Глава 2
Ожидание славы
Екатерина Алексеевна была уверена в том, что Григорий Орлов – тот самый человек, о котором еще в Штеттине ей говорил граф Сен-Жермен. Поэтому в отношении красавца капитана она сменила свою обычную скрытность и недоверчивость на непоколебимую уверенность в его преданности и любви. Да и как могло быть иначе, если долгожданную записку от Сен-Жермена она получила именно из рук Орлова!
Правда, история знакомства Григория Орлова с Сен-Жерменом разочаровала Екатерину. Ничего таинственного и мистического – лишь карты, азарт и долги. Фике узнала, что Григорий познакомился с графом во время Прусской кампании, когда русская армия чуть было не взяла Берлин, и в пух и прах проигрался ему в каком-то трактире. На днях к Орлову явился посланец от графа – так, ничего особенного: вертлявый и суетливый итальяшка – и просил, в память о старом знакомстве и не менее старом проигрыше, – передать Екатерине Алексеевне некий пакет.
Лихой капитан, правда, скромно умолчал о том, что до сих пор остался должен Сен-Жермену кругленькую сумму и поэтому, попросив Григория Орлова об услуге, граф лишь взыскал старый должок. Впрочем, Екатерине было достаточно лаконичной записки графа, чтобы поверить в исключительность посланного ей судьбой гвардейского капитана.
Граф Сен-Жермен даже на расстоянии внушал ей трепет. Фике ни на минуту не усомнилась в том, что картежник и дамский угодник Григорий Орлов – тот самый человек, вместе с которым она отвоюет для России Греческое море. Но морями был увлечен брат Григория – Алексей, Алехан – а сам гвардии капитан оказался человеком вполне сухопутным и ценил лишь твердую почву под ногами.
Екатерина не любила изменять своим ошибкам – она следовала им не меньше, чем правоте. Она приблизила гвардейского капитана к себе. И потом, вместо того чтобы небрежно перелистать его сердце, позволила заглянуть в свое.
Когда 25 декабря 1761 года на руках у Ивана Шувалова скончалась императрица Елизавета, Фике ждала ребенка от Григория Орлова. В этот решающий момент Екатерину интересовали лишь постоянная тошнота и слабость, сопутствовавшие ее внезапной беременности. Она позволила ненавистному мужу занять трон тетки Эльзы – а что было делать, гвардейцев не вдохновишь на заговор, когда тебя то и дело тошнит. Тут нужно лихо вскочить в седло, распустить непудреные волосы, сказать: "Ребята, за мной!", а не сгибаться в три погибели от внезапно нахлынувшей дурноты. Григорий Орлов нервничал: беременность Екатерины спутала ему карты. Он рассчитывал на приятную должность фаворита всевластной императрицы, а не на опальное положение любовника постылой императорской жены.
– И все-таки эти русские – дураки! – сообщил Петр Федорович супруге. – Иван Шувалов представил меня дворцовой страже. Он сказал гвардейцам, что я – их император. Кретин! Будто бы кроме меня – внука Петра Великого, могут быть другие наследники!
Екатерина промолчала: она не собиралась открывать глаза своему наивному голштинскому мужу. "Другой наследницей" должна была быть она, и только она! Ах, если бы не внезапная беременность! Она представилась бы гвардии сама, не дожидаясь любезности Ивана Шувалова.
А там – в седло, а потом и в Первопрестольную – короноваться!
Впрочем, дела шли не так уж плохо: великая княгиня стала императрицей, правда, пока при муже. Но этот туповатый, ограниченный голштинец – не помеха, только бы разрешиться от бремени, и тогда Екатерина покажет себя! Главное, чтобы никто не вспомнил о цесаревиче Павле Петровиче или о таинственной дочери Елизаветы и Разумовского. Да и права томившегося в крепости императора Иоанна Антоновича, некогда свергнутого Елизаветой, казались гвардии миражом, химерой. Об Иванушке позабыли все, кроме Екатерины. Настанет время, и она избавится от этой тени за императорским троном… А пока оставалось только ждать. "Если только вы не устанете ждать…", – сказал ей когда-то граф Сен-Жермен. Нет, она не устанет… Что может быть слаще ожидания славы?
Глава 3
Вещий сон
28 июня 1762 года настал час великой княгини Екатерины. Подошло к концу почти двадцатилетнее ожидание собственного величия. Все было подготовлено для заговора: ни о чем не подозревавший Петр III покинул Петербург ради аллей и фонтанов Петергофа, пока его предусмотрительная супруга собирала в столице войска. На сторону императрицы перешли три пехотных гвардейских полка, конногвардейцы, полк гусар и два полка инфантерии. Командование Екатерина передала графу Кириллу Разумовскому, который перенес на императрицу то безоглядное обожание, которое некогда испытывал к великой княгине. Григорий Орлов и княгиня Дашкова всюду сопровождали Екатерину, но за кулисами переворота стоял граф Сен-Жермен.
В ночь на 28 июня Екатерине приснился странный сон. Они с княгиней Дашковой стояли на ярко освещенной сцене придворного театра. Впрочем, нет, этот театр мало походил на санкт-петербургский. Ничего пышного, аляповатого, чрезмерного – ни позолоты, от которой рябит в глазах, ни обожаемых Елизаветой зеркал, в капризной глади которых еще совсем недавно тонула тощая штеттинская девчонка. До боли знакомая обстановка, строгие, классические линии…
Где же она видела все это раньше? Конечно же это была гамбургская опера, в которую еще ребенком водила Фике бабушка. Юная Ангальт-Цербстская герцогиня сидела с бабушкой в ложе, а на сцене актриса в голубом бархатном платье, расшитом золотом, утирала подведенные глаза кружевным платочком, а потом, картинно заламывая руки, пела о любви и ненависти. Впрочем, все было лживым – и слезы, и платок у равнодушных глаз! Женщина в голубом бархате переигрывала, и предводительнице штеттинских сорванцов совершенно не хотелось на нее смотреть. Тогда Фике еле дождалась конца длиннейшего оперного представления, и вот теперь, через много лет, Фике снова приснилась гамбургская опера. Только вместо певицы в голубом бархате на сцене стояла она сама – в гвардейском мундире и с саблей в руках.
В ложе сидела тетушка Эльза и, опираясь на руку стоявшего рядом с ней голштинского племянника, не сводила глаз с двух Екатерин – Фике и княгини Дашковой. Елизавета улыбалась, но улыбка эта была наполнена скорбью, как чаша – вином.
"Мое время ушло, – говорили ее бесконечно усталые глаза, – а твое наступило…" Лицо Петра Федоровича было неподвижным, неестественно бледным, как застывшая посмертная маска. Екатерина отвела глаза от императорской ложи – невыносимо смотреть на тех, кто должен уйти, чтобы уступить тебе дорогу.
"Это будет наша общая слава!", – сказала на ухо Екатерине ее тезка, княгиня Дашкова. Фике благосклонно улыбнулась в ответ, хотя знала наверняка – славу в отличие от счастья невозможно разделить на двоих.
"Пора начинать, Като!", – сказала княгиня Дашкова, и Екатерина сделала шаг к краю сцены. В партере сидели придворные тетки Эльзы, все эти русские дворяне, которых великая княгиня очаровывала двадцать лет и вот, наконец-то, очаровала. Фике сладко улыбнулась переполненному зрительному залу, а потом бросила быстрый взгляд за кулисы, где терпеливо дожидался единственный человек, которому она была и будет обязана. Князь Ракоци, граф Сен-Жермен или как там его?!
"Виват, матушка-императрица!", – закричали стоявшие на галерке гвардейцы, эти великаны в зеленых мундирах, которые полюбили ее, как когда-то любили Елизавету. Они кричали "Ура!", они рукоплескали ей, хотя Екатерина еще не сказала ни слова из затверженной наизусть роли. Услыхав эти крики, тетушка Эльза поднялась и вышла из ложи в сопровождении Петра Федоровича.
Екатерина проснулась в холодном поту… Теперь императрица-заговорщица знала наверняка – к власти ее приведет гвардия. Граф Сен-Жермен обещал Екатерине сразу три короны, но русскую она непременно получит…
Глава 4
Восшествие на престол
Еще одно послание от Сен-Жермена Екатерина получила утром 28 июня, перед выступлением на Петергоф, где несчастный император Петр III укрылся от своей жены и от подданных. Его передал все тот же Григорий Орлов – небрежно, как бы между прочим. Заглянул в дальнее крыло еще не отделанного Растрелли Зимнего дворца, чтобы поторопить Екатерину.
Императрица жила во дворце словно в ссылке, – Петр III отвел ей самые отдаленные и неудобные покои, чтобы порадовать фаворитку, Лизаньку Воронцову, мечтавшую поселиться рядом с императором. Надежды Лизаньки оправдались, а Екатерина была отправлена в дворцовое изгнание. Впрочем, терпеть оставалось недолго. Фике знала наверняка – ее час настал!
– Откуда у тебя это, Гриша? – немея от посетившей ее холодное немецкое сердце радости спросила Фике.
– Итальяшка принес… – рассеянно ответил Орлов. – Просил тебе передать. Должок за мной карточный – записочками этими его графу Сен-Жермену и отдаю. Недосуг сейчас, Катя, выступать пора. Гвардия ждет.
Но вместо того, чтобы выйти к гвардии, Екатерина нетерпеливо распечатала письмо.
– Поди, Гриша, – сказала она Орлову. – Изволь за дверью подождать. Пока послание графа не прочитаю, на Петергоф не выступим. Совет он мне, верно, хочет дать или наставление последнее.
Капитан недовольно пожал плечами и вместо того, чтобы выйти из комнаты, встал за спиной Екатерины.
– Любопытно мне знать, Катя, что тебе итальянец этот пишет… – обронил он, обнимая сладкие, нежные плечи Фике. – Может статься, записки амурные!
Екатерина сбросила с плеч жесткие ладони Орлова: глубины политики в отличие от тайн сердца она не собиралась делить ни с кем, да и сердце ее устало от посягательств. Холодность – прекрасная вещь, особенно если вовремя прибегнуть к ее защите.
– Поди, Гриша, – сурово повторила она, – не место тебе здесь! После переговорим.
Орлов из комнаты не вышел, но и в послание Сен-Жермена заглядывать не стал. Небрежно развалился на стуле, стал разбирать предназначенные для императрицы пакеты, зашелестел бумагами.
"Играет в императора, – подумала Екатерина, – что ж, пусть потешится! Я сумею защитить свои права. После…" Граф Сен-Жермен опять был на редкость лаконичен.
"Все (или почти все) вы делаете верно, – писал он, – Пришло время указать Вам мужчину, вместе с которым вы отвоюете для России Греческое море. Вы его узнаете по темляку. Ваш граф Сен-Жермен".
"Бог мой, да разве граф не указал мне его? – записка Сен-Жермена в мановение ока разрушила хваленое спокойствие Екатерины. – Разве не советовал во всем доверять Григорию Орлову? И о каком темляке он пишет? Снова тайна – и когда, зачем? Нынче не время разгадывать загадки – пора действовать…"
"Пора выступать, Катя!", – напомнил императрице Орлов, но, к удивлению красавца капитана, Екатерина взглянула на него так, словно он был камнем, внезапно упавшим ей под ноги. Недовольно передернула плечами, встала, вместе с Орловым прошла через покои великого князя Павла Петровича и императора Петра Федоровича. Скорей на Дворцовую площадь, к войскам! Волосы небрежно брошены на плечи, располневшее за последние годы тело затянуто в гвардейский мундир, на плече Андреевская лента… Такой, верно, была Елизавета, когда решилась на переворот.
Гвардейцы встретили ее восторженными криками. Навстречу шагнула княгиня Дашкова, тоже в гвардейском мундире. "Эта Екатерина Малая метит на мое место, – поморщилась Екатерина Великая, – в свое время я напомню ей и об этом… Когда буду в силе и власти!".
"Матушка Екатерина Алексеевна, в вашей амуниции не хватает одного пустячка…" – тихо сказал императрице гвардейский офицер Хитрово.
– Какого же? – рассеянно переспросила Екатерина. Ей оставалось только вскочить в седло, а там – вперед на Петергоф!
– На вашей сабле нет темляка… – продолжил Хитрово.
– Темляка? – эхом прозвучал вопрос императрицы.
В это мгновение с лошадью Екатерины поравнялась лошадь молодого гвардейца. Тот, склонив голову, протянул ей свой темляк. Потом отсалютовал шпагой и хотел было вернуться в строй, но императрица остановила его.
– Как ваше имя, сударь? – спросила она.
– Григорий Потемкин, Ваше Императорское Величество! – ответил даритель.
Гвардеец был статен и красив, но Екатерину смутила не его красота, а магнетический, пропитанный силой и тайной взгляд. Так смотрел на нее лишь один человек – друг и наставник, беседовавший с герцогиней Фике в Штеттинском соборе и потом в Риге, на пути в Россию. Лишь один человек в мире был так уверен в своей правоте и силе, что не опускал глаза перед Екатериной, когда на ее лице замирала холодная, властная улыбка. Когда-то она разучивала улыбки, как фигуры танца, но разучила лишь одну – улыбку властительницы. И вот теперь этот молодой офицер, назвавшийся Григорием Потемкиным, смотрел на Екатерину так, как будто удостоился высшего права – не отягченной страхом свободы.
Екатерина тоже улыбнулась ему – неловко, неумело, не так, как улыбалась обычно. Еле заметная теплота скользнула по ее строгим губам.
– Я запомню вас, господин Потемкин! – пообещала она и надела на запястье подаренный офицером темляк. А потом жестом властительницы взметнула над головой блеснувший на июньском солнце клинок…
Глава 5
Камер-юнкер Григорий Потемкин
Екатерина привыкла во всем верить графу Сен-Жермену, но его последнее предсказание казалось ей совершенным курьезом. Новоиспеченная властительница была уверена, что отвоюет Греческое море вместе с Григорием Орловым или, на худой конец, с его братом Алеханом, который больше, чем Гриша, интересовался морями и стратегическими интересами России. Однако в своей последней записке Сен-Жермен указывал на незаметного гвардейца, которого Екатерина, впрочем, решила наградить – пожаловала поместьем, а затем присовокупила к этому щедрому подарку 6 000 рублей.
Григорий Потемкин стал подпоручиком, а потом и камер-юнкером, а в придачу обзавелся скверной привычкой все время попадаться на глаза императрице. Он караулил Екатерину в бесчисленных коридорах Зимнего дворца и с редкой настойчивостью объяснялся ей в любви. Ученице графа Сен-Жермена казалось, что гвардейский подпоручик не повторяет одно и то же, а всего лишь продолжает прерванную беседу, на которую, бесспорно, имеет право.
Страсть Потемкина к императрице началась в то самое мгновение, когда Фике надела на запястье его темляк и взметнула над головой саблю. Длинные непудреные волосы небрежно брошены на плечи, в глазах – блеск славы и победы! Такими, верно, были амазонки, девы-воительницы, о которых некогда рассказывал Григорию отец Иннокентий.
Подпоручик Потемкин не искал в Екатерине нежности или мягкости, и ее твердый, как сталь, взгляд не ранил его душу. Он видел в императрице подругу под стать своим помыслам, ту, с которой можно скакать рядом по торным дорогам жизни, чтобы однажды, в силе и славе, войти в Константинополь. Та любовь, которой тешат себя не отягченные дерзновенными замыслами люди, казалась Григорию пустячком, капризом, изящной фарфоровой безделушкой, бесполезной и сомнительной роскошью.
Григорий был уверен, что новая российская государыня – та самая София, о которой ему рассказывал граф Монфера. София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская – подлинное имя императрицы ни для кого не составляло тайны. Наконец-то он нашел ее! Оставалось только рассказать о своей страсти, поделиться дерзкими прожектами. Потемкина нимало не смущало напускное равнодушие императрицы – он был уверен, что рано или поздно будет услышан. Его голос раскачает ее сердце, как веревка – огромный, неповоротливый колокол, и звук получится властный, громкий – на века!
– Откуда вы знаете графа Сен-Жермена? – спросила однажды императрица, которая выслушивала бесконечные признания назойливого офицера лишь потому, что на него указал граф.
– Этот человек называл себя разными именами, – ответил Потемкин. – Сен-Жермен, Монфера, Ракоци… Один Бог знает, сколько у него имен!
– И какое же из них по вкусу вам, подпоручик? – улыбка скользнула по губам Екатерины, но ее голубые немецкие глаза смотрели холодно и напряженно.
– Граф Монфера, Ваше Императорское Величество! Беседуя со мной, он называл себя так. Он учил меня греческому.
Потемкин вспомнил былые времена, учебу в Московском университете и странного человека, который предсказал ему мирскую славу. Обещанная спутница, София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская стояла сейчас перед Григорием и досадовала, что скромный гвардейский подпоручик вздумал безнаказанно объясняться ей в любви.
– Неужели вам знаком язык Гомера? – по невозмутимому лицу Екатерины скользнуло удивление, словно ветер – по зеркальной озерной глади.
– Я знаю не только эллинский, но и язык, на котором говорят наши братья-греки, томящиеся под властью турок! – отчеканил подпоручик, и Екатерине показалось, что перед ней античный герой, новоявленный Ахиллес, забавы ради надевший гвардейский мундир.
Крепок был юнец – и душой, и телом – не чета ее слабовольному Гришке Орлову. Да и старший из Орловых, Алехан, из-за огромного шрама, уродовавшего лицо, прозванный Balafré, уступал этому гвардейскому Ахиллесу с лучшей во всей империи шевелюрой. Екатерина со вздохом отметила, что шелковистые кудри Потемкина красивее ее собственных волос.
– Я слыхала, вас зовут Григорием? – кокетливая нота, внезапно прозвучавшая в голосе Екатерины, ободрила гвардейского ценителя античных древностей, и он упал на колени перед императрицей.
Фике недовольно отстранилась – еще немного, и он станет целовать край ее платья, как делали все эти влюбленные дурачки – Захар Чернышев, Кирилл Разумовский. Чего доброго, увидят Орловы – и по-свойски расправятся с гвардейским наглецом!
– Извольте встать, господин камер-юнкер! – Екатерина уже потеряла интерес к этому бесполезному разговору.
Как мог граф Сен-Жермен указать ей на дерзкого мальчишку, да еще десятью годами ее младше?! О возрасте подпоручика Потемкина императрица успела справиться в полковых списках.
Потемкин поднялся с колен, но глаза его смотрели все так же дерзко. Этот молодой человек, казалось, совершенно не умел смущаться.
– При крещении меня нарекли Григорием, – рассказал он. – Отец звал меня Грицем, а в полку дали иное имя – Алкивиад. Его светлость граф Григорий Орлов уверен, что я – самый забавный малый во всей гвардии.
– Его светлость недооценивает вас, – отпарировала Екатерина, – вы еще и первый наглец среди моих офицеров! Вы красивы, как Алкивиад, и, верно, так же дерзки и легкомысленны. Но я не уподоблюсь легковерным афинянкам и не стану слушать вас. Извольте больше не попадаться мне на глаза!
– Одно слово, государыня! – Потемкин перешел от любовных признаний к своим давним, тайным мыслям. – У Российской империи много врагов, но самый могущественный из них – Оттоманская Порта. Черное море, которое в былые времена именовали Греческим, пребывает ныне под властью султана. Турки говорят, что оно подобно непорочной деве, которую гяуры не должны осквернить своим прикосновением. Однако же Россия нуждается в Греческом море! Я хочу предложить вашему августейшему вниманию один прожект…
– Империи Российской ныне не до прожектов, – холодно ответила Екатерина, но сердце ее томительно забилось в груди. Греческое море! Стало быть, Сен-Жермен не зря указал ей на этого юнца. – Я выслушаю вас. После. Когда иные дела не будут докучать мне. Извольте подождать…