После отъезда Пинкни и младших детей Мэри стала совершенно зависеть от Люси. По одному из светских правил, управляющих их мирком, Люси, как замужняя дама, являлась подходящей спутницей для овдовевшей Мэри, которая была старше ее на двадцать лет. В отсутствие Пинкни Люси сделалась постоянной гостьей в доме Трэддов: дважды в неделю она приходила к чаю. Ее присутствие делало возможным посещения Адама Эдвардса.
Поначалу просьба Мэри не слишком ее обрадовала. Дел у Люси было по горло – Эндрю нуждался во внимании и участии, пятилетний шумливый сынишка также требовал забот, как и любой ребенок его возраста. Лавиния осталась на Митинг-стрит, хотя родители уже вернулись в собственный дом, и с этим были связаны свои неудобства; к тому же Эмма взяла с собой всех слуг, за исключением няньки маленького Эндрю, Эстеллы, и еще одной девушки, которая помогала Люси по дому. Люси сама и варила, и штопала, и перешивала на сына старую одежду Эндрю. Джошуа Энсон содержал всех, и Люси понимала, какое бремя лежит на его плечах. Она делала все, чтобы свести расходы к минимуму. Держалась она спокойно. Люси вообще была ненавязчива, и люди, как правило, не замечали ее.
Вот почему она все же приняла приглашение Мэри, ведь оно было единственным за последнее время.
Согласившись навещать Мэри, она стала раздумывать над предстоящими визитами. Она никогда не была близко знакома с Мэри Трэдд, но в их доме постоянно бывала Лавиния. Они с Мэри обсуждали предстоящую свадьбу, которую хотели отпраздновать с наибольшей пышностью. Обе сетовали на невнимание Пинкни. Люси вовсе не жаждала стать наперсницей Мэри, но ей было любопытно, правду ли говорят, что Адам Эдвардс со своей дочерью толкают Трэддов – и мать, и сына – на приманчивый и пагубный путь аболиционизма. Слухи ходили смутные и противоречивые. О более скандальных вещах Люси не слыхала: их обычно не сообщают молодым женщинам – замужем они или нет.
Визиты начались, и Люси обнаружила, что Мэри и Адам своей безупречностью нагоняют на нее смертельную скуку. Но Люси не была разочарована, так как имела доброе сердце. Пожилая пара показалась ей трогательной в своем взаимном наслаждении унылым обществом друг друга. Через неделю Адам привел Пруденс, и Люси перестала скучать.
Пруденс и Люси были ровесницы, но столь различны по характеру, что каждая нашла свою новую знакомую едва ли не экзотической. Однако обе на свой лад чувствовали себя одинокими. Пруденс никого не знала в Чарлстоне, кроме Трэддов. Люси знала всех, но у нее не было близких друзей.
Люси появилась на свет, когда ее родители уже потеряли надежду иметь детей. Они так дрожали над ней, что даже не позволяли ходить никуда далее собственного дома и обнесенного стеной сада. Мать очень боялась, что Люси может подвергнуться одному из заболеваний, которые унесли стольких подростков и детей. По иронии судьбы и отца, и мать унесла желтая лихорадка, свирепствовавшая в Чарлстоне в 1858 году. На дверях дома был вывешен желтый флаг. Люси одна осталась в живых, помимо родителей от болезни умерло четырнадцать слуг. Старший брат отца, закоренелый холостяк, перевез ее к престарелым кузинам в Саванну. Когда Люси подросла, он вернулся с ней в Чарлстон, чтобы представить девушку обществу на балу святой Цецилии. Едва Эндрю Энсон сделал предложение, дядюшка охотно вручил ее Эмме Энсон. Взяв долю девушки в Фонде конфедератов, он передал деньги Эндрю в качестве приданого и вскоре умер в уверенности, что сумел позаботиться о племяннице. Как и у всех чарлстонцев, у Люси было множество родственников, но только Энсонов она могла считать своей семьей. С другими она была едва знакома. Люси надеялась, что Лавиния станет ей сестрой: ей всегда хотелось иметь сестру. Люси даже самой себе не решалась признаться, насколько ей не нравится Лавиния. Девушка пришлась ей не по нутру.
А Пруденс ей полюбилась сразу. Люси предложила свою дружбу с такой открытостью, что Пруденс не могла усомниться в ее искренности и отвечала ей взаимностью. Вскоре и она уже с нетерпением ждала очередного визита к Трэддам. Встречи странно подобранной четверки оказались счастливыми. Люси не хотелось, чтобы Мэри чувствовала себя несчастной. Она утешала ее, от всей души желая, чтобы слезы старшей приятельницы перестали струиться. Эдвардсы уже полчаса как ушли, и Люси пора было торопиться домой, чтобы успеть приготовить ужин. Но она не могла уйти, пока Мэри не успокоится. Вновь и вновь она похлопывала ее по руке, гадая, что же происходит сейчас в доме через улицу.
А там разыгрывалась похожая сцена. Джошуа Энсон безуспешно пытался успокоить Лавинию, которая плакала и говорила без умолку, как Мэри.
– Я так несчастна, папа. Я стыжусь самой себя, и ты прав, презирая меня. Я ужасно себя вела, когда Пинкни вернулся с войны. От испуга все смешалось, я говорила ужасные вещи, и страшные мысли приходили в голову. Я не понимала, что происходит вокруг. Поначалу мы жили в нашем доме, а потом эти ужасные янки выселили нас, и мы все стеснились здесь, не зная, что нас ожидает. А потом вернулся ты, такой усталый, озабоченный и несчастный – мой любимый отец, по которому я так тосковала; и Пинкни стал совсем другой – суровый, неласковый. Да, я знаю, война творит ужасные вещи, но я не в состоянии всего понять. И я так запуталась, вот и все. Да, я дурно себя вела, я знаю, что очень виновата. Но сейчас я стала старше и стала лучше во всем разбираться. Я ценю Пинкни и уважаю его – точь-в-точь как ты говоришь. Верь мне, папа, это правда. Я так люблю его. Если ты запретишь свадьбу, это разобьет мне сердце. Ах, папа, пожалуйста, не будь так жесток. Клянусь, я всего лишь была сердита на Люси и сказала это ей назло. Я умру, если ты расскажешь Пинкни. Папа, я так люблю тебя. Я не переношу, когда ты сердишься на меня.
Мистер Энсон вздохнул. Он взглянул на ее широко открытые глаза, полные слез, и вспомнил маленькую девочку, которая всегда бежала к своему папе за утешением. Он не в силах был отказать в чем-либо своей дочери. Ему хотелось верить ей.
– Я напишу Пинкни, – сказал он наконец. Лавиния, трепеща, взглянула на него.
– И попрошу его зайти, чтобы обсудить необходимые приготовления. Свадьба будет скромная, ты понимаешь.
Лавиния обвила руками шею отца и прижалась щекой к его щеке.
Получив письмо Джошуа Энсона, Пинкни покорно возвратился в город. В дом он вошел посреди одного из чаепитий. В комнате он пробыл недолго – обменялся приветствиями с гостями, поцеловал Мэри и исчез, извинившись, что ему необходимо переодеться. И все же Люси успела заметить, какое впечатление он произвел на Пруденс. Подругу будто пронзил ток: поле было настолько сильным, что волоски на шее Люси зашевелились. Люси смекнула, в чем дело, то же испытывала и она, когда появлялся Эндрю. Это было не неопределенное девическое томление, но чувство опытной женщины, уже отведавшей наслаждений. "Ну и ну, – сказала себе Люси, – вот об этом я ничего не слыхала. И конечно же, никому не скажу. Пруденс моя подруга. Пропади пропадом эта Лавиния. Но чем я тут могу помочь!.."
Пинкни опасался предстоящей встречи с отцом Лавинии, но, как только увидел знакомое усталое лицо Джошуа Энсона, почувствовал, что это его крестный, который совершенно случайно доводится отцом девушке, на которой Пинкни не хочет жениться. Мистер Энсон испытывал те же переживания. Теплое чувство к Пинкни заставило отодвинуть недобрые опасения насчет свадьбы в самый дальний угол сознания. Он обнял Пинкни за плечи и повел его в библиотеку.
– Бокал вина не помешает, как ты считаешь? Рад видеть тебя, Пинкни. Ты прекрасно выглядишь. Присаживайся вот сюда. Расскажи мне, как идут дела в Карлингтоне.
– Спасибо, сэр. Уверен, мы на правильном пути. Помнится, я писал вам насчет тоннажа в марте.
– Да, ты писал. Очень впечатляет. Что слышно о покупателях? Они уже заплатили?
– Не знаю. Я вернулся в город только вчера и обнаружил, что Тень где-то в своих обычных разъездах. Наверное, отец его снова болен, точно он не сказал. Он только сказал маме, что вернется через несколько дней. Не знаю даже, где он держит корреспонденцию и счета.
Мистер Энсон казался озабоченным:
– Разумно ли это, Пинкни? Да, случилось так, что он спас тебе жизнь. Но вдруг он окажется вором?
– Что вы, кузен Джошуа! Я уверен в нем, как в себе. Точнее, я даже в себе не так уверен, как в нем. Все благополучно.
Мистер Энсон вновь вернулся к добыче фосфатов. Пинкни рассказывал с большой охотой; поощряемый замечаниями Джошуа, он даже позволил себе похвастаться системой, которую ввел.
– Единственное слабое место, – заключил Пинкни, – промывка. Иногда рабочие плохо закрепляют крышку и теряют часть породы. А порой веревка выскальзывает из рук, и ящик с рудой падает в реку. При карьере необходим промывочный цех, оснащенный механизмами. Но на это ушли бы все деньги Филадельфийского банка.
– Если ты нуждаешься в ссуде из Филадельфии, я могу тебе ее достать.
– Мне не нужны янки в Карлингтоне, кузен Джошуа. И деньги их тоже не нужны. Кончится тем, что они завладеют месторождением целиком.
– Не согласен, Пинкни. Филадельфия – это не Нью-Йорк.
Пинкни согласился, что мистер Энсон прав. Чарлстонцы всегда признавали Балтимор, Филадельфию и Бостон городами, не уступающими родному Чарлстону, – ни в отношении истории, ни в отношении традиций. Все прочее считалось недостойным внимания, вне зависимости от численности населения, так как там отсутствовала культура. Перед войной в Чарлстон приезжали гости из "настоящих" городов, чтобы участвовать в скачках.
– Почему бы нам не поговорить о ссуде, когда вернется Симмонс? – поднимаясь, предложил Джошуа. – А сейчас я должен спешить на аудиенцию к нашему генералу, который предъявляет необоснованные претензии. В центр мы можем поехать вместе.
– Отлично… Да, кузен Джошуа, а что же насчет свадьбы?
– Да, в самом деле. Женщинам не терпится все обсудить. Дай-ка подумать. Сейчас у нас апрель. Весной тебе предстоит заниматься установкой промывочной машины. Летом слишком жарко. Не назначить ли нам свадьбу на январь? Все съедутся в город на бал, и, что бы ни говорила Эмма, ей хочется, чтобы церковь была полна народу. Она и твоя мама желают устроит так, чтобы Лавиния была невестой, приглашенной на котильон, открывающий бал святой Цецилии. У них будет время все обдумать.
Пинкни с горячностью согласился. Как есть, так и есть, а что потом – то и будет потом.
В течение следующего месяца Джошуа Энсон искусно помогал Пинкни, используя свои юридические познания и умение обращаться с людьми, да так, что Пинкни и Симмонс даже не догадывались, что он ими руководит. В июне в Карлингтоне появился наемный управляющий. Пинкни и Симмонс открыли контору на Брод-стрит, и Филадельфийский банк прислал с проверкой представителя, который посетил Карлингтон и ознакомился с приходо-расходными книгами компании по добыче фосфатов "Трэдд-Симмонс", чтобы предварительно установить сумму займа для вложения в дело.
Пинкни чувствовал себя значительно счастливей. Ему не нужно было обозревать отторгнутые поля Карлингтона и отдавать долю вечно жующему табак Джиму Риггзу, который прежде ведал лавкой компании.
Симмонс был доволен донельзя. Его распирало чувство гордости оттого, что он сидит в собственной конторе, со своим именем, написанным на дверях. Он был очень благодарен мистеру Энсону за то, что тот раздобыл для них заем под небольшой процент. Джо знал, что бизнесмены рады ссудить деньги, но рост будет до двадцати процентов. Он уже был готов вновь прибегнуть к услугам анонимного вкладчика, использовав доход от посредничества, но теперь необходимость в этом отпала. Помимо того, ссуда позволяла вернуть долг. С учетом новых обстоятельств суммы, вырученные за рекордный урожай хлопка, было достаточно, чтобы приступить к строительству хлопкообрабатывающей фабрики.
Эдвард Пеннингтон, филадельфийский банкир, тоже был очень доволен. Он знал, что делает надежный вклад. Он и Джошуа Энсон были давними друзьями, еще с Принстона. Пеннингтон с супругой часто навещали их на Шарлотт-стрит. А теперь его сын Нед получил возможность посетить Чарлстон как представитель фамильного банка. Мальчик стоял в стороне от конфликта Юга с Севером. Когда во время войны пришла повестка, Эдвард нанял для него замену. Все военные годы мальчик прожил дома, в Филадельфии. Мистер Пеннингтон был уверен, что его старый друг надежно защитит Неда от всевозможных неприятных случайностей.
25
Мистер Энсон встретил Неда Пеннингтона у вокзала Северо-восточной железной дороги на Чейпел-стрит. Он с ужасом уставился на два чемодана и три саквояжа, которые имел при себе молодой человек. Скрывая досаду, мистер Энсон подошел к Эдварду Пеннингтону Третьему:
– Доброе утро, Нед. Надеюсь, ты не обидишься, если я буду называть тебя так, ведь я держал тебя на коленях, когда тебя еще водили в платьицах. Подожди меня здесь, я найму повозку для твоего багажа. А мы с тобой пойдем пешком. Всего квартал по тенистому тротуару.
Однако про себя он размышлял, не посадить ли парня в повозку, – термометр на вокзальной стене показывал девяносто градусов, а на Пеннингтоне был шерстяной костюм и бобровая шляпа. Накрахмаленный воротничок еще не был измят, значит, он сменил его в вагоне. Не минет и часа, как под этим жестким воротником выступит жгучий пот. Парень не выглядел крепышом: длинные светлые бакенбарды подчеркивали бледность рыхлого лица. Нед промокнул блестящий, влажный лоб и подбородок шелковым носовым платком и вежливо согласился подождать. Скрывшись от палящего солнца в тени навеса, Джошуа Энсон с неприязнью размышлял о младшем Пеннингтоне. Маменькин сынок, и вдобавок дурак. Ну да ничего, он здесь долго не задержится. Надо выманить у него бумаги, прежде чем он погибнет от жары.
Но хитрые замыслы мистера Энсона встретили достойное сопротивление. Нед Пеннингтон до тонкости вошел в свои обязанности. Ему впервые доверили роль представителя банка, и он принял ее с удручавшей Джошуа добросовестностью. Нед заявил, что желает знать о фосфатах все, вплоть до химического состава и геологических процессов, в результате которых в Карлингтоне образовалось отложение. Изучив это, он возьмется за учетные книги компании и просмотрит в них каждую запись, а затем проверит, соответствуют ли эти записи действительности. Конечно, ему необходимо понаблюдать за работой в Карлингтоне в течение нескольких дней. Он исследует, насколько карьер богат отложениями, чтобы банк был уверен, что месторождение не истощится за период амортизации. По мнению его отца, необходим месяц работы. Но Нед считает, что, возможно, придется пробыть дольше.
Прежде чем они добрались к Энсонам, у юноши вспотела вся спина и крахмальный воротничок потерял форму. Джошуа, взглянув на Неда, который, обессилев, прислонился к воротам, напомнил себе, что это сын его старого друга.
– В круг своих обязанностей ты должен включить еще одно мероприятие, Нед, – с теплотой в голосе сказал Джошуа. – Завтра я найду портного, который сошьет для тебя несколько льняных костюмов. В наших краях иногда такая жара, что человек может растаять до костей.
– Не представляю, как мы будем его кормить, – сказал мистер Джошуа Эмме после обеда. Неда он отправил в отведенную ему комнату, чтобы юноша отдохнул после путешествия. – Ты заметила, сколько он ест?
– Он будет есть то, что мы ему предложим, – сказала Эмма, – а когда выйдут продукты, будет голодать вместе с нами. Это ему не повредит.
– Эмма, парень не должен терпеть неудобств. От него зависит, дадут ли Пинкни ссуду.
– Тогда пусть его кормит Мэри. Пойду поговорю с ней завтра.
Мэри пришла в восторг. Она не забыла и про Адама Эдвардса.
– У вас свой янки, а у меня свой, Эмма. Никто не должен быть обойден. К тому же дочка мистер Эдвардса такая милашка, юному Пеннингтону она придется по вкусу. Итак, вы с Джошуа, Пинни и Лавиния, Эдвардсы, я и мистер Пеннингтон. Ах, что я говорю. Нужна еще одна дама. Пинни ждет прибытия Симмонса, и еще не будет пары. Но я попрошу Люси. Она такая славная, я знаю, она выручит меня.
После первого званого обеда Энсоны уклонились от дальнейших приглашений. У Неда дела с Пинкни, а не с Джошуа. К тому же они будут видеться с ним каждый вечер. Симмонс и Люси также отказались от визитов, сославшись на занятость. Обеденный стол Трэддов стали неизменно накрывать на шесть персон. Мэри с радостью хлопотала о меню, цветах, своих нарядах и беспокоилась о состоянии салфеток, которые однажды уже подвергались штопке. Она была слишком занята, чтобы заметить, как натянуто ведет себя молодежь. Пруденс мучила себя и Пинкни, касаясь его ног под столом во время беседы с Недом Пеннингтоном об известняковых месторождениях. Нед едва слушал ее, не сводя глаз с ямочки на щеке Лавинии, появлявшейся, когда девушка улыбалась Пинкни и – все чаще – ему самому.
Неду Пеннингтону было двадцать шесть лет. В Филадельфии юные девушки охотно улыбались ему: он получил хорошее воспитание и образование и был единственным сыном богатого банкира. Но никто не улыбался так, как Лавиния Энсон. Ее пухлые губы каким-то чудом образовывали три уголка, когда девушка улыбалась; в них было нечто особенное, как и в ямочке на щеке, и в больших голубых глазах, смотреть в которые было мучительно, – они словно что-то обещали, хотя он не воспринимал это как обещание и даже не задумывался, что за этим кроется. Никогда прежде Нед не слыхал нежного голоса уроженки Юга и не подозревал, как прочны силки обожания, которым юные чарлстонки отвечают на превосходство мужчины. Никогда прежде Эдвард Пеннингтон Третий не отлучался надолго из родного дома. Обучали его домашние учителя, и по Европе он путешествовал с пожилым священником. Его обескураживал образ жизни южан, они казались ему склонными к праздности. Конторы не придерживались постоянного распорядка работы, слишком много внимания уделялось развлечениям. Пинкни извинялся, что они не могут пригласить его на один из вечеров, которые постоянно устраивались в городе, а Лавиния настаивала, что надо устроить собственный праздник специально ради Неда. Однажды Мэри Трэдд села за фортепиано, чтобы молодежь могла потанцевать. Нед был ошеломлен. Он был потрясен собственными мыслями, когда, танцуя с Лавинией, чувствовал под рукой ее тонкую талию и вдыхал аромат мягких волос, тогда как пальцы девушки касались его затылка.
Наконец работа подошла к завершению. Он отослал мисс Эдвардс все книги, которыми та снабдила его, в уверенности, что теперь достаточно знает о фосфатах, чтобы судить об отложениях в Карлингтоне. Ему не терпелось туда поехать. Нед закрыл последнюю книгу учета и взглянул на массивные золотые часы. Он сидел за столом в кабинете Пинкни и ожидал его с минуты на минуту. Им предстояло составить расписание поездок на плантацию. Пинкни предлагал подождать до Четвертого июля. У рабочих в этот день праздник. Отпраздновав, они будут охотнее отвлекаться от работы и отвечать на вопросы Неда. Нед воспринимал эти отговорки как типичную южную медлительность. Сегодня только двадцать девятое июня. Какой смысл ждать еще пять дней? Молодой человек снова взглянул на часы. Пинкни явно опаздывал.
Через два квартала в складской конторе Пинкни также поглядывал на часы. Он досадовал, что Нед опаздывает, но не слишком тревожился. Наверное, заблудился, решил Пинкни. Бедняга усваивает все с таким трудом, наверное, ищет дорогу, ведь он был на складе всего два раза. Он гадал, почему Нед переменил место встречи, ведь они должны были встретиться в конторе в офисе. В записке ничего не объяснялось. Ну да неважно. Пинкни прислонился к стене, непринужденно скрестив длинные ноги. Он старался не думать о Пруденс Эдвардс.
Коляска Джошуа Энсона остановилась у входа в небольшое здание конторы.