Глава 5
Кто-то постучал в дверь.
Он даже представить себе не мог, кто мог явиться сейчас, посреди ночи. Стук стал громче. Настойчивее.
Он вдруг понял, что знает, кто стоит у его входной двери, и резко уселся на кровати. Террор добрался и до него.
- Сент-Джаст! Открывайте! Мы знаем, кто вы и что совершили! - кричал человек у двери.
Они раскрыли тайну его личности, они узнали, что он играл сразу на обе стороны в их борьбе друг против друга, они собирались схватить его, взять под стражу и вернуть во Францию!
В сознании тут же закружились, неистово замелькали страшные воспоминания - женщины, молящие сохранить жизнь их детям; взрослые мужчины, льющие горькие слезы; Дантон, храбро стоящий перед гильотиной, обращаясь к толпе…
Бах. Аахххх! Бах. Аахххх!
К горлу подступила тошнота. Он не мог выносить звук лезвия, сопровождаемый одобрительными возгласами.
Он посмотрел вниз и увидел кровь, заливавшую все тело. Паника захлестнула его.
А потом он поймал себя на том, что сжимает холодные железные прутья решетки своей камеры. Его уже вернули во Францию - он снова оказался в той тюрьме - там, откуда невозможно сбежать!
Все было как прежде, за исключением того, что звук удара сейчас звучал еще громче.
Саймон задохнулся от ужаса, резко усевшись и вытянувшись в струнку. Яркий солнечный свет вдруг ослепил его, и он на мгновение зажмурился. Открыв глаза, он увидел, что сидит на роскошном золотисто-белом парчовом диване в кабинете с золотистыми стенами и сжимает подлокотник своего ложа, а не железные прутья. И залит он потом, а не кровью. У двери кабинета стоял слуга в ливрее, державший поднос с завтраком.
Саймон находился у себя дома, в Сент-Джаст-Холле, а не во французской тюрьме.
По-прежнему задыхаясь, он резко откинулся на спинку дивана. Неужели эти кошмары никогда не прекратятся? Они становились все страшнее и страшнее. Ночи не проходило без того, чтобы Саймону не снилось, как его хватают, бросают в тюрьму, а потом отправляют на гильотину. Он стал избегать сна в собственной постели - старался спать как можно меньше, - и все это в отчаянной надежде спастись от этих ярких, ужасающе реалистичных кошмаров.
Но сейчас он был не в Париже. Уорлок собирался отправить его назад, и Саймон, вероятно, должен был подчиниться, но до той поры он был в безопасности - настолько в безопасности, насколько, разумеется, может быть человек в его положении.
Саймон закрыл глаза, надеясь отогнать от себя мысли о терроре и страх. Он пытался собраться с духом и вернуть себе былое самообладание, но множество беспорядочно перемешанных фрагментов его жизни вдруг стали всплывать в памяти. Саймон видел своего брата Уилла, улыбался ему, когда они стояли на берегу, готовясь нырнуть в морские волны; вспоминал равнодушное выражение лица Элизабет, когда он надевал ей на палец обручальное кольцо; воскрешал в памяти момент, когда держал новорожденного Уильяма на руках, чувствуя, как сердце переполняется любовью…
А потом перед глазами предстала Амелия Грейстоун, с ужасом смотревшая на него, когда он не позволил гувернантке внести отпрыска Элизабет в столовую.
Он не ожидал, что когда-либо снова увидит Амелию. Но она пришла на похороны Элизабет - и он тут же узнал ее.
Сердце екнуло. Саймон вдруг вспомнил, как Амелия смотрела на него, когда он собирался поцеловать ее. А на днях, когда он изрядно выпил, ее глаза были полны страстного желания и страха…
Она боялась притяжения, которое все еще существовало между ними.
Сейчас его голова раскалывалась от нестерпимой боли. Саймон положил руку на лоб. Разве можно было осуждать Амелию в такой ситуации? Влечение, которое он испытывал к ней, казалось еще сильнее, безрассуднее, чем когда бы то ни было. И Саймона тоже это пугало.
- Джонсон, поставьте поднос на стол, большое спасибо.
Саймон даже не взглянул на слугу, послушно выполнившего приказ. Он понимал, что его мысли становились опасными. Но никак не мог выбросить их из головы.
Вместо этого Саймон вспоминал Амелию, которая стояла на пороге столовой, держа за руки его сыновей.
Он знал, что никогда не забудет этой чудесной картины - Амелия с двумя его маленькими сыновьями. И, черт побери, он не хотел забывать - это было маленькое удовольствие, которое скрашивало его адскую жизнь.
Она пришла на похороны Элизабет, она помогла его детям в минуту горя и даже попыталась спасти его самого. Но ведь речь шла об Амелии Грейстоун - она всегда была самой отзывчивой женщиной, которую только знал Саймон.
Никто не мог превзойти Амелию в ситуациях, требовавших незамедлительного вмешательства. Но она вмешивалась в чужие дела исключительно потому, что беспокоилась о ближних. Как он мог приказать ей держаться в стороне, особенно если помощь требовалась мальчикам? Но ее вмешательство могло быть опасным - очень опасным, - а она не имела об этом ни малейшего представления.
Себастьян Уорлок был ее дядей. К тому же руководителем британской шпионской сети, на которую работал Саймон. Гренвилл участвовал в военных играх Уорлока почти два года, так что успел прекрасно изучить Себастьяна. Куратор шпионской группы ни за что не позволил бы своей племяннице приблизиться к правде, Саймон не сомневался в этом.
И все же Амелия была проницательна. А еще не стоило забывать о ее братьях. Саймон не знал ни одного из них достаточно хорошо, но ему было известно, что Лукас принимал активное участие в войне, а Джек время от времени помогал эмигрантам бежать из Франции. Однако Саймон сомневался, что братья когда-либо подвергнут Амелию опасности, поведав ей о своей деятельности. И эта мысль приносила ему облегчение.
Саймон откинулся на диванные подушки, не обращая внимания на завтрак, - у него совершенно не было аппетита. Он чувствовал себя разодранным на мелкие кусочки. Он знал, что не должен думать об Амелии, но был не в силах противиться этому. Ему казалось, будто она вернулась в его жизнь - с запоздалым возмездием.
Амелия всегда видела хорошее в каждом - даже в нем, - когда никто больше этого не замечал. Даже после того, как он с ней поступил, даже после того, как он бросил ее столь жестоко, она все еще верила в него. И теперь хотела его утешить.
Саймон уставился в окно, глядя на серые бесплодные болота, поросшие мхом. Как бы ему хотелось, чтобы их жизни сложились иначе! Но этого не произошло… К тому моменту, как Уилл лежал в гробу, Саймон знал: в их отношениях с Амелией поставлена точка. В тот самый миг, когда Уилл упал с лошади, сломав шею, их роман закончился. Потому что в этот сокрушительный момент Саймон превратился в наследника графа. И не стал долго думать перед тем, как покинуть Корнуолл, не сказав Амелии ни слова.
Но даже тогда Саймон не осознал, что его обязанности, по большому счету, будут лишь ничтожной ценой, которую ему придется заплатить. Он и не предполагал, что однажды станет пешкой в кровавой гуще войны и революции и на чашу весов будет брошена его голова, а на кону будут стоять жизни его сыновей.
И в этот момент, размышляя об опасности, которой он подверг своих детей, Саймон понял: он должен забыть об Амелии Грейстоун. Да, он прекрасно знал, что хочет заниматься с ней любовью, - ласкать ее так, как не мог делать этого десять лет назад. Знал, что его страсть стала теперь гораздо сильнее, чем прежде. Но Саймон не мог играть с Амелией, и вовсе не потому, что однажды уже причинил ей боль, и был не настолько эгоистичным, чтобы сделать это снова. Просто его жизнь находилась в чрезвычайной опасности. И Амелия ни за что не должна была оказаться связанной с ним.
Саймон встал и направился к столу. Пришла пора забыть об Амелии. Он распорядится и, если Амелия снова придет, просто не примет ее. И тут Саймон подумал о том, что может позволить ей видеться с детьми. Его сыновья уже обожали ее.
Тело Элизабет находилось на пути в Лондон, чтобы упокоиться там с миром в семейном склепе. Ее смерть принесла Гренвиллу лишь краткую передышку в войне и его шпионской деятельности. Но правда заключалась в том, что Журдан должен был появиться в Лондоне в самое ближайшее время.
Той ночью, когда Гренвилл покинул Париж, Ляфлер выразился предельно ясно. Если Саймон не докажет свою преданность "бешеным" и остальным членам комитета, его выследят и прикончат, как бешеную собаку.
Саймон должен был вернуться в Лондон и сразу же начать выискивать секретные сведения. Ему требовалось раздобыть информацию, которая успокоила бы его французских хозяев, но одновременно не поставила бы под угрозу военные действия союзников.
И еще Саймон должен был переговорить с Уорлоком. Когда Гренвилл покинул Париж, он направился прямиком в Гавр, нашел контрабандиста, доставившего его в Дувр, а потом нанял экипаж, на котором и проделал оставшуюся часть пути до Сент-Джаста. У Саймона не было ни малейшей возможности встретиться с Уорлоком и перекинуться с ним парой слов в какой-нибудь попавшейся по дороге таверне.
Саймон не знал, что известно Уорлоку о его последних месяцах в Париже или насколько откровенно будет беседовать с ним шеф, даст ли он понять, что ему кое-что известно. Гренвилл не мог недооценивать Себастьяна. Уорлок, вероятно, знал, что его агент провел в тюрьме девяносто шесть дней, и наверняка захотел бы узнать, как ему удалось выйти на свободу. Если Саймон скажет, что бежал, Уорлок потребует объяснений, станет допытываться, как ему удалось совершить такой подвиг. Если же Саймон признается, что его выпустили на свободу, Уорлок тут же что-то заподозрит. Значит, Гренвиллу придется вести себя крайне осторожно с человеком, который втянул его в эту сеть интриг.
А еще Уорлок наверняка ожидал, что Саймон вернется во Францию и займет свое место в коммуне, чтобы передавать еще больше секретных сведений британцам, - точно так же, как Ляфлер жаждал заполучить информацию уже сейчас, до вторжения союзников во Фландрию.
Саймон взял бокал вина и внезапно почувствовал приступ гнева - нет, безумной ярости. Настолько сильной, что не мог себя контролировать. Как бы он хотел в этот момент разнести вдребезги всю мебель в комнате! Если Амелия вернется, если снова осмелится вмешиваться в его жизнь, ей достанется по первое число! В его обществе она не может чувствовать себя безопасно. Если не будет держаться от него подальше, Гренвилл докажет ей и себе, что он - эгоистичный ублюдок, и соблазнит ее в тот самый миг, когда она войдет в его дверь…
Никогда прежде он не чувствовал такого отчаяния. Он вдруг подумала, что в объятиях Амелии и мир, и война перестали бы существовать. В ее объятиях он купался бы в наслаждении, свете, смехе и любви…
Саймон швырнул бокал в стену. Тот разбился вдребезги.
Дрожа всем телом, Саймон сел, невидящим взором глядя на поднос с едой. Его характер все больше портился. Саймон несколько раз глубоко вдохнул, но образ Амелии стоял перед глазами, точно так же, как и образы его сыновей. И Гренвилл схватился за голову.
Ему придется вернуться в Лондон. Ему предстояло принять ужасное решение. Насколько безопасно будет оставить мальчиков в Корнуолле? Или стоит взять их с собой в город?
Саймон понимал, что они должны находиться рядом с ним; он будет жить в состоянии непрестанной паники, если оставит их в Корнуолле, каждый миг опасаясь за их безопасность. Если его уловки выплывут наружу, жизни детей окажутся под угрозой.
Саймон отставил поднос и откинулся на спинку кресла. Он должен вернуться в Лондон. Его ждет опасная деятельность. Очевидно, ему нужно нанять экономку, но это должен быть кто-то, наделенный живым умом, сильным характером и здравым смыслом. Это должен быть кто-то, кому он может доверять.
Синьор Барелли был слабохарактерным. Гувернантку, чье имя Саймон никак не мог вспомнить, наняла Элизабет. Каждый раз, когда он мельком бросал на нее взгляд, он видел ее слезы. Эта дама, несомненно, была самой настоящей истеричкой.
Элизабет управляла его домашним хозяйством и, что было гораздо важнее, следила за воспитанием мальчиков, причем справлялась с этими задачами хорошо. Старая экономка, которая умерла несколько месяцев назад, целиком подчинялась леди Гренвилл. Элизабет была не просто красивой графиней: она была домохозяйкой и матерью.
И в этот момент перед глазами Саймона вдруг предстала Амелия. Она стояла на пороге столовой с мальчиками, крепко держа их за руки.
Та самая Амелия, которая одиноко жила в поместье Грейстоун, заботясь о своей умалишенной матери и утверждая, что довольна своей участью.
Амелия закончила вытирать пыль с фортепиано, которое вдовствующая графиня Бедфордская купила для ее сестры. Выпрямившись, она окинула взором инструмент, который теперь блестел. Поскольку парадный зал не мог похвастать богатой обстановкой - два темно-красных кресла стояли перед большим каменным камином, - они расположили вокруг фортепиано шесть стульев с обивкой из камчатной ткани алого цвета. Прежде чем сбежать с Бедфордом, Джулианна играла часами, без перерыва, и соседи часто приходили ее послушать. Граф Д’Аршан, эмигрант, приносил с собой скрипку и подыгрывал Джулианне. Амелия с ностальгией вспоминала времена, когда этот зал наполнялся музыкой и голосами, теплотой и смехом.
В этот самый момент Амелия вдруг почувствовала себя такой одинокой… Долгие месяцы в доме было невероятно тихо.
Она вовсе не собиралась сейчас вспоминать, как оказалась в обществе Гренвилла - или в его объятиях.
Амелия еще раз протерла поверхность фортепиано. Мама спала наверху. Гарретта дома не было - он отправился обходить земельные владения с пастушьими собаками. Лукас уехал в Лондон несколько дней назад, а где находился сейчас Джек, Амелия не имела понятия. Хотелось надеяться, что брат был в открытом море, по привычке удирая от кораблей военного флота его величества.
Мама, к сожалению, не могла составить ей хорошую компанию. Точно так же, как и немногословный шотландец. Поэтому создавалось ощущение, будто дом был совершенно пуст.
Амелия сожалела, что сейчас в Корнуолле не было Надин Д’Аршан. За зиму старшая дочь графа Д’Аршана стала Амелии лучшей подругой, но теперь Надин вернулась со своей семьей в город. Француженке не нравилась сельская местность. К тому же Амелия подозревала, что Надин каким-то образом задействована в разведывательной деятельности. Она была фанатичной противницей якобинцев и всегда находилась в курсе последних революционных событий.
Несмотря на посторонние размышления, Амелия не могла отогнать от себя образ Гренвилла, который неотступно маячил перед ней. Точно так же, как облик его прелестной новорожденной дочурки. Как же легко было поддаться этим мыслям! В сущности, только об этих двоих и могла сейчас думать Амелия!
Нахмурившись, она принялась смахивать пыль с ближайшего подоконника, забыв, что уже делала это. Амелия не знала, как сблизить отца и дочь, но была решительно настроена сделать это. Гренвилл совершил множество ошибок, это факт, думала она, но он был хорошим, любящим отцом. Каждый раз, когда Амелия видела Гренвилла с сыновьями, его отцовские качества производили на нее глубокое впечатление. Как долго он будет поворачиваться спиной к собственной дочери? Амелия провела ночь без сна, раздумывая, как можно привести Гренвилла в чувство.
Что же касалось нелепых домыслов миссис Мердок, то Амелия не собиралась принимать их во внимание. Подобные сплетни, безусловно, были просто отвратительны, и она не поверила им ни на мгновение! Разумеется, это ребенок Гренвилла!
Амелия тщательно убрала весь дом. И теперь сомневалась, что где-нибудь обнаружится хоть пылинка или частичка грязи. Кухонные помещения сияли такой чистотой, словно их никогда не использовали. Чемоданы мамы были упакованы. На то, чтобы собрать в дорогу вещи самой Амелии, потребовалось бы меньше часа - у нее, как у непритязательной женщины, было мало вещей.
- Амелия.
Она замерла, услышав голос Гренвилла. И, не веря своим ушам, обернулась.
Но Амелии не почудилось. Граф Сент-Джастский, облаченный в медно-красный бархатный сюртук, бежевые бриджи и светлые чулки, собственной персоной стоял на пороге парадного зала. Он не надел парик, но волосы под двууголкой были убраны назад. При взгляде на Амелию брови Гренвилла удивленно приподнялись. На ней было надето самое старое домашнее платье и передник, а в руке она держала веничек из перьев для смахивания пыли.
Амелия вспыхнула:
- Вы что, просто вошли в дом?
- Я стучал три раза. И даже громко звал вас от двери. Но никто не ответил, - пояснил граф и сощурился. - Почему вы занимаетесь уборкой?
- У меня нет штата горничных, которые сделали бы это за меня, - язвительно отозвалась Амелия. Но ее сердце неистово застучало. С какой стати Гренвиллу вздумалось являться с визитом?
- Это просто неприемлемо, - категорично заявил Гренвилл, глядя мимо нее в парадный зал. - В доме ничего не изменилось, как я погляжу, кроме того, что вы распустили слуг.
Десять лет назад в Грейстоуне была горничная, убиравшая дом. Но Амелия не собиралась касаться прошлого, поэтому строго заметила:
- Предпочитаю не обсуждать вопрос, прибегаю ли я к чьей-либо помощи в содержании моего дома.
Гренвилл угрюмо посмотрел на нее:
- Можно войти? Я не хотел поставить вас в неловкое положение.
- Именно это вы и сделали, - сквозь зубы бросила она.
Граф медленно расплылся в улыбке.
- Возможно, вас так волнует не тема разговора, а само мое присутствие?
Амелия прикусила губу. Он был прав. Неприятной ей представлялась даже сама мысль о том, что ее застали в домашних обносках, словно простую прислугу.
- Если бы я знала, что вы собираетесь заехать, обязательно приготовила бы чай, - колко заметила она.
Гренвилл снова улыбнулся, и эта улыбка осветила его глаза.
- С удовольствием выпил бы с вами чаю.
Амелия встревожилась еще сильнее, ведь у нее не было ничего, что можно было предложить гостю к чаю.
Но Саймон тут же добавил:
- Но, поскольку вам в этом случае придется разжечь огонь и вскипятить воду, заварить чай, поставить все на поднос и лишить меня в конечном счете своей компании на некоторое время, я вынужден отклонить ваше предложение.
У Амелии как будто камень с души упал. Гренвилл все понял, подумала она. Саймон всегда был добрым и чутким.
Он посмотрел ей в глаза, все еще улыбаясь.
Десять лет назад он тоже был добр. Когда Саймон приезжал с визитом или они вместе отправлялись по магазинам, он преподносил Амелии несметное количество подарков.
Когда она волновалась о здоровье мамы, Саймон внимательно ее выслушивал. Когда жаловалась на Джулианну, имевшую обыкновение уклоняться от выполнения домашних обязанностей, давал мудрые советы. Когда Амелия злилась на Лукаса, настроенного резко против их отношений, Саймон оставался спокойным и благоразумным. И все же больше всего она была благодарна Гренвиллу за то, что он всегда притворялся, будто не замечает разделявшей их пропасти - внушительной разницы в благосостоянии и общественном положении.
- Я не против того, чтобы угостить вас чаем, - медленно произнесла она. В голове застряла мысль: интересно, что он здесь делает?
- Я выпил чаю перед тем, как уехать из дому. Тем не менее я с удовольствием посижу с вами.
Амелия покачала головой, еще раз испытав неимоверное облегчение.
- Пожалуйста. Входите.
Гренвилл коротко улыбнулся ей и вошел в парадный зал.