- Очень не похоже на него. Вероятно, ты не выказала достаточной любезности в общении с ним. А ведь ты могла бы и сделать исключение из твоей обычной холодности… Ну да ладно. Он собирается быть у нас к обеду. И тебе, моя дорогая, следует уделить ему максимум внимания. Только ему, моя дорогая, и никому более, тем паче, что присутствия разных милых офицеров, способных сбить тебя с толку, на сей раз не ожидается. О прошлой ночи мне все известно, вплоть до времени, которое ты потратила на танцы с этим полковником. Надеюсь, ты получила удовольствие. Однако хотелось бы надеяться также, что тебе не придет в голову встречаться с ним снова и вести пустые разговоры, даже если к этому представится случай! Могу я на это рассчитывать?
- Конечно, - медленно произнесла она, - это так. Но в этом, собственно, нет нужды. Ты ведь оставил меня одну на приеме, а полковник де Шавель всего лишь довез меня до дому в моей же коляске. Так что по вопросам соблюдения приличий тебе надо бы обратиться к кому-нибудь другому, например к Мюрату…
- Еще бы, - он гаденько засмеялся. - Не беспокойся, моя дорогая, речь идет вовсе не о твоей репутации. А что касается Мюрата, то тебе следовало бы проявить побольше заинтересованности. План наш сложился уже много времени назад, и тебе не нужно отклоняться от его исполнения, даже если тебе подвернется по пути какой-нибудь бравый полковничек, чья репутация, если уж об этом говорить, отнюдь не лучше репутации Мюрата. Потоцкий взбешен. Мне пришлось выдержать пренеприятнейшую беседу с ним сегодня поутру. В конечном счете я пообещал ему, что ты исправишь свою ошибку. Я дал слово чести!
Его холодные глаза словно давили на нее, но она вдруг ощутила в себе силы сопротивляться этому давлению.
- Тео, ты, кажется, был со мной не совсем откровенным? Что это за план, о котором я впервые слышу? Что же мне надо все-таки делать с Мюратом?
- То, что делали женщины и более высокого положения, чем ты… Нам нужны сведения с самого высокого уровня. К сожалению, идиотка Валевская оказалась совершенно бесполезной. Следующим ходом должна быть женщина, связанная с кем-то в окружении императора. Взять, например, Мюрата, - когда он напьется, то болтает и хвастает без удержу. Тебе, милочка, надо войти к нему в доверие. Если это потребуется, ты можешь и переспать с ним. Главное, чтобы ты подробно рассказывала мне, о чем он говорил. Ну так что же, это достаточно почетное задание для тебя?
Он снова гаденько улыбнулся. Она встала, лицо ее резко побледнело.
- Бог да простит тебя, - сказала она, сдерживаясь. - Но если бы мой несчастный отец был жив, он убил бы тебя, узнав об этом.
- Твой несчастный отец продал тебя мне из собственных политических выгод, - заметил граф лениво. - Неужели ты думаешь, что он не продал бы тебя и Мюрату и самому дьяволу… тьфу-тьфу… если бы его устроила цена?
- Я не пойду на это! - Она пыталась говорить спокойно, но голос ее предательски дрожал от навернувшихся слез. - Я не стану заниматься проституцией, что бы ты ни говорил! Ты или Потоцкий! Не скажу про тебя, а Потоцкому должно быть стыдно…
- Ты слишком грандиозного мнения о себе, милочка, - протянул граф. - Ты женщина, а всякая женщина имеет два рода счастья - отдаваться мужчине и рожать для него детей. М-да… А твое тело выглядит очень аппетитно, несмотря на твое бесплодие… Так послушай же меня. Ты сделаешь то, что я тебе велю, ты сама уже готова это сделать. Ты очаруешь Мюрата, ты будешь ласкать его в постели так, как ему захочется, и собирать по крошкам все сведения, какие только он случайно выронит из своих штанов… Ты можешь плакать и рассуждать о своей чести, но ты сделаешь это, потому что ты уже готова ко всему!
- Нет, - сказала она бесцветным, усталым голосом. - Никто и ничто на земле не принудит меня к этому.
- Ты сделаешь это, - повторил он, вставая и беря ее за подбородок. - Сегодня утром Потоцкий вспоминал про твою сводную сестру, русскую аристократку. Так вот, если ты откажешься, она будет арестована по обвинению в шпионаже в пользу русского двора. Если пожелаешь, мы можем обеспечить твое присутствие при ее казни. Повешение - обычно прекрасное зрелище. Короче, хватит тратить время на бесплодные разговоры. Я предвидел твое дурацкое упрямство и поделился с Потоцким. Граф сказал мне в ответ, что за жизнь твоей сестры никто не даст и гроша ломаного, если ты попробуешь отказаться.
- Ты будешь гореть в аду, Тео! - крикнула она ему в лицо.
Презрение и ненависть перехлестнули в ней страх. Пять лет унижений, запретов и насилия вспыхнули вдруг при угрозах в адрес любимой сестры. Повесить ее… Боже мой, он способен на все! Звериная жестокость, проступавшая сквозь его благопристойные черты, словно грубый костяк мужлана из-под холеной барской кожи, заставляла верить, что он способен командовать казнью при ней… Она попыталась поднять руку для пощечины, но рука не слушалась ее…
- Правильно, - заметил граф. - Если бы ты осмелилась, я, пожалуй, отстегал бы тебя хлыстом. Ну а теперь ты отправишься к себе и успокоишься перед своим заданием.
- Нет! - Валентина отступила от него. - Не прикасайся ко мне!
Но его цепкие руки уже обхватили ее, и она почувствовала, что ей не совладать. Он с силой вывернул ей руку, так что она вскрикнула от боли. Грубо развернув ее, он рывком подтащил ее к двери, проволок по коридору и швырнул в спальню. Она упала ничком на ковер. Он два раза с силой ударил ее по плечам ручкой своего стека, потом, с побелевшим от злости и напряжения лицом, запер дверь с обратной стороны на ключ и произнес громко:
- Ты напомнила мне об одной кобыле, которая прекрасно шла рысью, но иногда начинала взбрыкивать. Тогда ее приходилось учить, чтобы напомнить о том, кто ее хозяин. Но я надеюсь, что ты свой урок усвоишь раз и навсегда!
Когда граф вышел из апартаментов жены, он немедленно вызвал к себе дворецкого. Граф велел никого не впускать к графине, не отвечать на ее звонки и крики, не приносить никакой пищи и питья. Ключ от двери спальни оставался у графа. За нарушение приказа кем-нибудь из слуг граф распорядился давать тридцать плетей.
* * *
- О, мой милый де Шавель! - воскликнул Мюрат, привстав с кушетки и подавая руку полковнику. Мюрат был в отличном расположении духа. Он только что получил депешу о прибытии лошадей, поставленных для его кавалерии из Германии. Пятнадцать тысяч прекрасных лошадей. Ничто не нравилось Мюрату так, как хорошая лошадь, исключая, конечно, хорошеньких женщин, и он рассчитывал уже завтра осмотреть свои новые конные резервы.
- Присаживайтесь, дружище, - продолжал он. - Взгляните: вот они, пятнадцать тысяч лошадок - как это вам? Все высоки в холке, пяти-семилетки, самое то, что надо! Мы загоним русских в самую Сибирь с такими лошадьми! Чем могу быть вам полезен?
- Я хочу доложить вам насчет польской красотки. Если вы, конечно, о ней еще помните за этими пятнадцатью тысячами дохлых немецких скакунов…
Мюрат засмеялся:
- Да, они для меня поважнее, точно! Но не надо так скучно - о лошадях! Все-таки вы закоренелый пехотинец, полковник!
- Я служил как в пехоте, так и в кавалерии, - заметил полковник.
На самом деле именно интрижка Мюрата с его женой сделала необходимым переход де Шавеля из кавалерии в Императорскую гвардию. Но Мюрат предпочел не заметить намека. Впрочем, он неплохо помнил мадам де Шавель - маленькая изящная кошечка, игривая, с томными глазками… Мюрату всегда казались ужасными проблемы женского целомудрия. Если бы все женщины были верны мужьям, мир превратился бы в ад. Мюрат сменил тему:
- Так что же польская красотка? Это вы о той самой, которая…
- Да, именно так, - подтвердил де Шавель. - Я провел с ней весь остаток вечера. Нет сомнений, что они хотят подсунуть ее вам. Все эти реверансы были не более чем маскировка - и то, что муж как бы внезапно прихворнул и уехал домой без нее, оставив жену с вами…
- Или с вами! Не думаю, что они ожидали вашего вторжения! Ну так как, удалось вам научить чему-нибудь эту паиньку? - Мюрат откинулся на спинку козетки и захохотал.
- Я ее не трогал, - сухо сказал полковник. - Моей задачей было предотвратить ваш с нею совместный поход в спальню, а вовсе не самому тащить ее в постель. Я уверен, что она была приставлена шпионить. Но мне показалось, что она не понимает всех нюансов ее миссии, о которых вы сами так хорошо знаете.
- Неужели? - приподнял бровь Мюрат. - Этакая невинность, надо же… Просто чертовски интересно! Ваша служба меня всегда умиляла… Так какой же дьявол шепнул вам, что она шпионка?
- У нас есть доверенные люди в польском правительстве, - заявил де Шавель. - И от заслуживающего доверия лица у нас были сведения, что поляки хотят ввести свою женщину в круг близких императору людей, а вы, простите меня, показались им самым… э-э… подходящим человеком. Наш источник не знал, кто именно будет эта женщина, но уверял, что знакомство ее с вами состоится именно на том приеме в честь императора. И все так и произошло, не правда ли? Сам Потоцкий подвел ее к вам.
- Да, он еще объявил, будто я очаровал ее издалека… - Мюрат усмехнулся. - Прекраснейшая женщина Польши - так он ее называл, и я сказал себе: "Эге, дружище, да они хотят сделать тебе подарочек! Они знают, как ты устал и одинок вдали от своей маленькой женушки… - Он скорчил гримасу при упоминании о Каролине Бонапарт. - И они хотят согреть мое захолодавшее на ветрах сердце…" И все же вы - жандарм, жандарм! Как можно было увести ее у меня из-под носа! Но я надеюсь, не навсегда? - И Мюрат бросил на полковника лукавый взгляд.
- Боюсь, что так, - отвечал де Шавель. - Я строго предупредил ее, чтобы она не имела с вами дела.
- Это вы сделали ради ее безопасности или все-таки ради моей? Неужели вы могли быть так сентиментальны с женщиной, я не узнаю вас, де Шавель!
- Вы прекрасно знаете, что я думаю о женщинах, - спокойно возразил полковник. - И что я знаю им одно применение, но только когда речь не идет о моем служебном долге. Мне кажется, ее подготовили к миссии, но на кокотку она не очень похожа. Может быть, конечно, что я ошибаюсь. Ведь все они этим кончают рано или поздно. - Де Шавель метнул на Мюрата едкий взгляд. - Ну а официально, маршал, я должен предупредить вас, что она польская шпионка, и вам опасно общаться с нею.
- Ее почтенный супруг пригласил меня на завтра ужинать, - в некотором смятении произнес Мюрат. - И опять там будут все эти насморочные поляки, они опять будут жаловаться на несчастья своей любимой Польши и выдавливать из тебя слезу. Наверно, это приглашение - тоже часть их плана сделать из мадам Грюновской мою любовницу. А жаль, черт возьми, она ведь прелестна - что вы скажете?
- Она не оставила у меня никакого определенного впечатления, - сухо сказал полковник.
- Ну, как скажете… - пробормотал Мюрат. Он хорошо знал полковника де Шавеля с этой стороны. В свое время он позволил себе со смехом утверждать, что полковник - единственный верный муж во всей армии, не знающий о похождениях собственной жены то с одним, то с другим офицером. И Мюрату показалось, что страшная боль и обида от этого открывшегося де Шавелю понимания сделала его постепенно циничным, презрительным ненавистником женщин. Жена его, продолжая свои распутства, вскоре заболела и умерла. Де Шавель не вспоминал о ней, и никто не пытался ему о ней напомнить. Он вел одинокую жизнь офицера разведки; никто не знал, как часто он видится с самим императором и сколько знает важнейших секретов империи. Конечно, у него были женщины, но к ним он относился так же, как к еде за обедом, - важно было только утолить голод. Мюрат считал, что этим самым полковник как бы мстит своей жене за измены… Сколько же их было… И при всем том Мюрат не хотел бы ссориться с полковником.
- Так как же мне быть с приглашением? - спросил он. - Отказаться вроде неудобно.
- Разумнее все-таки отказаться. Но не могу же я вам запретить. Во всяком случае, я вас предупредил, чего следует опасаться.
- Вот незадача с этими шпионами, - вздохнул Мюрат. - Мало было русских - вчера, кстати, один был пойман и повешен, - так теперь еще и поляки повадились следить. Наши люди в постоянном напряжении! Скорее бы выступить в поход! А насчет Польши - я не думаю, чтобы император собирался сделать из нее независимое королевство, а вы как считаете?
- Пожалуй. Цель Наполеона - найти противовес силам Австрии и Пруссии. Но сомнительно, что для этого ему придет в голову создавать из Польши третье королевство. Великий герцог, я уверен, не знает этого. Хотя многие магнаты весьма проницательны, да и Потоцкий далеко не глуп. У него просто сохраняются надежды, только и всего.
- Они храбрые бойцы, - сказал Мюрат. - Дерутся как львы. Да и женщины у них красивы.
Он помолчал и добавил:
- У меня рвется сердце от мысли, что такой лакомый кусочек пропадает без толку… Глаза как фиалки. Волосы роскошные - мне хотелось бы посмотреть, как она их распускает…
- У меня еще дела, сударь. Разрешите идти? - сказал полковник.
- Конечно, конечно. А сколько ей лет, года двадцать три?
- Двадцать два, - ответил де Шавель уже у двери. - Но если вы все же решили пойти к ним на обед, то прошу вас сообщать мне обо всем, что произойдет вслед за этим. Мне нужно составить полный отчет для Фуше - я отправлюсь к нему в конце месяца.
Выйдя наружу, он вскочил в седло и поскакал к себе домой на площадь Кучинского. Ему показалось важным, что Мюрат не упомянул о белых розах, посланных мадам Грюновской. Мюрат был встревожен, но опасность еще отнюдь не миновала. Однако де Шавель не собирался идти с докладом к императору, кроме того случая, если маршал совсем потеряет голову и попадет в переплет.
Мюрат не может устоять перед женщиной. Де Шавель сомневался, что маршал сможет забыть о прелестной графине, с которой он провел прошлый вечер, и главное, произвел на нее такое впечатление. Маршал понимал, что она пешка, но приятно удивился, что это пешка невинная, не знающая всего хода партии. Она, вероятно, все-таки отдастся Мюрату, потому что женщины всегда забывают о долге и чести ради одного - ради любви. Полковник многое знал о ненасытной, алчной страсти женщин. Он видел, как разгоралась его собственная жена, с кем бы она ни танцевала, к кому бы ни прижималась в вальсе. У де Шавеля не было иллюзий относительно женской природы. И очаровательная девочка, танцевавшая вчера с ним, ничем не отличается от остальных, Похоть или тщеславие - а может быть, то и другое вместе. Женщинам доступны только примитивные, врожденные чувства.
Де Шавель постарался выкинуть мысли о Валентине из головы. У него оставалось слишком много забот. Войска постепенно собирались на неманском плацдарме, за ними подтягивались артиллерия и обозы. Пятнадцать тысяч лошадей, которые так обрадовали Мюрата, доведут численность конницы до ста тысяч. Много хлопот доставляли ночные грабежи обозов и иногда попадавшиеся прорусски настроенные польские агитаторы, посланные по наущению князя Адама Чарторыского, друга Александра I.
Поляки разделились на два лагеря: на приверженцев Наполеона, верящих в искренность его намерений воссоздать самостоятельную Польшу хотя бы в виде Саксонской монархии, и сторонников Чарторыского, который полагал, что в награду за поддержку России в предстоящей войне царь Александр I предоставит полякам широкие привилегии хотя бы в рамках его империи. Наполеон, считали они, заслуживает доверия еще меньше, чем царь Александр.
Де Шавель уважал поляков и симпатизировал им, зная их по тем сражениям, когда они дрались плечом к плечу с ним. К сожалению, страна их находилась в весьма уязвимом географическом положении, не имея естественных границ в виде гор или непроходимых лесов. Из-за этого она всегда была яблоком раздора для ее соседей: России, Австрии и Пруссии. Шавелю казалось вообще удивительным, что поляки сохранили свою самобытность, язык, культуру и традиции, несмотря на долгие века беспрерывных войн с соседями. На Наполеона они возлагали свои надежды прежде всего потому, что им казалось очень выгодным (для Франции) положение Польши как буфера между французскими владениями в Европе, с одной стороны, и Россией и Пруссией - с другой. Потому бесчисленное множество молодых поляков сражалось в рядах французских войск, поэтому и польская шляхта не жалела денег, где надо, на военные расходы. Польша безоглядно поддерживала Францию в ее борьбе против Англии, надеясь на щедрую награду.
Как считал де Шавель, не время сеять сомнения в сердцах поляков. Сейчас Франция нуждалась в поляках так, как никогда не нуждалась ни в ком.
Де Шавель преклонялся перед императором, он был с ним рядом начиная с войн, которые вела еще Республика. Он понимал, что Наполеону предстоит последнее испытание, в котором он утвердит свою власть над миром, - это война с Россией. Конечно, основным врагом Наполеона оставалась Англия, но Англия была неуязвима за Ла-Маншем, и план Наполеона состоял в том, чтобы поставить Англию на колени, разрушив ее морскую торговлю. Порты почти всей Европы были закрыты для английских судов, и только Россия, Испания, Голландия и Швеция не соблюдали континентальную блокаду, а продолжали тайно или явно торговать с Англией. Стратегия Наполеона в предстоящей войне заключалась в том, что он не мог обратить всю мощь своей империи против Англии, пока у него за спиной оставалась грозная и враждебная Россия. Если Наполеон победит, Англия падет к его ногам, и вся Европа попадет в полную зависимость от Франции на добрую сотню лет. Это было мечтой Наполеона, и платить за эту мечту предстояло сотням тысяч молодых мужчин, собранных сейчас вдоль русской границы. Вторжение было назначено на июнь, и де Шавель уже приватно просил императора дать наконец приказ о приведении полков в боевую готовность. Де Шавель, несмотря на свое скромное звание, пользовался полным доверием императора, который отнюдь не склонен был полагаться на лояльность главы тайной полиции Франции, вездесущего мсье Фуше. Уже год полковник не бывал в настоящем сражении. С того дня, как его личная жизнь рухнула, его единственной целью стала война, а единственным наслаждением - опьянение битвы. Первое время после того, как у него раскрылись глаза на собственную жену, он подумывал о самоубийстве. Ненависть и презрение, которые он носил в себе, сделали его жизнь тяжелым испытанием, но всякий раз во время боя, когда справа и слева падали под ударами его товарищи, он, больше всех готовый умереть, выходил невредимым. Потребовалось довольно много времени, чтобы его любовь умолкла и наконец умерла в нем, ведь были терзания, и надежда, и прощения, и измены: одна, вторая, десятая, причина которых была едина - ненасытность похоти своевольной дряни, опозорившей имя и надсмеявшейся над любовью своего мужа. Он возненавидел свою жену, но частью этой ненависти была память о прошлой любви, и без той трудной любви не могло бы быть и ненависти.