Когда Элинор запретила Дженни видеться с Уиллом, они выбрали местом своих встреч мыловарню; очень скоро к их желанию примешался витавший в воздухе запах едкого мыла. Окна лачуги никогда не знали стекол; Ребекка даже не стала затягивать их промасленной бумагой, ей хотелось свежего воздуха. И все же хижина легко обогревалась огнем, который Уилл разводил в огромном очаге - когда-то Ребекка кипятила там белье в котлах, подвешенных к железной перекладине. Один из таких костров чуть не разрушил строение, когда Уилл и Дженни были подростками. Они провели в прачечной всю ночь, но Уилл задержался подольше, после того как Дженни ускользнула в Кейк-хаус, чтобы одеться. Тем же утром, сидя на уроке естествознания, Дженни выглянула в окно и заметила дым. Она сразу догадалась, что произошло. Были вызваны три пожарные бригады из соседних городов, не считая местной команды, организованной, как утверждали некоторые, Лиони Спарроу, той самой, что вынимала горячий хлеб из печки голыми руками и могла пройти сквозь огонь, не получив ожогов.
К тому времени, когда пожарные закончили работу, лачуга обгорела и была полузатоплена, но все же выстояла. Дженни еще подумала, не виновата ли в пожаре беспечность Уилла, но, стоя там и наблюдая за последними тлеющими головешками, Уилл с пеной у рта отрицал свою причастность к пожару. Он ел яблоко и одновременно объяснял Дженни, как тщательно затушил огонь в очаге, прежде чем уйти в то утро. Доев яблоко, он швырнул огрызок в догоравшие угольки очага. Есть примета: когда яблочные косточки, брошенные в огонь, с шумом взрываются, значит, где-то поблизости ходит истинная любовь. Но в этот день слышалось только шипение того, что сгорело и разрушилось, да крик ворон над головой.
Элинор Спарроу обвинила Уилла в поджоге. Ее губы скривились, что происходило каждый раз, когда рядом был лгун, но обвинения вскоре пришлось снять. У нее не было ни доказательств, ни свидетелей, к тому же судьей выступал двоюродный брат Кэтрин Эйвери, Морис. Только пятнадцать лет спустя, после рождения Стеллы, когда они жили на Мальборо-стрит, зашла речь о том пожаре. Уилл и Дженни смотрели репортаж в программе новостей о пожарах, захлестнувших калифорнийские каньоны; глядя, как сгорает дотла дом за домом, Дженни заметила что-то насчет внушительного пламени.
"Лачуга занялась быстрее", - сказал тогда Уилл.
Вот тут-то Дженни и поняла, что мать была права. Он стоял там и смотрел, как горит прачечная Ребекки, а затем лгал, глядя Дженни прямо в глаза. Она потеряла тот миниатюрный портрет, которым так дорожила, а ему даже в голову не пришло сказать правду. Так разве можно верить ему сейчас, когда она сидит напротив него в тюремной камере и слушает очередную историю - то ли правду, то ли ложь?
- Я сожалею, знаешь ли, - сказал Уилл на прощание, когда Дженни заторопилась в школу к Стелле, пока до той не дошла новость об аресте отца.
У бывшего мужа было столько причин для раскаяния, что Дженни даже не сообразила, что он имеет в виду.
- Ты о чем?
- О том, что причинял тебе боль.
Проблеск правды сверкнул, как светлячок, и тут же погас. Но, откровенно говоря, Дженни сознавала, что во всех неудачах ей некого винить, кроме себя. Это она была упрямой девчонкой, не слушавшей никого, это она была дурехой, помешанной на весенней лихорадке и собственном неверном представлении о любви.
- Что сделано, то сделано. Не хочешь ли заодно признаться еще в чем-нибудь?
- Не в чем мне признаваться, - заявил Уилл так поспешно, что даже Дженни стало ясно: он лжет.
Все равно перед уходом она его поцеловала. Дело в том, что она тоже сожалела.
Всю дорогу до школы Рэббит Дженни бежала, не обращая внимания на светофоры, и поэтому чуть не угодила под машину. Но она могла бы и не торопиться. В девять утра несколько девочек из девятого класса уже обсуждали статью в "Геральд", где упоминался Уилл Эйвери. В десять явились двое детективов для разговора со Стеллой. Когда пришла Дженни, Стелла, у которой разболелась голова, спасалась в директорском кабинете. Дженни увидела дочь с распущенными косами, с вымазанными помадой губами, с перекошенным лицом, свернувшуюся калачиком в мягком кресле на гнутых ножках. Десятки раз в этом кресле ученицы ждали своих родителей, которых вызывали в школу, чтобы сообщить об очередной провинности их чад: кто-то недостаточно прилежно занимался, кто-то совал пальцы в рот, желая избавиться от калорий; кто-то провалил геометрию, а кто-то порезал себе запястья бритвой. Теперь в кресле оказалась Стелла, их ясная звездочка. Стелла даже не подняла глаз, а продолжала играть браслетом, позвякивая бубенчиком на весь кабинет.
В данном случае директрисе, Маргарите Фланн, сказать было почти нечего. Она оставила их одних, чтобы Дженни попыталась объяснить, что же все-таки произошло.
- Не беспокойся, - прервала ее Стелла. - Я знаю, почему ты здесь. Приходили полицейские, задавали вопросы. Я знаю, что они сделали с папочкой.
- Они не имели права допрашивать тебя в отсутствие родителей. - Возмущению Дженни не было предела, но она все-таки на секунду отвлеклась, внимательно вглядываясь в дочь. - Ты что, накрасилась красной помадой?
- Это была всего лишь неофициальная беседа. Они предупредили, что я могу не отвечать. Но я рассказала им правду. Вообще-то она алая.
Дженни плюхнулась в кожаное кресло директрисы. Вот, значит, как - "алая".
- И какова же эта правда? - спросила она.
- Я сказала, что увидела, как именно умрет эта женщина. Я могу это видеть только у некоторых людей, но в ее случае я была совершенно уверена и заставила папу пойти в полицию. Полицейские мне не поверили. Они решили, что я выгораживаю папу.
Сразу было видно, что Стелла обожает отца, да и почему должно быть иначе? В кабинете директрисы пахло мебельным воском, этот запах всегда вызывал у Дженни воспоминания о собственном отце, профессоре экономики и столяре-любителе, который в течение года мастерил в свободное время кукольный домик для Дженни, который называл ее Жемчужиной, который одним весенним вечером выехал из Бостона после лекций и не справился с управлением. Внезапное похолодание оставило на асфальте корку прозрачного льда. Стоял март, самый непредсказуемый месяц весны, и отцу следовало бы знать, что нельзя ехать с такой скоростью. Домой он так и не вернулся, зато после него на верстаке осталась почти законченная модель Кейк-хауса, внутри все деревянные части он успел натереть маслом, поэтому когда Дженни заглядывала под крышу, то чувствовала приятный запах. До сих пор, попадая в незнакомую квартиру, она могла начать плакать без видимой причины - а дело было в том, что дубовый столовый гарнитур или вишневый письменный стол совсем недавно натерли до блеска и цитрусовый запах в воздухе означал всего лишь лимонное масло, средство, которое отец считал наилучшим.
Статистика, в чем рано убедилась Дженни, теряет всякий смысл, когда дело касается тебя самого, пусть ты оказываешься тем единственным человеком из тысячи, кого поразила молния, или той самой девочкой, чей отец не придет домой, - и неважно, разбился ли он в машине на скользкой дороге или сидит в тюремной камере. Дженни невольно испытала досаду на остальных учениц школы Рэббит: в конце дня они пойдут домой, думая о каких-то пустяках вроде оценок, шмоток или мальчишек, тогда как ее собственную дочь будут волновать совсем другие вещи - как бы не потерять в этом мире дорогого ей человека.
- Я и вправду увидела, как все будет… то же самое произошло, когда я взглянула на мисс Хьюитт и на водителя такси, а потом уже и на ту женщину в ресторане. Полиция мне не поверила, - стояла на своем Стелла, - но отец не имеет к убийству никакого отношения. Клянусь.
Тринадцатая по счету, родилась в день равноденствия ножками вперед. Чего другого могла ожидать Дженни? Неужели она действительно полагала, что Стелла подрастет и превратится в обыкновенную девочку, незаметную в толпе, не знающую бед, и впереди ее ждет только счастье?
- Я тебе верю.
Дженни прекрасно сознавала, что ее дочь принадлежит тому дню в марте, когда птицы совершают свой перелет, когда земля начинает дышать, а на небе появляются весенние созвездия, Лев, а рядышком Овен на одном и том же небосводе, пусть даже временно.
Дженни и Стелла предполагали, что их неприятности останутся их личным делом, но с бедой так не бывает: она просачивается во все щели, обрастает слухами и возвращается. Дженни с дочерью понятия не имели, сколько людей посвящено в ситуацию с Уиллом, до тех пор, пока не попытались покинуть школу. В дверях их остановила Джулиет Эронсон - неподходящая компания, по мнению Дженни, - и, едва отдышавшись, принялась сыпать советами:
- Вам туда лучше не ходить.
У нее был готов план; она собиралась выйти на крыльцо, назваться Стеллой Спарроу-Эйвери и таким образом отвлечь собравшуюся на тротуаре стаю репортеров. Уже много лет, со времени суда над ее матерью, она имела дело с подобными типами, падкими на мертвечину. И сейчас даже обрадовалась возможности поквитаться с ними.
- Думаю, Джулиет права. Вам лучше воспользоваться черным ходом, - поддержала ученицу Маргарита Фланн, директриса.
А все потому, что прибыла телевизионная команда с Четвертого канала. Миссис Фланн сопроводила ученицу и ее мать ко второму выходу, ведущему в переулок.
- Пожалуй, пусть Стелла побудет дома до конца недели. Пока не уляжется вся эта шумиха.
А потом они оказались в узком проулке, где никого не было, кроме бродячих кошек. Мать и дочь посмотрели друг на друга. В воздухе витали крошечные искорки неуверенности. Здесь пахло не только мусором, но и страхом.
- Никакой школы целую неделю. Ты должна радоваться, - заметила Дженни.
- Так и есть. - Стелла застегнула блейзер на все пуговицы, хотя день был довольно теплый. - Я в восторге.
Они побрели по улочке мимо переполненных мусорных баков. Здесь же были припаркованы несколько машин учителей, а также школьный автобус, на котором ученицы Рэббит иногда ездили на пикники.
- Когда мы выйдем на улицу, возможно, придется бежать, - предупредила Дженни.
- Бежать?
Стелла выглядела бледнее обычного и даже более юной, чем утром, несмотря на алую помаду. Гольфики у нее сползли, как у маленькой девочки.
И действительно, выйдя из переулка, они пустились бежать. Раздался чей-то крик, и они поняли, что толпа их увидела. Они неслись во всю прыть, надеясь оторваться от преследователей. Но все равно двое самых ушлых репортеров продолжали следовать за ними по пятам. Тогда они нырнули в аптеку. Это оказалась та самая аптека, в которой Стелла совсем недавно украла свою помаду. "Задарма, - подумала Стелла, прячась с матерью в отделе средств ухода за волосами. - Действительно, дешевле не бывает".
Один из самых стойких репортеров не сдался. Выследил их в проходе между стеллажами.
- Я просто хочу поговорить с вами.
- Ничего подобного. - Дженни загородила собой Стеллу. - Вы хотите досадить нам.
Владелец аптеки, престарелый господин, которого Стелла узнала по своему прошлому набегу на прилавок с косметикой, выставил репортера вон, бросив на ходу:
- Стервятник.
К тому же не единственный. Когда они наконец добрались домой окружным путем, через общественный парк, на автоответчике скопилось более десятка сообщений от различных компаний, выпускающих новости, включая два нью-йоркских ток-шоу, в которых ведущие расспрашивали людей об их личных трагедиях.
- Опять звонит, - встревожилась Стелла, когда они в конце концов уселись за стол.
Обед был скудный - консервированный суп и пригоревшие тосты.
Телефон звонил не переставая, на том конце провода оказывался то один любознательный, то другой. Последней позвонила Маргарита Фланн, которая, обдумав серьезность ситуации и собственные возможности, теперь рекомендовала Стелле не возвращаться в школу Рэббит до конца семестра. Для пользы ребенка, разумеется, хотя, по правде говоря, миссис Фланн целый день отвечала на звонки всевозможных газет, а известность подобного рода не совсем в духе школы.
Очередного неприятного звонка они просто бы не выдержали, поэтому Дженни встала и выдернула телефонный провод из розетки.
- Ну вот он и перестал звонить.
Обе расхохотались, но Стелла тут же стала серьезной.
- Теперь я точно завалю математику. И если в Рэббит мне ходить нельзя, то где же я буду учиться?
- Мы что-нибудь придумаем, - заверила дочку Дженни, хотя сама не представляла, что делать дальше.
В Бостоне не было ни одной школы, муниципальной или частной, где Стеллу не достали бы сплетни и слухи. Уже сейчас их история передавалась в шестичасовых новостях по всем местным каналам. А в одиннадцать один из них показал, как Дженни и Стелла потихоньку пробираются позади школы, а потом пускаются бегом, словно сами совершили преступление.
В ту ночь Дженни уснула в кресле у окна. Она думала о миниатюрном Кейк-хаусе, который отец сделал для нее. Она вспоминала истории, которые он ей рассказывал, - например, о том, что вишневые деревья в лесах вокруг Юнити выросли из косточек, оброненных воронами, а персиковые деревья, прижившиеся по всему городу, море вынесло на берег после какого-то кораблекрушения. Потом Дженни приснился сон: она увидела натянутую веревку между двух больших деревьев. Это были вишня и персик, все в цвету, когда тысячи белых бутонов сияют на ветках, словно звездочки. Ей снилось, что она падает куда-то, летит по спирали, не в силах остановиться. За секунду до удара о землю она проснулась в панике, с бьющимся сердцем. Впервые ей приснился собственный сон, а не чужой. И она точно знала, что он означает. Она знала, к чему он приведет.
За окном улица была погружена в кромешную тьму, если не считать янтарных лужиц на асфальте у фонарных столбов. Не успела она воткнуть на место телефонную вилку, как снова раздался звонок. Дженни сняла трубку. Ее поприветствовал репортер, выследивший их в аптеке. Он служил в одной из отвратительных бульварных газет, но, видимо, считал, что обладает даром убеждения, и пытался сладкими речами уговорить Дженни дать интервью, все выспрашивал, как отреагировала ее дочь на известие, что отец совершил зверское убийство. Дженни бросила трубку. Он снова позвонил. На этот раз Дженни молча сняла трубку. Зато журналист не молчал.
- Я во что бы то ни стало добьюсь разговора с вашей дочуркой. Можете не сомневаться.
Дженни бросила трубку на рычаг, но тут же потянулась за ней снова, чтобы набрать номер, прежде чем наглец успеет позвонить в третий раз. Придется договориться на станции, чтобы их телефонный номер изъяли из списка абонентов. Придется поставить на двери новый замок. Но сейчас на это не осталось времени. Дженни решила, что нужно делать в первую очередь. Час был поздний, луна переместилась в центр неба, голуби наконец утихомирились, и до дневного света, казалось, пролегают сотни миль, как до чужого государства. На улице не было ни души, когда Дженни набрала номер Кейк-хауса, который все еще знала наизусть. Поразительно, но спустя столько лет она не забыла, что именно в эту неделю распускается форзиция и каждая веточка буквально взрывается капельками цвета. Странно, но она вспомнила расписание поездов в Юнити, а самое удивительное, что сразу узнала голос матери, стоило Элинор снять трубку, будто последний раз они разговаривали только вчера, будто общались все это время.
Предсказание
1
Что есть роза, как не живое доказательство желания, единственное свидетельство человеческого стремления и совершенной преданности? Но желание все-таки можно сломить, и тогда появляется "ревность" - так называется роза, хорошо растущая на засушливых почвах. "Красный дьявол" прекрасно себя чувствовал там, где не росли никакие другие розы, в конце сада, в тени. Розы во многом напоминали человеческое сердце; одни росли совсем дикие, другим требовалась постоянная забота. Хотя множество сортов были изменены и окультурены, среди них не нашлось бы двух совершенно одинаковых. Одни цветы отдавали вишней, другие пахли лимоном. Одни проявляли жизнестойкость, тогда как другие увядали за один день. Одни росли на болотах, а другим требовались огромные дозы удобрений. Ископаемая роза насчитывала три с половиной миллиарда лет, но за все это время ни разу не расцвел голубой бутон, ибо семейство роз не обладает этим пигментом. Садоводам пришлось довольствоваться подделками: "голубой луной" с розовато-лиловыми цветками или "голубым пурпуром", злостным бродягой, который, по сути, был фиолетовым и разрастался с молниеносной скоростью, так что с ним приходилось беспощадно бороться.
Ни один из этих фальшивых сортов не рос в саду Элинор Спарроу. Ей нужен был настоящий голубой, как яйца в гнезде дрозда, как цветы дельфиниума, как далекое небо над головой. Ясно, что она ничего не имела против недостижимой задачи. Другие садовники отступали перед законами генетики, но только не Элинор. Ее не отпугивало то, что другие считали невозможным, как не отпугивали тучи комаров, налетавшие в сумерках в это время года, едва земля начинала прогреваться и таял последний снег.
До несчастного случая с мужем Элинор Спарроу не интересовалась садоводством. Сад при Кейк-хаусе, заложенный в далеком прошлом, последние десятилетия был заброшен. Несколько старых роз, посаженных еще Ребеккой Спарроу, до сих пор умудрялись расцветать среди молочая и колючей крапивы. Каменная ограда, в которой Сара Спарроу, дочь Ребекки, тщательно заделала все щели, все еще стояла, а кованые железные ворота, навешенные прабабушкой Элинор, Корал, не совсем проржавели, а потому легко очистились щелоком и борной кислотой.
Когда Сол погиб в дорожной катастрофе в пригороде Бостона, Элинор могла бы посвятить свою жизнь Дженни, но вместо этого она ушла в сад и больше оттуда не вернулась. Да, конечно, она по-прежнему делала покупки в бакалейной лавке, ходила в аптеку мимо соседей на Мейн-стрит, но ей хотелось только одного - остаться в одиночестве. Она находила утешение, когда чувствовала под пальцами землю, занимаясь монотонной работой по сезону. Здесь, по крайней мере, она могла дать жизнь чему-то новому. Здесь то, что было похоронено, вновь оживало, если получало нужное количество света, удобрений и дождя.
В последние годы в саду Элинор Спарроу все расцветало в рекордно короткие сроки: ароматные ночные фиалки размером с лошадиную подкову, декоративный шиповник, цветущий до января, чайные розы, такие великолепные, что воры несколько раз пытались украсть черенки, но волкодав Аргус, чьи клыки давно стерлись до пеньков, сумел все-таки отпугнуть незваных гостей утробным лаем. Видя всю эту зелень за каменной оградой, даже в марте, когда только начинают формироваться бутоны, никто не представлял, как трудно было Элинор привести весь сад в порядок. Два года после смерти Сола здесь вообще ничего не росло, несмотря на все усилия хозяйки. Возможно, виновата в том была соль, пропитавшая ее кожу, или горечь у нее на сердце. Какова бы ни была причина, все засыхало на корню, даже розы, посаженные Ребеккой Спарроу. Элинор нанимала садовников-декораторов, но они лишь беспомощно разводили руками или просто предлагали ей воспользоваться инсектицидами и серой. Она отсылала образцы почв в лабораторию Массачусетского технологического института, и ей отвечали, что все в порядке, требуется лишь правильный уход и немного костяной муки.