– Большинство лошадей понимает, – ответил он с лукавой улыбкой.
Маккензи собиралась побыть в конюшне несколько минут, но, увидев страдания лошади, не смогла уйти. Она жалела Молнию тогда, когда та боролась за свою свободу, и сейчас не могла равнодушно смотреть на ее мучительные усилия произвести на свет жеребенка. Схватки были почти незаметны, и между ними были еще большие промежутки, но каждый раз, когда кобылица начинала дергаться с остекленевшими глазами, у Маккензи просыпалось желание делать то же самое, чтобы облегчить ей задачу.
Вскоре после захода солнца в конюшне появилась Лу и принесла корзинку с жареным цыпленком, картошкой и запеканкой.
– Мне показалось, что никто из вас не собирается покидать свой пост ради того, чтобы поесть, – весело сказала она, но, заглянув за перегородку и увидев Молнию, притихла, взгляд ее увлажнился.
– Скоро станешь мамой, дорогая? Лошадь заржала, услышав голос Лу.
– Не бойся, дорогая. Продолжай свое дело, и все будет хорошо.
Кэл притащил рабочий стол, и Лу разложила на нем продукты, тарелки и приборы.
– Пикник! – радостно воскликнула Фрэнки. – Вот здорово!
Молния спокойно смотрела, как они наполняют тарелки.
– Невозможно поверить в то, что она была той дикаркой совсем недавно, – сказала Лу.
Маккензи резко подняла голову.
– Кто?
– Лошадь, конечно. Калифорния сделал просто чудо, приручив ее, правда?
– Она не была злой, – Маккензи хотелось защитить кобылицу, – она просто очень испугалась.
– Не принимай так близко к сердцу, дорогая Маккензи, но все-таки она вела себя ужасно неважно по какой причине. Тебя, Калифорния, нужно поздравить. Такая лошадь доставила бы немало хлопот даже моему отцу, а у него когда-то была одна из лучших конюшен в Мексике. Похоже, ты умеешь усмирять строптивых дам.
Маккензи гневно стрельнула в Лу глазами.
Так они сидели вчетвером и наблюдали, как трудилась Молния. Лошадь, казалось, не обращала внимания на присутствующих, но все равно, когда схватки усилились и участились, все перешли на шепот и старались не делать резких движений. Даже Фрэнки почти не шевелилась, она испуганно смотрела на Молнию широко раскрытыми глазами, и личико ее было не по-детски серьезным.
В конце концов кобылица улеглась на бок и принялась за дело по-настоящему. Кэл зашел в стойло и встал на колени возле ее головы, нашептывая какие-то ласковые слова. Маккензи прежде думала, что язык апачей – грубый язык, пока не услышала, как на нем говорит Кэл. Она слушала и понимала, что это прекрасный язык, или голос Кэла сделал его таким. Его голос был настолько звучным и мягким, что мог заставить любую женщину забыть, кто она и где она.
Кэл оставил дверь стойла открытой – Молнии сейчас было не до побегов, и Фрэнки на цыпочках подкралась к морде лошади.
– Ей больно? – спросила она у мамы, а не у Кэла, будто какой-то инстинкт подсказал ей, что даже дорогой Калифорния не может вторгаться так глубоко в эту женскую сферу.
Растроганная Маккензи встала на колени рядом с дочерью. Кобылица устало вздохнула.
– Ей, конечно, немного больно, – ответила Маккензи Фрэнки, – но как только она увидит своего новорожденного детеныша сразу забудет об этой боли.
Молния напряглась, все ее тело выгнулось дугой. Фрэнки испуганно отступила назад.
– С ней все в порядке?
– Все нормально, Фрэнки, – ответил Кэл, но Маккензи не понравилось выражение его лица, когда он ощупывал живот лошади.
Очевидно, Лу тоже было не по душе все происходящее. Она взяла Фрэнки за руку.
– Идем, малышка. Ты должна была лечь в постель еще час назад.
– Но я хочу остаться! Мама, можно мне побыть с вами?
– Делай то, что велела бабушка.
Фрэнки обиженно надулась, но под пристальным взглядом матери ее мордашка приняла обычное выражение.
– Но мне можно хотя бы дать имя жеребенку?
– Безусловно. Как только проснешься утром, приходи сюда и называй жеребенка.
– Хорошо. Я приду.
– Пойдем, детка, – Лу потянула Фрэнки к выходу из конюшни.
– Зря ты отправила ребенка, – сказал Кэл, когда они ушли.
– Она слишком мала, чтобы видеть это. Пусть пока сохранит свои иллюзии.
Кэл покачал головой и нежно погладил потную шею лошади.
– У белых женщин странные представления. Рождение нового существа – не что-то, разрушающее иллюзии, а величайшее в мире событие. Жеребята, щенки, дети… Я присутствовал при рождении множества жеребят, нескольких выводков щенков и видел, как моя мама Дон-сей родила двоих детей. Этим чудом я никогда не перестану восхищаться!
Кэл таинственно посмотрел на Маккензи.
– Разве, когда ты рожала Фрэнки, у тебя пропали иллюзии?
Маккензи глядела на лошадь, потому что была не в силах встретиться взглядом с Кэлом.
– Я лишилась своих иллюзий задолго до этого.
– Наверное, в этом моя вина.
– Нет, – честно призналась Маккензи. – Людям, живущим в этих местах, приходится привыкать к тому, что они теряют того, кого любят из-за творящегося вокруг беззакония, бандитов, нечестных представителей власти, войн за территорию… апачей. Шесть лет назад я не знала, что мне с этим делать, поэтому и выместила на тебе весь гнев и возмущение, – от горьких воспоминаний она сразу помрачнела и тряхнула головой, чтобы прогнать их. – В те времена я верила в то, что добро всегда вознаграждается, всегда побеждает, и мир для меня был полон волшебными сказками и любовью. Я была слишком упряма и глупа, чтобы понять, что заблуждаюсь.
– Ты не была глупой, – Кэл заговорил таким же успокаивающим голосом, каким беседовал с кобылицей, – просто ты была молодой, зеленой, и тебе не повезло.
– Нет, я была глупой, – настаивала Маккензи. – Надеюсь, хоть теперь я кое-чему научилась, – она слабо улыбнулась, как бы извиняясь перед ним. – Я по-прежнему упряма, но не глупа и больше не верю ни в любовь, ни в волшебство, Кэл.
Он напряженно всматривался в глаза Маккензи.
– Если это так, то ты не настолько хороша, как была шесть лет назад. Мак, мир полон чудес. Люди, не верящие в них, просто их не замечают.
Маккензи не успела ответить, потому что лошадь начала тужиться изо всех сил. В течение следующего часа она старалась, как могла, произвести на свет жеребенка, но безрезультатно. Что-то было не так. Все остальные лошади встревоженно молчали.
Когда час прошел, Кэл сбросил с себя рубашку и направился к бадье с водой, чтобы вымыть руки и ополоснуть грудь.
– Что случилось? Что с ней? – спросила Маккензи с упавшим сердцем, она необычайно привязалась к этой лошади.
– Бедняжка… Я надеялся, что жеребенок повернется сам, но этого не произошло. Он находится в таком положении, что она не может родить его.
– Что… что ты собираешься делать?
– Повернуть его.
– А ты умеешь?!
– Пару раз приходилось, – Кэл снял веревку, висевшую на крючке. – Это нелегко и не всегда получается. С лошадьми это всегда сложнее, чем с коровами, можно случайно повредить что-нибудь, что уже не заживет.
– И что тогда?
– Тогда лошадь умрет, – быстро сказал он. – Она все равно умрет, Мак, если я не попытаюсь помочь ей, – добавил он, заметив испуганное выражение лица Маккензи. – Этот жеребенок сам не повернется.
Задача была не из легких. Маккензи смотрела на живот несчастной лошади, пока Кэл пытался подвинуть жеребенка, засунув руку внутрь кобылицы. Маккензи отводила хвост лошади, чтобы он не мешал Кэлу, и ей пришлось увидеть эту неприглядную процедуру. Молния из последних сил тужилась, и Маккензи заметила, как побледнело от боли лицо Кэла, когда напряглись сильные мышцы лошади.
Когда Кэл остановился, чтобы перевести дух, он весь был измазан зеленоватой слизью; рука его оставалась внутри лошади.
– Я обвязал веревкой его переднее копыто, – сказал он Маккензи. – Стань здесь и возьми этот конец.
Маккензи осторожно взялась за конец веревки, который высовывался из родовых путей лошади.
– Когда я скажу, начинай тянуть изо всех сил. Это будет трудно. Пока ты будешь тащить, я попробую повернуть его, как надо. Готова?
От волнения сердце Маккензи билось учащенно.
– Готова.
– Тяни!
Она уперлась ногами в пол и стала тянуть.
Работа на ранчо сделала Маккензи крепкой и выносливой, но в данном случае этого было недостаточно. Ничего не сдвинулось с места.
– Тяни еще!
Маккензи снова уперлась ногами в неровные доски пола и налегла на веревку всем весом своего тела. Медленно, очень медленно что-то стало подвигаться. Кэл что-то промычал, закручивая веревку.
– Вот он идет, – сказал он, скрипя зубами. – Тпру! Маккензи ослабила веревку. Лошадь возобновила свои усилия. Кэл взял веревку из трясущихся рук Маккензи и осторожно потянул, помогая кобылице. Через минуту из Молнии выскользнул жеребенок, весь покрытый слизью. Молния повернула к нему голову, понюхала и тут же обессиленно опустилась на пол, предоставив Кэлу очищать ее жеребенка самостоятельно. Он бережно вытер сначала нос малыша, а потом и все тельце.
– Мальчик! – гордо объявил Кэл, будто сам был его отцом.
Маккензи поражалась тому, как осторожно он протирал глаза и мордочку детеныша, а когда Молния, повинуясь инстинкту, наконец поднялась на ноги, Кэл ласково подтолкнул новорожденного к соску матери. Маккензи стояла рядом с Молнией и тихо говорила ей о том, что она прекрасная мать. Вскоре жеребенок шумно зачмокал, и уставшая кобылица удовлетворенно вздохнула.
– Добро пожаловать в этот мир, Ветерок, – сказал Кэл.
Маккензи усмехнулась.
– Тебе нельзя было называть его по имени. Это привилегия Фрэнки.
Кэл улыбнулся.
– Не волнуйся, к утру он забудет это.
Когда пятью минутами позже они умывались возле бака с водой, им все еще было весело от этой маленькой шутки. После таких мучений обоим нужно было расслабиться и посмеяться. Они веселились даже из-за того, что оба перепачкались кисло пахнущей родовой жидкостью.
Маккензи была до того грязной, что сразу можно было сказать – поработала она на славу. Юбка ее вся была забрызгана слизью и кровью, рукава платья тоже, хотя она заранее закатала их выше локтей. Но Кэл пострадал гораздо больше – он весь с ног до головы пропитался собственным потом и всем, что сопровождает появление на свет младенцев. Едва стянув мокасины, Кэл залез в бочку с водой и стал плескаться. Маккензи не могла упрекнуть его – хорошо еще, что он не снял штаны. Если бы ее не было рядом, он наверняка прыгнул бы в воду голышом.
Когда Кэл выглянул из бочки, вода стекала с его обнаженного торса, который сверкал в свете убывающей луны. Маккензи постаралась не обращать внимания на то, что у нее все сжалось внутри от такого великолепного зрелища.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она с ноткой зависти.
– Превосходно!
– Как жаль, что сейчас нельзя втащить бадью в дом. Так хочется принять ванну, но уже слишком поздно…
Если они поволокут бадью в ее комнату и наполнят водой, весь дом поднимется на ноги, даже если Маккензи не станет греть воду на плите. Может быть отнести бадью в кухню? Вода из колодца прохладная, но лучше уж немного померзнуть во время мытья, чем… Она вдруг заметила, что в глазах Кэла загорелся коварный огонек. Не сказав ни слова, он выпрыгнул из бака и направился к ней.
– Что ты задумал, Калифорния Смит? – Маккензи предостерегающе вытянула руку вперед.
– Я подумал, что ты нуждаешься в ванне не меньше меня.
Маккензи отступила назад.
– Подожди минуту. Так нельзя. Ты что, с ума… Ей не удалось ускользнуть от Кэла – он чувствовал каждое ее движение и был быстрее.
– Не визжи! – предупредил он, схватив ее за плечо. – А то люди со всего ранчо выскочат в ночных рубашках, испугавшись нового нападения апачей.
"Апачи напали снова", – подумала Маккензи, когда Кэл легко поднял ее на руки и понес к баку.
– Так не обращаются со своим боссом, – с улыбкой пожаловалась она.
– Обращаются. Когда босс весь измазан в грязи. Задержи дыхание!
Он с силой окунул Маккензи в воду. Выглядело это, наверное, не очень красиво, зато подействовало освежающе. Маккензи вынырнула с прилипшими к лицу волосами и стала отплевываться. Волосы накрыли ее плечи, словно блестящая мокрая шаль.
– Это было… в этом не было необходимости, – с трудом выдавила из себя Маккензи.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Кэл с улыбкой.
– Хорошо, – она изо всех сил изображала невинную жертву. – Ты поможешь мне вылезти?
Кэл тихо засмеялся.
– Нет, Мак! Я не такой дурак! Я помню твои шутки с водой.
Кто бы мог подумать, что он до сих пор не забыл об этом! Как-то раз много лет назад она вылила на него целое ведро грязной воды, которой мыли лошадь, чтобы заставить Кэла броситься вдогонку.
– Ну, если ты не желаешь быть джентльменом… – сказала она тоном, каким велись беседы в высшем обществе Бостона.
Быстро зачерпнула полные пригоршни воды и плеснула ему прямо в лицо.
– Ты, маленькая ведьма! – крикнул Кэл и поперхнулся, потому что на него снова обрушился поток воды.
Маккензи рассмеялась – веселым мелодичным смехом, очень похожим на смех их дочери.
– Видимо, тебе нужно помочь вымыться, как следует, – пробормотал Кэл, подкрадываясь, как хищник, к бочке с водой.
– Нет, нет! – закричала Маккензи, отчаянно брызгая в него.
Это не остановило Кэла – он проворно вскочил на край бака и потянулся к Маккензи. А она резко дернула его за руку. Кэл потерял равновесие и полетел в бак вниз головой, выплескивая воду на землю. Как только он встал на ноги, Маккензи снова окунула его, смеясь, как девчонка. Но и Кэл в долгу не остался.
Постепенно смех затих, глаза встретились, и никто из них не мог отвести зачарованного взгляда, не в силах победить это притяжение.
Маккензи вдруг стало жарко, хотя она стояла в холодной воде. В эту минуту для нее существовал один лишь Кэл, лицо которого сразу же перестало быть лицом смеющегося мальчишки. В глазах его вспыхнуло горячее голубое пламя.
Бежать Маккензи было некуда, да и, откровенно говоря, вовсе не хотелось. Рука Кэла медленно отделилась от края бака, осторожно и нежно коснулась ее груди. Маккензи закрыла глаза, не найдя в себе сил бороться с захлестнувшим все ее существо желанием. Его руки ласкали ее, возбуждая все больше, и живот женщины заныл от примитивной потребности.
– Маккензи…
Кэл прижался к ней всем напрягшимся горячим телом, и она почувствовала, до какой степени дошло его возбуждение.
– Ну, пожалуйста…
Маккензи сама не знала, о чем хотела попросить его – отпустить ее или прижаться еще сильнее и завершить то, что они оба начали. Она так страстно желала его, что не могла больше терпеть. Что-то должно было случиться – то ли она получит желаемое, то ли сердце ее разорвется.
Медленно, как во сне, его губы приблизились к ее рту и застыли в ожидании.
– Маккензи, – прошептал Кэл, – иди ко мне… Он ждал ее решения, которое должно было стать бесповоротным, предоставлял ей право преодолеть разделявшее их расстояние. Их разделяло всего лишь несколько сантиметров и жгучая обида в сердце, шесть лет злобы, горечи, ошибочных решений и непонимания. Рот ее приоткрылся, дыхание стало частым. Всего несколько сантиметров… Как ей хотелось почувствовать вкус его поцелуя – победного поцелуя для них обоих. Но что-то внутри не позволяло сделать этот шаг. Какой-то страх мешал вылезти из привычной раковины. Маккензи боялась вновь полюбить, поверить, потому что знала по опыту, что дорога эта ведет к мучениям и боли.
– Нет, – прошептала она. – Извини. Нет.
Она нырнула под его руку и вылезла из бака. Затем, не задерживаясь, помчалась в дом, оставляя за собой мокрый след. Ворвавшись домой, она заперла дверь и бессильно прислонилась к ней спиной, задыхаясь от быстрого бега.
Пока Маккензи не скрылась в доме, Кэл следил за ее удаляющейся фигурой таким огненным взором, что от ее мокрой одежды мог пойти пар.
Несмотря на усталость Маккензи плохо спалось этой ночью. Ее одолевали разные мысли – она испытывала то стыд и смущение, то сожаление, а тело ныло от неудовлетворенного желания. Она чуть было не отдалась Кэлу и не попросила любить ее снова. Где-то в глубине души еще жили те беззаботность и наивность, которые были свойственны ей шесть лет назад.
Теперь она стала старше и мудрее. Шесть лет назад только Кэл сомневался в том, что Маккензи сможет жить с мужчиной, которого все презирают из-за того, что он воспитывался индейцами. Теперь сомневалась она сама. Люди станут смеяться не только над ней, но и над Фрэнки. А Кэл – знала ли она его на самом деле? Доверяла ли всем сердцем? Когда он сидел рядом с Джеронимо, стало ясно, что далеко не все ясно Маккензи в этом человеке.
Шесть лет назад она верила, что любовь может победить все на свете. Сейчас она понимала, что любовь – очень хрупкая вещь, ее могут уничтожить злоба и подозрительность. Любовь приносит больше горя, чем счастья, потому что, когда она умирает, остается горечь и пустота.
Задолго до рассвета Маккензи решила смириться со своей бессонницей – поднялась с постели, надела свободную рубашку и брюки и пошла в конюшню, чтобы поприветствовать Молнию и новорожденного жеребенка. Малыш спал, подогнув ноги, в углу стойла, он был сухой и чистый. При свете фонаря, который принесла Маккензи, его шерстка блестела, как рыжее пламя. На носу у него была точно такая же белая полоска, как у матери. Кобылица дремала, стоя возле своего детеныша. Когда Маккензи вошла, молодая мамаша вскинула голову и заржала, будто не забыла о том, что эта женщина помогала ей во время родов.
– Я тоже рада видеть тебя, – отозвалась Маккензи, – но благодарить нужно не меня, а Кэла.
Маккензи была разочарована – втайне она надеялась, что Кэл тоже окажется здесь. Как же все это глупо! Куда подевались ее решительность, самостоятельность и здравомыслие? Маккензи со вздохом прислонилась к перегородке. Ветерок проснулся и фыркнул, недовольно подул на солому и с любопытством взглянул на Маккензи. Она подумала о том, что прошлой ночью они чуть было не потеряли и его, и его мать. Если бы не опыт и сила Кэла, они бы сейчас хоронили Молнию вместо того, чтобы любоваться ее отпрыском. Кэл изо всех сил старался спасти их обоих, хотя мог бы не делать этого. Он восхищался этой кобылицей так же, как сама Маккензи, и ненавидел смерть – даже смерть животного. В этом он не был похож на апачей. Под маской безразличия жили нежность, сострадание, мудрость и здоровое чувство юмора. Несмотря на привычку носить мокасины, длинные волосы, повязку на голове, как все индейцы, Кэл был намного цивилизованнее большинства белых мужчин в Аризоне. Маккензи почувствовала это еще шесть лет назад. Наверное, из-за этого и полюбила его. И любит до сих пор… Эта мысль поразила Маккензи. Она все еще любит Калифорнию! Несмотря на смерть отца, прошедшие годы, его дружбу с апачами она не перестала любить! Все это время она боролась с собой, потому что боялась этой любви, новых страданий, но сердце ее всегда принадлежало Кэлу. Вопреки всем горьким годам она так и не разлюбила его.
Маккензи внезапно ощутила, что гора свалилась с ее плеч. Одиночество – ужасная вещь, оно красит мир серой краской и не позволяет радоваться жизни. У Маккензи появилось такое ощущение, что за спиной выросли крылья, и она вот-вот взлетит, как только шевельнет рукой или ногой.