- Да, ребенок действительно обязан ему жизнью! - согласился Сиани. - Но на следующий день три купеческих судна потерпели крушение на водах Пропонтиды. И, прими во внимание, суда те принадлежали Алеппскому султану, к которому Комнин относился всегда с полнейшим дружелюбием. Что ж сделал этот доблестный, великий император? Когда эти несчастные, покрытые увечьями, истомленные люди напрягали все силы, чтобы добраться до берега, он дал тайный приказ убить их незаметно одного за другим, для того чтобы воспользоваться оставшеюся добычей!
- Это низко и дурно, - заметил Молипиери, - и все же я надеюсь, что будущность внесет большие перемены в твои взгляды на личность Мануила Комнина!
- Эта будущность, Орио, настанет для нас завтра! - отозвался Сиани.
Почти в ту же минуту в конце длинной аллеи появился слуга, направлявшийся к месту, где сидели посланники.
- Кто-то идет сюда! - заметил Валериано.
- Это Азан Иоаннис, твой преданный далмат! - пояснил Молипиери. - Вот золотой слуга! Я готов поручиться, что твоя подозрительность, как говорят о ней болтливые люди, никогда не коснулась этого человека!
- Может быть! - отвечал хладнокровно Сиани.
- Как же так: "может быть"? - вскипятился Орио. - Этот ответ доказывает, что ты до сих пор еще не убедился в преданности этого человека, который отказался от выгодного места при семействе ди Понте, чтобы ехать за тобой и лежать по ночам у дверей твоей спальной, как верная собака! Если он не сумел внушить тебе доверия, то другие подавно осуждены подвергнуться досадной участи!
- Мой ответ озадачит тебя своей оригинальностью, - отозвался Сиани, - меня страшит в Азане исключительно его странная, чрезмерная преданность!
Пока друзья обменивались этими словами, заслуживший похвалы Орио далмат шел размеренным шагом по тенистой аллее. Ему было лет тридцать, он был ловок и строен и имел лицо, напоминавшее своей прозрачной нежностью и правильностью лицо красивой девушки, а его голубые глаза были окружены мягкой, едва приметной тенью. Его черные волосы ниспадали на плечи целой массой кудрей. Под бледными губами блестели очень острые, как у волка, зубы, а в уши были продеты два золотых кольца. Вообще же и наружность, и приемы далмата носили отпечаток глубокой меланхолии, граничившей с болезненностью. Никакой возможности близко наблюдать за личностью Азана не было, и самый проницательный и наметанный глаз не сумел бы проникнуть во внутреннюю жизнь этого человека, скрывавшего под маской вечной невозмутимости и печали, и радости, и страсти, и стремления своей странной натуры.
Но за ним тем не менее признавали три качества, доказанные фактами: замечательный ум, большую исполнительность и рабскую покорность своему господину. Азан очень нередко подвергался насмешкам и глумлению товарищей, но до каких размеров они бы ни достигали, он отвечал на них презрительным молчанием.
Судя по этим данным, можно было подумать, и едва ли ошибочно, что далмат отказался от прав на свою жизнь и принес ее в жертву какой-то крайне важной и таинственной цели.
Приблизившись к беседке, где сидели посланники, Азан отвесил почтительный поклон и остановился в молчании.
- Ты пришел доложить о каком-нибудь деле? - спросил его Сиани.
- Да, синьор! - отвечал с покорностью далмат. - Венецианский священник и несколько торговцев прибыли одновременно с толпою вашей прислуги, возвратившейся с праздника, и все без исключения спрашивают милости дозволить им явиться.
- Теперь вовсе не время для таких аудиенций! - проговорил Молипиери.
- В таком случае я так и скажу им, - ответил тихо далмат и, поклонившись опять молодым людям, направился было назад.
- Азан! - крикнул Сиани повелительным голосом.
Далмат остановился.
- По какому же делу пришли эти торговцы?
- Они пришли к вам с жалобой!
- Везде только и слышатся, что жалобы, да жалобы! - проговорил задумчиво и печально Сиани. - Проведи их сюда! - прибавил он, обращаясь к Азану.
II. Открытие государственной тайны
Прошло немного времени, и в глубине аллеи показались священник, несколько человек, принадлежавших, видимо, к торговому сословию, и целая орава работников посольства.
Волнение, выражавшееся в лихорадочной поступи и в жестах просителей, было еще сильнее заметно по сравнению со спокойным и бесстрастным лицом провожавшего их в щегольском костюме Азана Иоанниса. Как лица, так и руки людей носили еще свежие кровавые следы рукопашного боя, одежда их превратилась в лохмотья. Священник, очевидно, пострадал больше прочих: он еле передвигал ноги, и то еще при помощи посторонней поддержки.
Молодые посланники узнали в нем монаха Бенедетти, прибывшего сюда с венецианским флотом в скромном звании сборщика добровольных пожертвований.
Сиани поспешил усадить его в кресло и, окинув взглядом изорванный костюм своего мажордома, носивший явный след кровопролитной свалки, он спросил недовольным и отрывистым голосом:
- Объясните, мэтр Пьетро, что могло вас привести в такой вид!
- Синьор! - отвечал спокойно Пьетро. - Мы попали в засаду и, если вы позволите, то я вам расскажу все подробности дела.
- Да, но только с условием не растягивать их! - вмешался Молипиери.
- Вот вам сущая правда! - продолжал мажордом. - Несколько дней назад, когда мы толковали о сегодняшних бегах, Азан заметил, что знакомый ему молодой мусульманин, прозванный Измаилом, приобрел не очень давно в Бланкервальских конюшнях чистокровную лошадь. Он также сказал, что прекрасное и гордое животное победит в беге всех других рысаков и выиграет приз, конечно, при условии, чтобы им управлял такой лихой наездник, каким был Измаил. Говоря откровенно, мы никак не могли отрешиться от мысли выиграть этот приз, сложили воедино наши скудные средства, ну и купили лошадь.
- Но, - перебил его нетерпеливо Орио, - этот рассказ нисколько не объясняет дела!
- Простите, синьор Молипиери, - отвечал мажордом, - он служит предисловием к настоящим событиям. Сегодня поутру, согласно заключенному между нами условию, Измаил взял коня и выехал на бега. Но, пройдя только треть расстояния до цели, упрямое животное, я говорю о лошади, внезапно заартачилось и не двигалось с места. Напрасно Измаил напрягал свои силы, стараясь победить его сопротивление и взывая неистово о помощи к Аллаху и его пресвятому пророку, конь стоял неподвижно: он как будто прирос копытами к арене. Эта глупая сцена обратила на нас все внимание публики. Толпа рукоплескала оглушительным образом и огласила воздух насмешливыми криками: "Это Троянский конь, очистите дорогу Троянскому коню!"
Мы поспешили укрыться от этого скандала, захватив с собой несчастного наездника. Но Измаил не мог, по его уверению, возвратить наши деньги, не заявив об этом своим старшим товарищам: он просил нас пройти до Ломбардского рынка, где они находились и где мы их застали за покупкой товаров у этого известного, почтенного торговца.
При этих словах Пьетро указал на рослого мужчину симпатичной наружности и сделал ему знак, выражающий просьбу подтвердить справедливость своих последних слов.
Тогда торговец Капра протиснулся вперед и сказал, поклонившись почтительно посланникам:
- Да, эти господа, как доложил вам Пьетро, пришли ко мне на склад для закупки парчи и других ценных тканей.
Они уже отобрали значительную партию, нам оставалось только условиться в цене. К несчастью, ваши слуги пришли именно в этот критический момент, и так как они прибыли в значительном количестве, то мои покупатели разлетелись, как стая испуганных ворон, захватив при этом и мой несчастный товар. Я хотел их догнать и представить с поличным нашим местным властям, но я заметил с ужасом, что толпа любопытных, окружившая склад, начала в нем хозяйничать и грабить мой товар. Одним словом, я остался без средств и должен доживать безотрадную старость в борьбе с горькой нуждой, если вы, монсиньоры, откажетесь принять меня под ваше покровительство.
- Очень жалею, что вам пришлось пострадать! Но как же вы-то, отче, попали в эту свалку? - спросил мягко Сиани, обратившись к священнику.
- На все Божья воля! - отвечал Бенедетти. - Я гулял преспокойно по берегу залива, невдалеке от места, где толпа любовалась военными маневрами, и увидел нечаянно, что между мусульманами и вашей прислугой завязалась борьба. Я подошел к ним с целью склонить их к миру; я видел, как один плечистый мусульманин ударил изо всей силы болезненного юношу и рискнул постыдить его за подобное варварство. "Молчи, наглый монах! - отвечал мусульманин. - Если хочешь стыдить, то стыди сам себя за то, что проповедуешь языческую веру!" И с этими словами он ударил меня кулаком по лицу и разорвал мое платье на мелкие клочки.
Прекрасное лицо Валериано Сиани побледнело от гнева.
- Вы находились там и могли допустить такое поругание? - отнесся он к прислуге.
- Не браните, пожалуйста, этих бедных людей! - вмешался Бенедетти. - Им стоило самим немалого труда держаться под ударами целой толпы фанатиков!
Молипиери, сидевший до этой минуты в пассивной роли слушателя, заметно оживился при последних словах старика Бенедетти.
- Итак, - сказал он громким и решительным голосом, обращаясь к присутствующим, все вы сходитесь во мнении, что это столкновение произошло единственно по вине мусульман, и греки положительно не играли в нем роли?
- Мы уверены в том, - вставил поспешно Пьетро, - что на вид все эти люди были мусульмане, но в душе мы уверены, что эти негодяи были без исключения такие же христиане, как и все мы, синьор Орио.
Загадочные взоры Азана Иоанниса сверкнули моментально зловещим огнем, но он не произнес ни единого слова.
- На чем же вы основываете такое заключение? - спросил с живостью Орио, не ждавший, очевидно, подобного исхода.
- Да на том, синьор Молипиери, что многие из них потеряли при свалке свои чалмы и фески, и мы тогда увидали, что головы их не были обриты, по обычаю мусульман, а покрыты, напротив, густыми волосами и вдобавок причесаны по моде христиан.
- Так вы, значит, уверены, что мусульмане были ни при чем в этой стычке - и ею руководили исключительно греки? - спросил громко Сиани, обращаясь к присутствующим с видом спокойной власти.
- Безусловно, уверены! - сказала хором вся группа жалобщиков.
- Куда же в таком случае смотрели моряки венецианской флотилии? - воскликнул Молипиери с запальчивой угрозой.
- Синьор, - произнес почтительно далмат, - они сами торопятся доложить вам о ходе всего этого дела. Потрудитесь взглянуть: сюда уже направляются несколько офицеров. Не пройдет и секунды, как они разъяснят это недоразумение.
Молипиери вздохнул с видимым облегчением.
- А? Вы явились кстати! - приветствовал он первого из молодых людей, окруживших беседку, как и предполагал Азан.
- Напротив, синьор, тот не приходит кстати, кто приносит с собой одни дурные вести! - возразил офицер непринужденным тоном.
- Наши люди подверглись тяжелым оскорблениям, а вы видели это и не тронулись с места! - заметил строго Орио.
- Да, синьор, мы видели эту гнусную сцену, но она, к сожалению, совпала с той минутой, когда на нашем флоте случился пожар.
- Пожар у вас на флоте? - воскликнули, бледнея, молодые посланники.
- Да! - отвечал моряк. - Маневры греков были в полном разгаре, и их шары, направленные или слишком неловкой, или, наоборот, слишком ловкой рукой угодили в галеру, составляющую центр всего нашего флота. Опасность миновала благодаря усилиям нашего экипажа, но она грозила нам неизбежной гибелью!
Офицер смолк, и среди присутствующих на несколько минут воцарилось тяжелое молчание. Наконец Сиани выпрямился и обратился к священнику.
- Отец мой! Вы нуждаетесь в спокойствии, и потому прошу вас отправиться в приготовленную для вас комнату! - сказал он Бенедетти. - А вы, друзья мои, - добавил он приветливо, обратившись к торговцам, - отправляйтесь домой, и, если подозрение, что нынешняя стычка была вызвана греками, подтвердится расследованием, я сумею заставить оказать правосудие невинным и виновным.
Торговцы удалились. Азан сопровождал их до выхода из Перы. Пропустив их на улицу, он обратился к ним и сказал с благодушной, дружелюбной улыбкой:
- Откиньте теперь все заботы о будущем! Вам нечего бояться при поддержке такой влиятельной особы, как наш высокородный господин и посланник, Валериано Сиани!
Но как только калитка закрылась за торговцами, далмат захохотал нервным, злорадным хохотом, отрывистым и резким, как крики хищной птицы.
История столкновения между венецианскими и греческими подданными входила, разумеется, по внешним признакам, в категорию уличных простонародных свалок. Но Сиани и Орио взглянули на все это с другой точки зрения и глубоко задумались. Перед ними возник крайне важный вопрос: как соединить действия, явно противоречившие друг другу, а именно заставить Мануила Комнина произвести строгий суд над виновными греками и сохранить всецело инструкции республики, возбранявшие всякие настойчивые требования.
Посланники сидели уже довольно долго в молчаливом раздумье, когда Орио встал стремительно с дивана.
- Друг! - произнес он отрывисто. - Я не могу дышать в этой зеленой клетке! Этот воздух, пропитанный острыми ароматами, раздражил мои нервы.
- В таком случае отправимся куда-нибудь! - отозвался Сиани.
- Пойдем к морю! - сказал Молипиери. - Мне нужен его влажный и живительный воздух.
Они вышли из сада и пошли тихим шагом вдоль опустевшей улицы. Когда они достигли берега Босфора, Сиани остановился и устремил выразительный взор на лицо Молипиери.
- Выслушай меня, Орио! - начал он тихим, но решительным голосом. - Сегодняшняя сцена доказала нам ясно, что и мы, несмотря на наше положение, ничем не защищены от засад и насилия и должны вести себя крайне осторожно.
- Богом клянусь тебе, Сиани, я только что хотел обратиться к тебе с таким же предупреждением.
- Прибереги его для самого себя! - отвечал Валериано задумчиво. - У меня больше шансов избежать западни, и это обусловливается моим образом жизни. Ты же - другое дело! Ты посещаешь оргии, а там в большом ходу отравы и кинжалы. Тебя, наконец, могут зарезать совершенно случайно, когда ты пробираешься, как вор, в глухую полночь к мусульманским гаремам, на свидание с какой-нибудь восточной красавицей.
- Я знаю, Валериано, что часто тревожу тебя моими сумасбродствами, - сказал растроганно Орио, - но с нынешней минуты я даю тебе слово ночевать всегда в Пере. Я постараюсь пить и любить только днем!
В то время как они безжалостно раздавливали на мелкие куски попадавшиеся им под ноги раковинки, сверкавшие при лунном свете, как драгоценные камни, из-за группы мастиковых деревьев вышел какой-то нубиец в короткой полотняной тунике.
Остановившись с видом нерешительности перед молодыми людьми, он окинул их испытующим взглядом. Затем, вынув из складок своего красного шелкового кушака небольшую записку, он подал ее Сиани.
- От кого? - спросил последний.
- От молодой, благородной девушки, синьор, имя которой вы увидите в конце этой записки.
- Да разве женщины удостаивали меня когда-нибудь своими посланиями? - отозвался Валериано с улыбкой. - Раб, ты ошибаешься. - И он добавил, указывая на Орио:
- Тебя послали, вероятно, к этому молодому господину.
Орио выхватил записку из рук своего друга и распечатал ее в полной уверенности, что она может предназначаться только ему. Вот что прочел он:
"Следуйте смело за посланным мною нубийцем.
Зоя".
Он страстно прижал бумажку к губам, между тем как слуга обратился снова к Сиани.
- Синьор, сказал он - припоминая данные мне инструкции, я вижу, что моя госпожа послала меня именно к вам, а не к этому патрицию.
Сиани покачал отрицательно головой.
- Верный раб, - заговорил Орио, опуская золотую монету в руку нубийца, - скажи мне по секрету: твоя молодая госпожа, которую ты называешь прекрасной и благородной и имя которой Зоя - не очаровательная ли дочь великого логофета?
- Вы угадали, синьор, - ответил нубиец, бросая вокруг беспокойный взгляд, как бы опасаясь, что слова его могут долететь до чьих-либо нескромных ушей.
- В таком случае я могу заверить тебя, мой прекрасный посол, что это приглашение адресовано именно мне, а не к моему другу. Я давно уже люблю втайне эту прелестную гречанку, а женский глаз проницателен. Зоя, вероятно, проникла в тайну моего сердца и удостаивает, наконец, свиданием, от которого, как она знает, зависит счастье всей моей жизни.
- Орио, - сказал тихо Сиани, - вспомни о своем обещании, данном мне, и заметь, что солнце уже давно скрылось за горизонтом.
- Боже меня сохрани забыть об этом! Я дал тебе слово не заводить новых интрижек. Но не требует ли даже простая вежливость, чтобы я довел до конца начатое уже ранее?
- Орио, - сказал Сиани, - если ты никак не можешь удержаться от глупых увлечений, то я должен принять другие меры.
Сказав это, молодой патриций отвернулся от Молипиери и взглянул на черное лицо нубийца.
- Кого же из нас ждет твоя госпожа? - спросил он после минутной паузы.
- Вас, синьор, - ответил посол.
- Так иди же вперед, я последую за тобою.
- Погоди, - сказал Орио, схватив руку друга, - мне сейчас пришло в голову, что это свидание может иметь дурные последствия. И поэтому я прошу позволения идти вместе с тобой. Кроме того, - прибавил он с улыбкой, - если окажется, что ждали меня, а не тебя, то я буду готов явиться при первом же сигнале.
- Будь по-твоему! - ответил Сиани. - Идем вместе!
После множества поворотов они достигли тенистой рощи, посредине которой находился прекрасный цветник. Нубиец ввел дипломатов в грот, сложенный из кремней и раковин, в глубине которого стояла мраморная наяда, оплетенная вьющимися растениями. На холме, напротив грота, возвышался красный павильон, стены которого закрывались густой сетью листьев жимолости.
Нубиец попросил молодых людей подождать немного, а сам вошел в павильон. Минут через пять он вернулся и, схватив Сиани за край плаща, подвел его к небольшой мраморной лестнице и указал на полуотворенную дверь наверху.
Сиани медленно поднялся по ступеням и вошел в павильон, освещенный большой серебряной лампой. Но венецианец был ослеплен не столько разливаемым ею светом, сколько красотой молодой гречанки, встретившей его на пороге двери.
Костюм ее состоял из длинной полотняной туники, перехваченной в талии шелковым с золотыми блестками кушаком, долмана с узкими, вышитыми серебром рукавами, полосатых газовых шаровар и красных сафьяновых туфель с густым золотым шитьем.
Волосы ее были убраны по примеру Аспазии и Вероники, в виде диадемы. Она носила красную бархатную шапочку, сиявшую драгоценными каменьями, и прозрачную кружевную вуаль, спускавшуюся широкими складками почти до земли.
Сиани встречался с Зоей не раз в обширных садах Бланкервальского дворца, но никогда еще ее красота не ослепляла его так сильно, как в этот вечер.
Молодая гречанка взяла его за руку и усадила на мягкую софу, а затем погасила лампу, так что павильон освещался только серебристым светом луны, проникавшим сквозь шторы.