Оба мальчика поспешно рванулись к бочонкам, уже заранее поставленным под окнами, но, прежде чем выйти, дождались, пока сам Оувейн, непривычно торжественный и смущенный, не поднял высоко над головой огромный поднос, уставленный всевозможными яствами, с утра наготовленными обеими женщинами. Итак, бородач двинулся, за ним поспешили гордые ответственным поручением и довольные окончанием непонятного конфликта дети, а вслед им Грания понесла горшок свежеприготовленного масла и круг ярко-оранжевого сыра. Впрочем, она старалась держаться на расстоянии от впереди идущих.
Убедившись, что все в порядке, принц на какое-то время еще оставался в доме, провожая непроницаемыми, как осеннее небо, глазами маленькую процессию. Во взгляде его, однако, можно было прочесть одновременно и облегчение и отчаяние. Открытие тайны сестры и друга, их чувства, к которым Райс отнесся с симпатией, многое ему объяснили; теперь он понял, почему Грания относилась к нему столь враждебно – ведь из-за того, что он вовремя не возвратился из Нормандии, девушка вынуждена была выйти замуж за Ллойда, что навсегда лишило ее возможности быть вместе с любимым. И все же поведение сестры во многом оставалось загадочным, внушая Райсу странную уверенность, что Грания никогда не простит его.
Отгоняя мрачные и непоправимые картины прошлого, принц постарался заставить себя вернуться к настоящему – сняв с крюка на стене коричневый плащ Линет, он ловко накинул его девушке на плечи.
Прикосновение это вывело пленницу из меланхоличной грусти, вызванной своими собственными неосторожными словами и размышлениями о печальной участи обреченных любовников. Ей мучительно хотелось найти какой-нибудь выход из этого горестного, безнадежного и глупого положения, и потому она с детской надеждой поглядела на человека, который в ее мечтах совершал все мыслимые и немыслимые подвиги. Уж он-то непременно должен найти ключ, который откроет двери к счастью сестры!
Под взглядом этих просящих медовых глаз сухая усмешка исчезла с лица принца – он прекрасно знал и о чем молит Линет, и о полной невозможности выполнить ее мольбы, но вместо того чтобы жестко ей ответить, Райс просто попытался вернуть ее мысли к делам более земным и менее печальным.
– Может быть, ты слишком тепло оделась для предстоящего веселья? – нарочно неверно истолковал он ее вопрошающий взгляд и, не давая девушке уточнить, быстро продолжил: – Сейчас прохладно, но ночью костер будет пылать вовсю, и станет тепло. – С этими словами Райс небрежно кинул свой плащ на одно плечо и, подхватив на обе руки бочонки с элем, молча вышел из дома, высоко неся свою золотую голову.
Райс с хрустом сломал в руках ветку и бросил две ее половинки в ярко пылающее пламя, не сводя внимательного взгляда с веселящейся хохочущей толпы. Кто-то стоял, кто-то расстилал вокруг костра шкуры и накидки, кто-то подкидывал в огонь поленья. Принц уже тщательно осмотрел всех участников буйного празднества, но не обнаружил, как ни старался, ни одного раненого, что несколько подняло его настроение.
Грания же, пока брат задумчиво и тревожно смотрел прямо в бушующий костер, вошла в круг поближе к нему и прислонила к плечу свою грациозную арфу. Закрыв глаза и положив подбородок на луку, она провела пальцами по струнам, извлекая из них переливчатые звуки всем известной любимой баллады, вызвавшие в толпе оживленный гул. Мальчишки, боровшиеся на траве, затихли.
Оперев голову на сцепленные руки, Райс улегся на шкуре вместе с теми, с кем вышел из дома. Отблески костра плясали на золоте его кудрей, еще ярче сиявшем в окружающей темноте, а бездонные глаза упорно глядели на юную заложницу.
Густые ресницы нежными тенями легли на ее розовые щеки, а переплетенные пальцы тонули в складках алого платья. Отрешась от всего земного, Линет всем существом впитывала музыку, уносившую ее куда-то в неведомые сказочные дали. Никогда доселе не слышала она такой сладкой, такой упоительной мелодии, и последняя нота, замеревшая на струнах, окончательно погрузила девушку в мир какой-то теплой, волшебной и одновременно страстной гармонии.
– Тебе нравится, как Грания играет на арфе? – Вопрос Райса прозвучал чуть раньше, чем толпа разразилась бешеными рукоплесканиями. Медленно приоткрыв глаза, Линет бездумно устремила их на рвущиеся к черному небу высокие языки костра, стараясь вернуться к веселому празднику и к людям, которые не только не презирали ее, но и, несмотря на то, что немногие из них понимали французский или сакский, относились к ней дружелюбно и ласково, что делало ее заточение удивительно радостным.
Но тяжелый настойчивый взгляд Орла нарушил ее светлый покой, и Линет почти против воли повернулась к нему. Слава Богу, слов не понадобилось, ибо глаза девушки лучше их рассказали принцу о потрясении, произведенным музыкой, и он нежно улыбнулся. Однако пленница не просияла в ответ, а лишь еще глубже погрузилась в свой мир грез.
Глаза ее совсем затуманились, и Райс, не владея собой, невольно подвинулся к девушке поближе, чтобы сполна ощутить сладость дыхания, а может быть, и губ. Однако это безумное стремление поцеловать ее было остановлено неожиданно раздавшейся бесшабашной мелодией, исполняемой на лютнях, деревянных рожках и тамбуринах, в изобилии принесенных на праздник. Райс резко отшатнулся, и ласковая улыбка на его лице сменилась усмешкой презрения к себе за то, что он снова не справился с мучающим его дни и ночи напролет желанием, вырвавшимся сейчас на волю из-за властного очарования музыки. Чтобы замять эту неловкость, принц немедленно присоединил свой бас к товарищам, уже вовсю распевавшим песню, когда-то узнанную им в Нормандии и переданную затем своему народу.
Растерявшаяся же Линет снова почувствовала себя маленькой дурочкой, во-первых, из-за того, что не смогла как следует выразить свое восхищение игрой Грании, и, во-вторых, потому, что не сумела ответить на страстный призыв Райса. А ведь она так мечтала о нем, так ждала! И вот теперь ей оставалось лишь запеть вместе со всеми веселую песню, так часто распеваемую в большом зале родного замка.
Линет обладала очень мелодичным голосом, и поэтому принц ничуть не удивился и красоте пения девушки; голос ее вплетался меж остальными, как переливающаяся золотая нить, и, как только что она сама была очарована игрой Грании, так и через некоторое время все, затаив дыхание, слушали ее божественное пение, ничуть не уступавшее звукам арфы.
Постепенно все смолкли, и лишь голос маленькой коноплянки звенел над ночной поляной, однако, обнаружив, что она поет в полном одиночестве, девушка смутилась и оборвала песню. Щеки ее вспыхнули и сжатые пальцы побелели. Линет никак не рассчитывала, да и не любила быть в центре внимания.
О, разумеется, в Рэдвелле ей приходилось сидеть на высоких, почетных местах рядом с отцом, но все же вокруг были люди, которых она знала с рождения!
Единственным опытом общения с чужими были у Линет те дни, когда приезжал очередной жених со своей свитой и внимательно ее разглядывал. К несчастью, молодые люди, как правило, находили ее непривлекательной и более не приезжали. Именно поэтому леди Годфри до восемнадцати лет так и не вышла замуж, в то время как другие находили себе супруга уж никак не позднее пятнадцати.
Линет захотелось упасть на землю и закрыться от стыда и смущения, но благоговейную тишину неожиданно нарушил гром оваций и криков. Девушка спрятала раскрасневшееся лицо в ледяные ладони.
– Здесь, в Уэльсе, мы питаем большую слабость к поэзии и… к музыкальным талантам, – как можно непринужденней объяснил Райс совершенно потерявшейся девушке, – и когда они так счастливо соединяются… Словом, все присутствующие рады, что ты поделилась с нами своим даром.
– Наши способности ничтожны по сравнению с твоим пением! – Оувейн, сидящий по левую руку от Линет, приподнялся, чтобы произнести этот комплимент, но под ревнивым взглядом женщины с арфой сел обратно и громко добавил: – И с игрой Грании!
Та вспыхнула и, удовлетворенная, послала Линет самую теплую, самую искреннюю улыбку.
– Это так, – кивнул Райс, и блики костра вновь заплясали на его волосах, – и прими наш восторг как должное – тогда мы сможем и продолжить наше дружеское состязание.
Укоряя себя за глупую трусость, Линет все же подняла глаза на толпу, с любопытством глазевшую на нее со всех сторон, и, застенчиво улыбнувшись, пробормотала несколько слов благодарности, тут же переведенных принцем на местный язык. Зазвучала другая мелодия, и под ее напев Линет рискнула обратиться к арфистке, не сводящей глаз с предмета своей несчастной страсти.
– Грания, – начала Линет, стараясь загладить недавнюю оплошность, – мелодия, которую ты извлекаешь из своего божественного инструмента, удивительна! Я в жизни не слышала ничего подобного. – Комплимент звучал жалобно – как извинение и просьба простить. – Слушать тебя – радость, нет, больше! – высокая честь!
Лицо Грании потеплело при этих искренних признаниях, и, повернувшись к возлюбленному, она поняла, что и он, до сих пор еще не оправившийся от недавнего унижения, слышит и принимает извинения неумышленно обидевшей их девочки. Пальцы его нервно поглаживали короткие завитки черной бороды и выражали куда больше, чем смуглое бесстрастное лицо.
И, пока вся четверка была занята комплиментами и извинениями, вторая песня закончилась, и на ритмичное похлопывание и крики "Ивайс! Ивайс!" перед костром появился высокий тощий человек, двигавшийся одновременно разболтанно и настороженно.
– Ивайс – наш самый талантливый рассказчик, – пояснил Райс обоим норманнским заложникам. – Каждый год он возрождает своими речами то событие, почтить которое мы и собрались сегодня.
Но не успел принц закончить свое объяснение, как длинный человек пришел в движение и необъяснимым образом совершенно изменился. Голос его бился в словах и криках, а тело тем временем летало и выгибалось в немыслимом, невероятном танце, темным силуэтом зловеще выделяясь на желто-оранжевом фоне пылающего костра.
Райс тихо переводил Линет уэльские слова, хотя вряд ли это было необходимо – движения и безумные гримасы Ивайса сами по себе вполне объясняли все. Наконец, скрючившись, рассказчик повалился на землю – зима была побеждена. Настало глубокое молчание, прерываемое лишь потрескиванием дров в костре, а затем Ивайс победно взмахнул руками, уносящими его, казалось, прямо в воздух, и все вокруг озарилось счастливой улыбкой якобы вырвавшегося на свободу и вернувшегося на землю лета.
Толпа на миг замерла и вдруг разразилась бешеными овациями, сквозь которые неожиданно прорвался резкий мальчишеский голос Дэвида:
– Алан, Алан, а теперь ты покажи им свое искусство! Покажи, как ты умеешь подражать!
Маленький норманн покраснел до корней волос.
– Нет, сейчас это будет некстати.
– Да перестань ты! – Дэвид ободряюще похлопал друга по спине и обратил свой взгляд за поддержкой к Линет. – Он изображал Райса так, что умереть можно, правда! Ты же поделилась с нами своими талантами, пусть и Алан сделает это!
Линет замерла в растерянности. Она прекрасно знала эту способность брата и не раз видела, как радовались ей обитатели Рэдвелла. Имитации Алана были действительно хороши и даже забавны, но почти всегда выглядели язвительными и недобрыми пародиями.
Она все еще колебалась, но Дэвид, уже не дожидаясь ее слов, сам заговорил на уэльском, призывая соплеменников к вниманию. Он вытолкнул приятеля в середину круга, и изменить что-либо было уже поздно.
Беспомощно девушка повернулась к Оувейну, но и на его лице прочла лишь одобрение и неуверенность. Со страхом решилась тогда она посмотреть на того, кого будет сейчас изображать ее брат, но Райс спокойно сидел, склонив голову, и в глазах его поблескивало любопытство.
Окруженный со всех сторон ждущими зрелища людьми, Алан понял, что у него теперь нет иного выхода, кроме как показать этим людям то, что им обещано, и для начала закрыл лицо руками, широко растопырив пальцы. Когда же руки были убраны, на присутствующих смотрело лицо их принца, чуть тронутое привычной насмешливой полуулыбкой.
Наступило молчание, прерываемое лишь чьим-то тяжелым дыханием и полузадушенным вскриком; большинство просто замерло с раскрытыми ртами.
Тогда Райс откинул голову и разбил эту затянувшуюся тишину оглушительным хохотом; его реакция освободила всех – послышался заразительный смех отовсюду, и еще не напившиеся участники праздника пустились в отчаянный пляс под веселую музыку тамбуринов и свирелей.
Пока танцоры выделывали всевозможные кренделя, рискуя сломать себе шеи и ноги, Райс подозвал к себе все еще розового от смущения Алана.
– У тебя необыкновенный талант! Полного сходства добиться очень трудно, а ты сделал это всего одной гримасой. Как же тебе это удается?
Обрадованный, Алан вежливо наклонил голову и, глядя под ноги, ответил:
– Это очень просто. Лучше всего у меня получается мой брат Марк. – На мгновение губы мальчика сжались, и лицо его приняло сонное равнодушное выражение. – Правда, тут мне пришлось здорово потрудиться. Так что, видишь, скопировать тебя дело не очень трудное.
– Да, упорство всегда приводит к победе. – Белозубая улыбка принца при этих словах была лучшей похвалой мальчику, но Райс тут же продолжил, и на этот раз вопросом: – Но кто твой брат? – Зная ответ, принц хотел услышать его непосредственно от норманна.
– Ну-у-у, – мальчик пожал плечами. – Марк мой брат только наполовину, он старше меня и даже Линет. Мы и видим-то его крайне редко, поскольку он один из самых приближенных лиц принца Генри. – Карие глаза Алана вспыхнули гордостью, и последняя фраза прозвучала почти хвастливо.
– Я знаю, – кивнул Райс, пряча свое удивление под добродушной улыбкой. – У самого меня братьев, увы, нет, но, глядя на Оувейна и Дэвида, я давно понял, как важно в этой жизни иметь брата. – Черные глаза на секунду остановились на Линет. – А как для сестер?
Линет была совершенно подавлена представлением брата. Как могла она допустить его, а хуже того, не заметить, что усмешка Райса чем-то неуловимо напоминает улыбку ее единокровного брата? Однако вопрос принца требовал немедленного ответа.
– Аланом я очень дорожу и очень люблю его, но Марк… Я едва его знаю. – Мысль о брате, которого она видела так редко, опечалила ее, и девушка снова прикусила нижнюю губу, размышляя, какое же место в действительности занимает он в ее жизни. Немного бывая в его обществе, она почти никогда не говорила с ним, но его серебристо-серые глаза всегда как-то исподтишка и странно смотрели на нее, словно она была в чем-то виновата.
Райс, видя, что его вопрос расстроил девушку, подвинулся к ней поближе, намереваясь приглашением на танец рассеять набежавшее облачко. Однако не успел он сказать и слова, как за спиной его раздался голос:
– Принц Райс! – Лицо Пайвела дрогнуло. – Прошу прощения, но то, что ты ждал, прибыло.
И на быстро врученном Райсу сложенном пергаменте Линет со страхом увидела печать отца. Сердце ее отчаянно забилось. Райс же спокойно и уверенно взломал сургуч, затем одним движением развернул хрустнувшую бумагу и погрузился в изучение темных знаков на ее желтоватой поверхности. Линет едва удерживалась от безумного желания заглянуть ему через плечо. Согласился ли отец на требования Орла? Неужели она с Аланом уже завтра снова окажется в Рэдвелле? При этой мысли Линет невольно отшатнулась от пергамента, словно тот был напоен смертельной отравой.
Увы, слишком скоро получит она ответ на свои вопросы, и потому надо крепко держать в узде свои чувства. Тот факт, что отец ответил на требования принца вовремя, давал надежду… но и приносил боль. Эта невинная бумага на самом деле несет в себе конец дружбе, только-только зарождающейся, и возвращение в печальное одиночество старого замка, а самое ужасное – прекращение тех светлых и тихих вечерних бесед с героем ее грез. Что ж, ведь принц Райс Кимерский – настоящий враг ее отца, а значит, и ее собственный, что, тем не менее, не мешало Линет видеть и слышать достаточно, чтобы понять: Уэльский Орел действительно наделен всеми качествами, столь прельстившими ее воображение, он честен, благороден, отважен, красив… ах, да что там говорить!
Минута, в продолжение которой Райс читал послание, показалась пленнице вечностью, и, когда он, сложив бумагу, посмотрел на Пайвела, она поняла суть написанного так же ясно, как если бы каким-то таинственным образом прочитала ее сквозь толстый пергамент.
– Ступай к Майло и прикажи ему седлать лошадей. Оувейн же пусть будет готов к рассвету. – С этими словами принц протянул бумагу прямо через голову Линет в руки бородача.
Гибкая фигура юного воина растворилась в ночной тьме, и лишь тогда Райс обратился к девушке, смотрящей в никуда широко распахнутыми карими глазами под мучительно сведенными бровями.
– Пойдем, я отведу тебя домой, пока Оувейн с Аланом съездят в Ньювид. – Вежливость, с какой были сказаны эти слова, заставила сердце Линет сжаться еще болезненней.
Оба мальчика, сидевшие на некотором расстоянии от взрослых и потешавшиеся над пьяными, которые едва переставляли ноги в такт музыке, слова об отъезде тем не менее услышали и разом обернулись, протестуя против столь раннего окончания праздника. Однако суровые лица мужчин невольно заставили их удержаться от просьб.
– Чтобы хорошенько приготовиться к долгой утренней прогулке, необходимо отдохнуть как следует, – тихо успокоил встревоженного Алана Райс.
– Мы возвращаемся в Рэдвелл?! – Ломкий голос мальчика захлебнулся от радости и слез.
Чувствуя, что слезы навертываются на глаза и у нее самой, Линет не рискнула заговорить, а лишь поднялась с мехового ложа с такой грацией, с какой только могла, – что было, надо сказать, делом нелегким, ибо долгие часы почти неподвижного сидения дали себя знать.
– Грания поможет мне отвести мальчиков домой, – неожиданно сказал Оувейн, – а потом, когда они улягутся, я провожу ее обратно к тебе. – Бородач посмотрел на друга такими глазами, что отказать ему было невозможно.
Райс растерянно моргнул, но, понимая все, улыбнулся соглашаясь. Зачем лишать Оувейна и Гранию удовольствия побыть друг с другом наедине, если это даст возможность и ему провести последние часы вдвоем с маленькой заложницей?
Оба мужчины пустились тихими голосами в обсуждение деталей завтрашнего отъезда, а Линет бездумно уставилась на малиновые искры, время от времени выбрасываемые костром высоко в черное небо. Что подумают люди, увидев своего хозяина отбывающим так рано и в компании одной лишь пленной норманнки?
Глупости! Глупости! Что вообще могут заметить эти перепившиеся до потери сознания воины? Да и не посмеют они подумать о своем повелителе ничего дурного – ведь дурное, на самом деле, кроется лишь в ее собственных грешных мыслях! С отвращением Линет до крови прикусила губу, но острая боль ничуть не успокоила жаркий ток крови, стучащей в висках и томно разливающейся по телу.
– Пойдем, – прошептал Райс на ухо потерявшей голову девушке. – Оувейн сам объяснит людям необходимость нашего ухода.
Линет покорно повернулась за принцем в сторону смутно темнеющего леса, совершенно не понимая, как они дойдут до дома в этом густом влажном тумане и непроглядной черноте.