Возможно, ее начало подташнивать из-за рытвин на дороге - джип переваливал через них, проезжая мимо скунсовой капусты и диких персиков. А может быть, из-за того, что теперь она могла разглядеть сквозь деревья Кейк-хаус с его обилием архитектурных деталей, слитых в одну форму белого свадебного торта, кривобоко сидящего на основании и увитого плющом.
- Это Мэтт Эйвери.
Некоторые не видят того, что прямо перед глазами, даже при стопроцентном зрении. Некоторых нужно вести за ручку, иначе они пропустят самое главное в своей жизни. Лиза покачала головой и, когда они выехали на подъездную дорогу, сообщила Дженни Спарроу:
- Мужчина, который тебя любит.
Часть вторая
Дар
1
Когда три женщины в семье готовят на одной кухне - быть беде. Проблемы обязательно начнутся уже за завтраком. Кто-то наверняка предпочтет яичнице яйца вкрутую. Кто-то обязательно возмутится замечанием, слишком близким к критике. Кто-то, несомненно, хлопнет дверью, бросив через плечо, что она не голодна или что она все равно не завтракает, причем много лет. В доме Спарроу царила та вежливость, которая намного хуже визга и брани. Это была холодная пелена недоверия. Когда кровные родственники так осторожно общаются, когда они так вежливы, то вскоре им уже не о чем говорить. Остаются лишь любезные фразы, которые настолько ничего не значат, что их вполне можно произносить в беседе с незнакомым человеком. "Передай масло; открой дверь; увидимся после школы. Снова дождь. Светит солнце. Холодно. Пес поел? Окно закрыто? Куда идешь? Почему так вышло, что я абсолютно тебя не знаю?"
Подобные фразы не способствуют сплочению семьи, и все же у Элинор Спарроу оставалась надежда. Действительно, они с Дженни и десятком слов не перекинулись с тех пор, как она здесь поселилась; за обеденный стол они уселись вместе только один раз - и то лишь потому, что настояла Стелла. Попытка ни к чему не привела - теплый пирог со спаржей съели в неловком молчании - и больше не повторялась. Тем не менее ничего нельзя знать наперед. Особенно если дело касается семьи. К примеру, думаешь, что с каким-то человеком покончено, а потом вдруг раз, и он появляется, когда меньше всего этого ждешь. Ну кто мог себе представить, что Дженни Спарроу вновь поселится в Кейк-хаусе? В Юнити - уж точно никто. Даже в целом штате, Элинор могла бы побиться об заклад. И тем не менее вот она, Дженни, спит на лучших простынях, сшитых вручную и подаренных Амелии Спарроу восемьдесят лет назад в благодарность за то, что она облегчила роды Маргарет Хатауэй, родившей младенца Илая, теперь уже настолько старого господина, что пассажиры должны повторять адрес дважды, когда усаживаются к нему в такси, но и тогда нет гарантии, что их не доставят в другое место.
Элинор постаралась на славу, когда готовила комнату для Дженни. Она сама вымела пол, чтобы не осталось ни паутины, ни мышиного помета; открыла окна, впуская свежий воздух. На бюро она поставила вазу со срезанными ветками персиковых деревьев, что росли на холме: Элинор хорошо сознавала, что Дженни не захочет ни одного цветка из ее сада. Это был хороший выбор; бутоны, раскрывшись, наполнили комнату запахом персиков и летним жаром.
Бог любит троицу, как всегда говорила бабушка Элинор. Первой приехала Стелла, потом и Дженни, так не будет ли разумным надеяться на столь же невероятное продолжение? Разумеется, Элинор не ожидала, что ее болезнь даст обратный ход - с каждым днем она все больше слабела, дольше спала и меньше ела, - но, возможно, роза в северном углу сада на самом деле окажется голубой. Не менее невозможное событие, чем возвращение дочери. И вот она Дженни, живая и здоровая, умывается по утрам холодной водой (кран с горячей вечно барахлит в Кейк-хаусе), варит себе чашку крепкого кофе из смолотых вручную зерен (электрическая кофемолка сломалась) и отправляется в чайную, куда устроилась на работу.
Разве голубая роза - более фантастическая небылица, чем идея, что внучка Элинор, чьи первые тринадцать лет она пропустила полностью, теперь помогает ей в саду в солнечные дни? Смеется над птицами, шныряющими у граблей, которыми она разбрасывает перегной, отмахивается от пчел, лениво жужжащих в сыром апрельском воздухе. Если цветы действительно окажутся голубыми, то у Элинор будет чувство, что она чего-то достигла, оставила свой след. Другая, более нетерпеливая женщина могла бы разрезать бутон гибрида и заглянуть внутрь, но Элинор знала, что нельзя судить об оттенке по нераспустившемуся цветку. Желтые вьющиеся розы в бутоне кажутся оранжевыми, белоснежные флорибунда могут иметь розовые прожилки, которые исчезают, как только лепестки раскрываются в светлый день.
"Мы понимаем, что нам нужно, когда получаем это", - как-то сказал Брок Стюарт. Элинор убеждалась в его правоте каждый раз, слыша голос Дженни в передней, или когда, отрываясь от работы в саду, поднимала глаза на окна и видела в кухне свет. Она убеждалась в этом, когда начинал свистеть чайник на задней горелке, когда хлопала дверь черного хода, когда дом, в котором она жила, переставал быть пустым. Она не понимала, насколько одинока, до тех пор, пока не перестала быть одинокой. Она отрезала себя от людей, совсем как та роза "невидимка", что не выносила тяжести человеческого взгляда.
Элинор начала серьезно сомневаться в каждом из своих решений, и эта неуверенность привела ее к очень глупому поступку: она позволила доктору Стюарту отвезти ее в больницу Гамильтона на консультацию к онкологу. С одним условием: он не должен был обсуждать ее болезнь с лечащим врачом, доктором Мейер. Он не должен был обращаться с ней как с пациенткой, едва они пересекут городскую черту.
- Ты меня отлично знаешь и можешь быть уверена, я не стану вмешиваться в твою жизнь, если только сама не захочешь, - сказал доктор Стюарт.
И тем не менее когда Элинор вышла после консультации в вестибюль, то увидела, что он беседует с доктором Мейер. "Безнадежно", - донеслось до нее. Или это было "безрадостно"? А может быть, и "радужно", или, кто знает, это мог оказаться совершенно новый язык, который ей никогда не суждено понять.
- Ты обещал, что не будешь обращаться со мной как с больной, - сказала она Броку Стюарту, когда они вышли из больницы. Она так разозлилась, так разочаровалась в его поступке, подорвавшем ее доверие, что едва могла дышать. - Ты поступил бездушно. Как ты мог мне солгать?
Возможно, именно это слово и прозвучало в вестибюле. "Бездушно".
- Я не лгал, - обиделся доктор Стюарт.
Больше всего Элинор поразило то, что она не почувствовала его обман. Раньше она оценивала честность в человеке легко, как дышала. Но теперь даже дышать было больно, к тому же Брок ударил в самое больное место, совсем как когда-то Сол. Если бы не проклятая усталость, она бы вернулась домой поездом, она бы вообще больше никогда не заговорила с доктором. Чтобы спасти хотя бы остатки гордости, она прошагала прямо к машине, забралась внутрь и отказалась даже взглянуть на Стюарта.
- Я не обещал, что даже не поговорю с ней, - напомнил доктор Стюарт, садясь в машину. Он повернул ключ в зажигании, но не тронулся с места. - Ты меня отлично знаешь и можешь быть уверена, что я никогда и ничем не причиню тебе боль. Но я не могу остаться в стороне от твоих дел, Элли.
Она сразу поняла, что он говорит правду. Так оно и было, причем довольно долгое время, а она не обращала ни на что внимания. Они знали друг друга лучше, чем кого-либо другого на этом свете, но прежде никогда не признавались, как дороги им их отношения. Элинор не смотрела на доктора всю дорогу домой, но, когда его старенький "линкольн" остановился перед Кейк-хаусом, она повернулась к своему спутнику:
- Как ты смеешь дарить мне надежду при таком состоянии?
С тех пор на нее временами накатывал оптимизм, непрошеный и ненужный, когда, конечно же, было бы мудрее полностью сдаться. Любой понял бы, если бы она предпочла натянуть одеяло на голову. Если бы она закрыла глаза и приняла двойную дозу морфия, который приберегала на вечер. Ей бы следовало сжечь все, что хотя бы отдаленно напоминало надежду, в ярком пламени, а потом развеять по ветру пепел. Но вместо этого она позволяла надежде расцветать в душе. Пробуждалась с ней по утрам и засыпала по вечерам. Позволяла ей проливаться на землю дождем, орошавшим зеленую лужайку и собиравшимся в грязные лужицы, в которых в это время года откладывали яйца кусающиеся черепахи, преисполненные такой же надежды, как она, с нетерпением ожидая прихода того, что им больше всего было нужно в этом мире.
Что касается Дженни, чем бы она ни занималась в этом городе, ее преследовали две реальности - моет она, к примеру, посуду в старой раковине из мыльного камня, а сама мыслями в далеком прошлом: вспоминает, как выбиралась из окошка над этой самой раковиной в полночь и бежала на свидание к Уиллу, как спорила с матерью, как ясным осенним днем наблюдала за отцом, собиравшим листья в большие кучи возле каменной ограды.
Каждое утро, услышав бой часов в холле, Дженни вставала, чтобы разбудить Стеллу, и одновременно сама готовилась в школу. Она влезала в просторные черные слаксы, а ощущение было такое, будто натягивала старые джинсы. Расчесывая стриженые волосы, она думала, что ее черная грива достигает талии. В зеркале отражалось доверчивое лицо, а не то, каким оно стало позже, как будто она все еще была убеждена, что любовь победит, и выбрала единственно верную для себя тропу в жизни.
В тени лавра, в темных углах пустых комнат она видела девчушку, какой когда-то была, с длинными черными волосами, закрывавшими плечи. Девочка ходила за ней по пятам в ожидании, когда пройдет время и она вырастет. Раньше Дженни всегда торопилась, у нее не было даже минутки хорошенько подумать. Теперь она сожалела, что в свое время не открыла глаза и не задумалась над своим выбором, вместо того чтобы столько времени посвящать грезам, причем чужим грезам - совершенно бесполезное занятие. Вообще-то она радовалась, что не видит собственных снов, не без причины: ей всегда снились лабиринты, затейливые ловушки из живых изгородей, бетона или камня. В каждом сне она пыталась найти выход, но все ее жалкие попытки были обречены, и каждую ночь Дженни снова терялась, уходя все глубже и глубже в лабиринт.
Она понимала, что хотела сказать самой себе этими снами: она выбрала не ту дорогу в жизни, все ее решения заводили в тупик. Работа пошла Дженни на пользу: появилась причина уходить по утрам из Кейк-хауса, заводить будильник, одеваться и пересекать лужайку под радостное птичье пение. Она уходила из дома раньше Стеллы, и, возможно, от этого тоже была своя польза. Лучше не будить лиха теперь, когда они живут под одной крышей. Лучше пропустить завтрак, помалкивать, не затрагивать тем, способных привести к спору, а в данный момент круг этих тем был чрезвычайно широк, так что безопаснее всего было говорить о погоде, но и тогда часто возникали разногласия по поводу прогнозов.
Естественно, первый рабочий день показался Дженни невероятно долгим. С этим никто бы не поспорил. Она не представляла, что столько жителей заглядывают в чайную по дороге на работу или приходят во время перерыва на обед. И все они такие разборчивые в еде: майонез с этим, горчица с тем, чай с лимоном, кофе со сливками. К концу дня голова у нее гудела. Но по крайней мере, она ни разу не вспомнила Уилла Эйвери, предоставленного самому себе в ее квартире. Наверняка он водил в дом своих подружек, копил грязную посуду, оставлял заднюю горелку на плите включенной, а сам заваливался спать. По крайней мере, она не вспоминала и о Мэтте Эйвери, во всяком случае не очень часто. Изредка у нее всплывала перед глазами картина: Мэтт стоит на верхушке стремянки возле огромного дерева и машет им рукой. Такая глупая картина, даже смешная, с жужжащей бензопилой и пчелами, летающими вокруг Мэтта. Казалось бы, она легко могла не думать о Мэтте Эйвери, как не думала о его старшем брате, со всей этой суетой на работе - газированная вода или простая, нож или вилка. Но почему-то думала, он присутствовал в ее мыслях постоянно, словно пчела, залетевшая между окон: гудит без перерыва, чем бы ты ни занимался. Так чувствуют рубец от ожога.
- Некоторые женщины, отработав здесь один день, швыряли на пол фартук, и только я их и видела, - сказала Лиза Халл, когда к вечеру рассосался наплыв посетителей.
Лиза угостила Дженни лимонным пирогом и горячим кофе. Дженни не ела пирогов, но от кисло-сладкого шедевра Лизы нелегко было отказаться. Многие уверены, что когда кто-то тебя хорошо кормит, то невольно становишься с ним откровенным, и Дженни не была исключением из этого правила. Она задала вопрос, который в любое другое время постеснялась бы задать:
- Ты не шутила, когда сказала мне о Мэтте?
- Да брось ты, Дженни. Разве сама не замечала, как он всегда таскался за тобой и Уиллом? Как верный пес, следил за каждым твоим движением.
- Он боготворил Уилла.
- Он считал Уилла болваном, - фыркнула Лиза. - Сам мне говорил. По его мнению, брату было даровано все, что только мог захотеть в своей жизни человек, а Уилл взял и выбросил это в помойку.
- Цитата двадцатилетней давности, - снисходительно заметила Дженни.
- Всего лишь недельной, Дженни. Он заходил сюда выпить чаю. Заказал еще хлеб с маслом - свой любимый десерт, как ни странно.
Лиза улыбнулась, и Дженни поняла, что те, кто хорошо знает Лизу, видят в ней красавицу, а не простушку.
Новенькую заранее предупредили, что посетители часто приходят к самому закрытию - и точно, так и вышло, без десяти минут четыре в чайную заявилась Сисси Эллиот в сопровождении дочери Айрис. За окном моросил легкий дождь, и они нанесли лужи грязи. Синтия на кухне услышала поскрипывание ходунка и схватилась за голову, как от мигрени.
- Можете не говорить. Это мои бабушка с прабабушкой. Ну почему бы им не зайти в "Оловянную кружку" на шоссе?
Синтия тут же начала расплетать тоненькие косички, выкрашенные хной в ярко-красный цвет, как у светофора. Потом она набросила длинный белый халат пекаря, не позволявший увидеть, какая на ней короткая юбка, хотя никакие ухищрения не могли скрыть многоцветных леггинсов и черных ботинок с заклепками на толстой подошве. После чего Синтия принялась стирать темную помаду с губ и черную обводку вокруг глаз.
- Я обслужу их, - предложила Дженни, - расслабься.
- Вы даже не представляете, как я вам благодарна. Прабабка меня ненавидит. Я для нее как недостающее звено эволюции - уже не клоп, но еще и не человек.
- Не может быть, чтобы она была настолько зловредна, - уверенно сказала Дженни, прихватывая с собой листок с меню. Лиза и Синтия вдвоем уставились на нее. - Или может?
Айрис Эллиот, приятная с виду женщина, мать Генри, приходившаяся бабушкой Синтии и Джимми, выглядела смущенной, когда Дженни вручила обеим посетительницам по меню.
- Здравствуйте, дорогая. Простите, что пришли так поздно. Мы только на минутку. Маме захотелось чаю.
- Дженни Спарроу, - задумчиво произнесла Сисси, древняя старуха с заостренным лицом и мутными голубыми глазами. - Вы не та, чей муж сидит в тюрьме за убийство?
- Та самая.
Дженни порекомендовала лимонный пирог и домашнее песочное печенье, хотя на самом деле ей хотелось подать на этот столик тарелку гвоздей.
- Что ж, не волнуйтесь, - продолжила Сисси. - Мальчик Айрис, Генри, вызволит его, пусть он даже совершил самое серьезное преступление. Должно быть, ужасно иметь такого мужа, как Уилл Эйвери. Наверное, он измотал вас еще до того, как кого-то убил. Это видно по вашему цвету лица, знаете ли. Какая-то вы бледненькая.
- Он мне бывший муж, - сказала Дженни. - Мы развелись. И никакого преступления он не совершал.
- А как ваша бедная мать? - Наверное, Сисси совсем оглохла. Во всяком случае, слушать она точно была неспособна. - Как она? Такая же резкая, как всегда?
- Моя мать, - неожиданно для себя ответила Дженни, - живет как нельзя лучше. Но я обязательно передам ей от вас привет. - С этими словами она отправилась за сахаром и сливками. - Вы правы, - сказала она на кухне Синтии и Лизе. - Старуха - хуже не бывает. Она заставила меня защищать собственную мать. Никогда не думала, что доживу до этого дня.
- Плюньте ей в чай, - прошептала Синтия, - будет ей поделом.
Дженни подала чайник английского чая и две порции пирога, а Сисси Эллиот все не унималась:
- Так много людей разводятся, что мне не уследить. Разумеется, не в каждом случае речь идет о моральном падении. Скорее это напоминает эпидемию скоропалительных решений. В свое время любой мог бы вам сказать, что вы разрушите свою жизнь, если выйдете за Уилла. И вот результат - вы прислуживаете в чайной. Кстати, а где же моя правнучка? Она ведь находится на той же самой низкой ступени. Синтия! - громко позвала она.
Синтия Эллиот высунула голову из кухни:
- Привет, бабуль. Я мою посуду.
Айрис Эллиот помахала ей рукой.
- Продолжай, детка! - прокричала она внучке - Мы не будем тебя отрывать.
- Что она сделала со своими волосами? - не унималась старуха. - Выглядят чудовищно. И почему она моет посуду? Дома она ничего подобного не делает.
- Здесь ей платят, мама, - пояснила Айрис Эллиот - Это ее работа.
А на кухне Синтия Эллиот со злости добавила в раковину еще мыла.
- Ну и стерва, - отозвалась она о своей прабабушке, когда вернулась Дженни. Синтия была добрая душа, но сейчас она завелась, и волосы ее торчали во все стороны, как иголки у дикобраза. - Ничего, что я так говорю о родне? В окно не залетит молния и не убьет меня насмерть?
- Все в порядке, - успокоила ее Дженни. - Ты не понесешь наказания за свои мысли. А бабка на самом деле стерва.
Да что там, по сравнению с Сисси Эллиот ее мать Элинор казалась душкой, и от этой мысли Дженни стало как-то не по себе.
- Не очень-то в вас много сострадания, - заметила Лиза Халл, обращаясь к обеим. - Когда столько пепла вокруг, можно не сомневаться, что был пожар.
- Что это означает? - недоуменно поинтересовались Синтия и Дженни.
Обе не могли без смеха представить, как Сисси Эллиот ковыляет со своим ходунком на пепелище.
- Это значит, что когда кто-то становится таким противным, то, скорее всего, он прошел сквозь огонь. Эти ее комментарии на ваш счет отлетают от нее как искры, а она сама даже не подозревает, что вся выгорела изнутри.
- По-моему, Лиза хочет сказать, что это мы с вами стервы, - прошептала Синтия на ухо Дженни.
Открылась задняя дверь, и заглянула Стелла.
- Там в зале не твоя прабабка? - поинтересовалась она у Синтии, а когда та кивнула, Стелла добавила: - Я подумала, что лучше нам с ней не встречаться. По слухам, она питается жареными младенцами.
- Только по вторникам, - усмехнулась Синтия. - В остальное время она ест лимонный пирог.
- Ммм, пирог. - Стелла схватила кусочек себе - Так это в нее пошел Джимми? В свою прабабку?
- Она отказывается сидеть с ним за одним столом. Даже в День благодарения. Называет его "преступником" прямо в лицо.