Разговорились. Тот напомнил ему о днях, когда молодежь Нескучного сада собиралась у прелестной княжны.
Из его слов стало ясно, что она вышла замуж.
"Что за человек ее муж? - спросил я.
- Прекрасный малый, с состоянием. Сослуживец мой московский.
Вы понимаете - после той истории… вам это все должно быть хорошо известно… ей нелегко было составить себе партию; были последствия… но с ее умом все возможно. Ступайте к ней: она вам будет очень рада. Она еще похорошела".
Через пару недель ему удалось преодолеть волнение и робость. Когда же он вошел в гостиницу "Демут" и спросил госпожу Владимирову, то "узнал, что она четыре дня тому назад умерла почти внезапно от родов".
Тургенев писал: "Меня как будто что-то в сердце толкнуло. Мысль, что я мог ее увидеть и не увидел и не увижу ее никогда - эта горькая мысль впилась в меня со всею силою неотразимого упрека. "Умерла!" - повторил я, тупо глядя на швейцара, тихо выбрался на улицу и пошел, не зная сам куда. Все прошедшее разом всплыло и встало передо мною. И вот чем разрешилась, вот к чему, спеша и волнуясь, стремилась эта молодая, горячая, блистательная жизнь! Я это думал, я воображал себе эти дорогие черты, эти глаза, эти кудри - в тесном ящике, в сырой подземной тьме…"
Княжну Шаховскую, которой не исполнилось и двадцати, похоронили на Волковом кладбище. На утраченном ныне надгробии значилось, что в замужестве она была "9 месяцев и 11 дней".
Имелась здесь и эпитафия:
Мой друг, как ужасно, как сладко любить!
Весь мир так прекрасен, как лик совершенства.
Неизвестно, принадлежали эти стихи княжне или кому другому.
По какому-то неисповедимому велению судьбы героиня "Первой любви" покоится рядом с могилой человека, спасшего от забвения ее странный, зыбкий образ, - Ивана Сергеевича Тургенева.
* * *
В дневниках Варвары Петровны есть записи, куда более важные для понимания ее внутреннего мира. Они свидетельствуют о том, каким огромным моральным грузом стало для нее рождение незаконного ребенка.
Вера в нерасторжимость брачных уз все еще владела ею. Под грузом раздражения и обид на мужа продолжала жить любовь к нему, мертвому. За долгие годы супружества она не растратила и малой толики этого чувства. Теперь, задним числом, она оправдывала его злосчастную связь с Шаховской: эти "пиетки", как она презрительно называла поэтесс, и других уморят, и сами умрут.
И чем больше убеждала она себя в этом, тем сильнее пригибало ее к земле сознание собственной вины - рождение внебрачного ребенка. В глазах Варвары Петровны ее "прелюбодейство" вырастало в грех незамолимый - ни перед Богом, ни перед мужем. Его неверности касались его самого. У нее же имелся собственный счет к себе. Умея жестко судить других, она и к себе была безжалостна. Ее терзала мысль, что не только она, но и Варя, "дитя греха", будет наказана.
И, презирая людской суд, она обращалась к Той, в милость которой единственно верила:
"Пресвятая Дева! К Тебе, к Тебе одной осмеливаюсь вознести свои молитвы. Тебе известно несчастье ее рождения, о Мария, но Твое святое участие не станет от этого менее нежным и воспрощающим, вина матери не будет вменена ребенку, и в Твоей неистощимой кротости Ты решишь, что угрызения совести виновной женщины, могут заслужить ее прощение.
До того как Ты была призвана в небесную обитель, Ты жила на земле, Ты знаешь нашу жизнь, наши горести, Твое сердце истерзано кровавыми ранами, Ты одна перестрадала муки, уготованные для всех женщин на земле. Услышь меня, Мария!"
* * *
Всем терзаниям рано или поздно приходит конец. Смерть мужа, прежние обиды, все тяжелое, что было связано с супружеством, отходило в прошлое, вытеснялось новыми, куда более приятными впечатлениями.
Переехав в Петербург, где учились сыновья, Варвара Петровна с удовольствием окунулась в столичную жизнь, старательно налаживая связи с прежними знакомыми Сергея Николаевича. Среди гостей Варвары Петровны был, например, человек, очень уважаемый в самых высоких сферах, - командир Кавалергардского полка, член Государственного совета, генерал Р.Е.Гринвальд.
Тургенева, не вхожая в дома аристократии, где некогда с удовольствием принимали ее красавца мужа, все же старалась свести знакомства с людьми интересными и авторитетными в хорошем обществе.
Ей, например, пришло в голову вышить подушечку для Василия Андреевича Жуковского, чтобы иметь повод видеть его в своем доме. Передать подарок было поручено Ивану. Как тот ни отнекивался, объясняя, что стесняется идти к всероссийской знаменитости, прославленному поэту с эдаким рукоделием, мать стояла на своем. Пришлось подчиниться. Добрейшая душа, Жуковский понял робость юного студента, и подарок был с признательностью принят. А вскоре Василий Андреевич приехал лично поблагодарить Варвару Петровну.
Видимо, она сумела заинтересовать его, расположить к себе, потому что Жуковский стал у нее постоянным гостем. Больше всего это печалило маленькую Варю: мать заставляла ее со своего голоса учить стихи Василия Андреевича, которые следовало продекламировать во время очередного его визита. Дело у Вари продвигалось худо, и только мысль, что гость всякий раз приносил ей дорогие конфеты, примиряла ее с этим скучным занятием.
Ничего не скажешь, Варвара Петровна была большая мастерица жить с комфортом и респектабельно. И дело тут не в деньгах. Обладая несомненным художественным вкусом, Тургенева не только должным образом обустроила свою огромную квартиру. Внешность Варвары Петровны тоже претерпела изменения к лучшему. Годы были ей на руку. Недаром кто-то сказал: "Если женщина некрасива в двадцать лет, это ее беда, если в сорок - ее вина".
Умело подобранный туалет, серебряные нити в густых волнистых волосах, величественная осанка при малом росте - все это производило очень благоприятное впечатление. С годами Тургенева избавилась от печати неуверенности и беспокойства на лице, от несчастного существа, затурканного скрягой дядюшкой и ловеласом-мужем, не осталось и следа. А вот выразительный взгляд умных темных глаз, в которых сквозила некая магнетическая сила, не изменился.
"Ее властолюбие и требование поклонения ей простирались не на одну ее семью и не на один ее крепостной люд, - вспоминала впоследствии выросшая Варя, Варвара Николаевна. - Она властвовала над всем, что окружало ее и входило в какие-либо сношения с нею, и при этом она обнаруживала в себе редкую и часто непонятную нравственную силу, покоряющую себе даже людей, не обязанных ей подчиняться. Иногда достаточно было ее взгляда, чтобы на полуслове остановить говорящего при ней то, что ей не угодно было слушать".
Понятно, что в Петербурге присутствие почтенных гостей принуждало Варвару Петровну сдерживать себя. Однако с началом тепла выезжая в Спасское, она была уже свободна в своих деспотических замашках.
Разумеется, "без хозяина дом сирота" - всюду и везде хозяйка находила нерадение, лень, тупость, пьянство. Это вызывало у нее приступ ярости и желание немедленной расправы. В раздражении ее покидали остатки человечности и даже здравого смысла. Однажды она решила продать соседке-помещице свою лучшую кружевницу, "крепостную девку Лушку", которая осмелилась заступиться за дворового. Теперь девушка поступала в полное распоряжение новой хозяйки, за свою жестокость прозванной лутовиновскими крестьянами Медведицей.
На счастье, в разгар этой истории в Спасское из Петербурга, закончив очередной год обучения в университете, приехал Иван Сергеевич. Он умолял мать отказаться от своего решения и вернуть соседке деньги за Лушку, подругу его детских лет. Но все уговоры оказались напрасны.
И вот когда приехали люди Медведицы забирать девушку, он выскочил на крыльцо с ружьем в руках и предупредил, что первого, кто сделает шаг, он уложит наповал. Вид у молодого барина был такой, что пришельцы решили за лучшее ретироваться.
Не на шутку испуганная поступком мягкого, покладистого Ивана, Варвара Петровна тотчас отменила свое решение и отослала покупательнице ее деньги вместе с неустойкой.
Вообще же каждый приезд молодого Тургенева в Спасское ожидался всем подневольным людом как манна небесная. Обожая Ивана, Варвара Петровна дорожила каждым часом, когда могла видеть его, говорить с ним, и боялась огорчить.
Как вспоминали: "При нем она была совсем иная, и потому в его присутствии все отдыхало, все жило… При нем мать не только не измышляла какой-нибудь вины за кем-либо, но даже и к настоящей вине относилась снисходительно; она добродушествовала как бы ради того, чтобы заметить выражение удовольствия на лице сына".
Одно сознание, что ее любимец где-то рядом - пусть с ружьем на тяге, пусть в бесконечных прогулках по окрестностям Спасского, - подвигало Варвару Петровну на неожиданные поступки. Она, например, боялась и не любила собак, но тех, с которыми сын ходил на охоту, кормила с рук.
Прямая и ясная, определенная в своих отношениях к людям, Варвара Петровна никогда не скрывала, что ее чувство к Ивану особенное. Похоронив младшего сына Сергея, от рождения калеку, она поплакала и успокоилась. В старшем Николае, сдержанном и холодноватом, она не чувствовала той нежности сердца, которой сполна был наделен Иван. Это его свойство нередко являлось врачующим бальзамом для собственного деспотичного характера, от которого ей самой то и дело приходилось страдать.
Она весьма выразительно умела объяснять свои чувства: "Все заключается у меня в вас двух. Я не имею ни сестер, ни братьев, ни матери, ни тетки, никого… Только вы, вы с братом. Я вас обоих люблю страстно, но различно. Ты мне особенно болен…" Варвара Петровна действительно "болела" Иваном, сколь ни странно звучит это слово применительно к описанию чувств.