6
Упала под бременем славы
и слишком слаба, чтобы встать.
Уильям Каупер
Розали окинула безжизненным взглядом размотавшийся клубок шерсти. Она старалась собрать силы й смотать его вновь. Ее незаконченное рукоделие получилось неудачным, расползшимся вкривь и вкось, похожим на что угодно, только не на чулок, который она вязала. "Даже нищий оборванец не обрадуется такому подарку", – печально думала она.
Плотнее укутав плечи шалью, она поняла, что в гостиной похолодало и огонь в камине догорел. Розали взяла кочергу и принялась орудовать ею с энергией человека, уставшего от неподвижности. Однако от ее усилий камин задымил, и из него посыпались искры. В Глостершире дрова стоили дешевле, и приобрести их было легче, чем уголь, к которому она привыкла в Лондоне. На первых порах она не могла взять в толк, горят ли они как следует.
Она прервала свои неловкие попытки, когда в комнату вошла женщина средних лет в высоком чепце на седеющих волосах и спросила:
– Как, по-твоему, что ты сейчас делаешь?
– Пробую размешать золу в камине и разжечь огонь, – робко ответила девушка.
– Я же оставила тебе колокольчик, Рози.
– Но Энни глуха и почти не слышит его, к тому же мне не хочется обращаться со своей единственной теткой как со служанкой.
– Обращайся, как тебе угодно, только не спали дом. Боюсь, что с тебя станется. И отдай мне кочергу.
После того как Розали это сделала, ее родственница нагнулась и постаралась привести в порядок камин.
– Ну вот, – удовлетворенно проговорила она, когда огонь ровно разгорелся. – Если ты не согреешься через несколько минут, я принесу одеяло.
– Спасибо, тетя Тильда. – Розали грустно улыбнулась и вновь взяла моток грубой шерсти. – Ты же видишь, у меня все валится из рук. Я и вязать-то как следует не могу. Наверное, мне надо все распустить и начать сначала.
Матильда Лавгроув покачала головой и ответила:
– Прежде всего, перестань об этом думать. Тебе незачем жаловаться, я и не предполагала, что ты будешь делать что-то за меня. Так что отдыхай спокойно.
Розали скорчила гримасу.
– Тебе необходим отдых, Рози. Если ты станешь больше заботиться о себе, боль в лодыжке постепенно ослабеет. Разве врач не говорил тебе, что удар пришелся на растяжение, которое не успело зажить.
– Врач мне очень много чего говорил. – Она посмотрела на правую ногу, перевязанную льняным бинтом и лежащую на подушечке.
Матильда похлопала ее по плечу.
– Не стоит приходить в отчаяние из-за того, что ты еще несколько дней пролежишь в кресле. Знаю, что говорю, как чудаковатая старая дама. Вдобавок я долгие годы обучала капризных, невежественных молодых женщин и смертельно устала от этого. Так вот, по-моему, с твоим коленом все будет в порядке. Ты молодая и сильная и скоро сможешь танцевать снова.
– Но не в Опере и не в этот сезон.
Розали почувствовала, как слезы навернулись у нее на глаза. За время вынужденного бездействия ее часто посещали мрачные мысли, главным образом о невозможности вступить в балетную труппу Королевского театра.
Ее невеселое путешествие с главного лондонского почтамта началось холодным ноябрьским вечером в восемь часов. Проехав по ухабистой дороге через множество городов и деревушек, почтовая карета добралась до Оксфорда, а через два часа дремлющая Розали сменила ее на бристольский экипаж и отправилась до Глостершира. Утренний туман окутывал долины между костволдскими холмами, и ее охватила тоска при виде сухих, почерневших деревьев и затянутого тучами неба. Даже овцы, пасшиеся вдоль дороги, показались ей серыми и понурыми. Она чуть не потеряла сознание, проведя всю ночь без сна, и наняла почтовый фаэтон в Фэрфорде, куда ее доставил экипаж. Во время путешествия в Бибери она мечтала об одном согреть разболевшуюся ногу.
Когда она, прихрамывая, подошла к дверям, лицо у нее было очень бледное и усталое, и тетушка не смогла скрыть своего изумления. Розали продрогла до костей, но крепкие, ласковые объятия Матильды и заверения, что все будет хорошо, согрели ее.
Предком обеих женщин был богатый землевладелец, оставивший ферму в начале прошлого века и обосновавшийся в Бибери. Там он приобрел дом, который вполне отвечал его положению и финансовым возможностям. У внука мистера Лавгроува Дэвида рано проявились музыкальные способности, в особенности к игре на скрипке, и дед нанял ему лучших учителей сначала из Лондона, а потом и Парижа. У Матильды был прекрасный голос, она тоже мечтала о музыкальной карьере, но родители воспротивились ее планам стать профессиональной певицей. В юности ее часто приглашали выступать на музыкальных вечерах, а иногда она соглашалась давать уроки пения на женских собраниях в Бристоле.
Ее знакомство с племянницей началось, когда Дэвид впервые привез в Бибери свою жену-француженку и тринадцатилетнюю дочь. Впоследствии они встречались только во время болезней родственников и на похоронах. Матильда продолжала давать уроки и после смерти своих родителей, унаследовав их дом на берегу реки Коли. Она звала к себе овдовевшую невестку, но Дельфина де Барант была слишком озабочена судьбой дочери и своей карьерой танцовщицы. Она отказалась покинуть Лондон и поселиться в костволдской деревушке. Так старая дева осталась одна, проживая свои сбережения и ежегодную ренту с фермы Лавгроувов. По воскресеньям она отправлялась в церковь Сент-Мари, занимала там место на семейной скамье, а в будние дни ухаживала за садом и принимала гостей – соседей. К ней ежегодно приезжали знакомые из Бристоля. Они, как и Матильда, очень любили скачки в Бибери.
– Я не хочу, чтобы ты повторила ошибку, совершенную мною в твои годы, – сказала пожила женщина. – Я собиралась петь на званом вечере, простудилась, заболела, но все же продолжала готовиться к выступлению. Я спела, но совсем не так хорошо, как хотела. Пусть это послужит тебе уроком.
– Синьор Росси требует от своих танцоров совершенства, – перебила ее Розали. – Еще несколько недель назад я могла убедить его, что достигла должного уровня и сумею оправдать ожидания Армана Вестриса, Оскара Берна и синьорины Анджолини. Но теперь все изменилось. Возможно, навсегда. Зачем только я стала танцовщицей! – с досадой воскликнула она.
– Ты думаешь, что однообразная жизнь большинства замужних женщин или старых дев, вроде меня, предпочтительней?
– Не знаю, но я бы не возражала против семейной респектабельности Лавгроувов, – заметила Розали.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась ее тетушка.
– Я сделалась приманкой для самонадеянных господ, – призналась она. – В ночь, когда я упала, я стала жертвой сразу двух. Первым был грубый незнакомец, а вторым... вторым мой приятель. Ты даже не можешь себе представить, как я была обижена и растеряна.
– Ну что ж, мое лицо никогда не вдохновляло художников, но поклонники у меня имелись. Боже мой, как давно это было! – Матильда подошла к окну и подняла деревянные жалюзи, а затем повернулась и с гордостью произнесла: – Ты такая хорошенькая, что меня ни капли не удивляет, что пара самоуверенных молодцов добивалась твоей благосклонности. Кто они такие?
– Грубиян – это мистер Бекман. К счастью, лорд Свонборо, мальчик, о котором я тебе говорила, сумел его отпугнуть. А что касается второго – в какой-то степени он виноват. – На губах Розали заиграла легкая улыбка. – Между нами говоря, я так и не научилась флиртовать. Мама почти не отпускала меня, когда мы переехали в Лондон. Она сопровождала меня на занятия и репетиции и всегда оставалась за кулисами во время спектаклей в Опере. В Айлингтоне я была вне опасности, мистер Дибдин – человек очень строгих нравов. Он запрещал актрисам и танцовщицам общаться с поклонниками. Не то чтобы мне это нравилось, – добавила она. – Я дала обещание отцу и не намерена его нарушать.
– У тебя просто не возникало искушения, – лукаво заметила Матильда.
– N’importe. У меня очень сильная воля, и я рано приучила себя быть верной данному слову. Я училась в школе при монастыре, которая потом сгорела, и моим крестным отцом был аббат.
– Судя по всему, он был на редкость земным человеком, несмотря на свой сан.
– Верно, – согласилась Розали.
– Очевидно, Дэвид водил тебя в церковь после того, как вы перебрались в Англию?
– Иногда, и я там слушала органную музыку.
– Насколько я могу судить, при всем твоем целомудрии ты не ревностная католичка, а невежественная англиканка. Для тебя единственная разница между католическим священником и англиканским пастором только в том, что один не может жениться, а другой может. Да, результат твоего религиозного воспитания плачевен.
– Папа был свободомыслящим человеком, – попыталась защититься Розали. – Он любил говорить, что добро и зло – это понятия, а не догмы, а истинное для одного может быть совершенно ложным для другого.
– Похоже, что он утратил моральные принципы после стольких лет жизни в стране, управляемой радикалами и атеистами.
– Но он считал, что лучше верить в Бога, пусть и по-своему, чем ни во что не верить. Он также говорил, что любой документ, утверждающий права личности, дает человеку возможность выбрать близкую ему по духу религию, равно как и правительство. Удивительно, что его не посадили в тюрьму, – задумчиво проговорила она. – Он ни от кого не таил и открыто выражал свои взгляды.
Матильда рассмеялась.
– Боюсь, что эта фамильная черта всех Лавгроувов. И вот тебе мой совет: отложи моток. Тебе нужно поднять настроение, а ты предаешься мрачным мыслям. Дай-ка я расскажу тебе одну историю. Мне ее недавно поведала соседка.
Розали послушалась, но так и не смогла сосредоточиться и внять рассказу мисс Оуэнсон. Она долго держала на коленях книгу, не раскрывая ее, и смотрела на горящий в камине огонь.
Несколько недель Розали старалась не обращать внимание на боль в лодыжке и надеялась, что от постоянных упражнений ей станет лучше. Теперь она была готова согласиться со словами Матильды и признать, что растяжение оказалось тяжелым, а до выздоровления еще далеко. Как выяснилось, лечение было еще опаснее вывиха, – затянувшаяся неподвижность стала злейшим врагом танцовщицы. Ее руки ослабели от бездействия, а когда она напрягала мышцы икр и бедер, то не ощущала их упругости и силы. Но даже если ей не суждено вернуться на сцену, она сможет сохранить выработанную годами осанку. Ее ноги легко способны встать в первую позицию, сгибаться, принимая форму арки, и двигаться по диагонали, а не прямо.
Тишина и спокойствие Бибери невольно рождали в ней тревогу, а мысли о будущем повергали в отчаяние. Тянулись однообразные дни, а она все сидела в своем инвалидном кресле у окна. Когда Розали уставала смотреть на реку и мельницу, то ее внимание переключалось на приезжающих и отъезжающих в соседнем гостиничном дворе. Она скучала по Лондону, его шумным улицам с вереницей карет, магазинам с дорогими товарами, что были ей не по карману, и по театрам, в которых она выступала.
Она нахмурилась и перевела взгляд вниз на перевязанное колено, моля судьбу отпустить ей еще несколько лет для танцев. Оставить работу, похоронить свой талант в двадцать один год было бы слишком странно, и она старалась о этом не думать.
Бибери располагался как бы в центре треугольника, состоявшего из трех городов – Нортлича, Фейфорда и Сиринчестера. Достопримечательностей в селении было немного – замок, старинная церковь с башенными часами и уютная гостиница "Лебедь" с пристройками, тянущимися вдоль берега реки Коли. Через нее вел прочный каменный мост с тройной аркой.
Хозяин гостиницы приятно удивился, когда к его двери подъехала карета, и самонадеянно решил, что Джервас у него переночует.
– А может быть, вам нужны лошади до следующей остановки в Глочестере, сэр? – полюбопытствовал он и с гордым видом указал на свою большую конюшню и каретный двор.
– У меня нет точного плана на будущее, – откликнулся Джервас. – На моих форейторов нужно накормить и напоить. И моего слугу тоже.
– А как же вы, сэр?
– Сейчас мне ничего не нужно, прежде я должен встретиться с мадемуазель де Барант. Возможно, вы с ней знакомы?
Хозяин гостиницы покачал лысеющей головой.
– Не могу сказать, что мне известно это имя.
– Не приезжала ли сюда из Лондона какая-нибудь молодая особа?
– У мисс Лавгроув сейчас гостит ее племянница, и я слышал, что раньше она жила где-то в окрестностях Лондона. Она служит в театре, хотя, глядя на нее, вы никогда об том не подумаете. Она очень скромная и робкая. И всегда была такой.
– А как мне найти дом мисс Лавгроув?
Хозяин указал на особняк по соседству с гостиницей. Он был выстроен из того же светлого, выцветшего камня. Джервас окинул взором высокие трубы, слуховые окна и крытую шифером крышу. Он попросил своего слугу Уэбстера расспросить поподробнее владельца "Лебедя" и вышел из гостиницы.
У двери Лавгроувов рос раскидистый кустарник, на двери поблескивал медный колокольчик. Худощавая немолодая женщина, ответившая на стук Джерваса, вряд ли расслышала его имя и не поняла, кто он такой. Когда он повторил, что желал бы поговорить с мадемуазель де Барант, она пригласила его войти и пробормотала, что хозяйка сейчас пустится.
Несмотря на простоту, мебель была подобрана со вкусом, а ее отполированная поверхность свидетельствовала, что за ней долгие годы постоянно ухаживали. В гостиной, уютной комнате с прочными деревянными панелями и ярким персидским ковром, он понял, что не ошибся адресом. На стенах висели четыре картины, написанные маслом. На трех из них была изображена девушка с тонкими чертами лица, светло-каштановыми кудрями и мечтательным, зовущим взглядом. Он узнал ее сразу.
На портрете овальной формы юная Розали убаюкивала ягненка, ее легкий наряд приоткрывал нежную грудь. На другой картине она была нарисована в виде розовощекого херувима с пышными белыми крыльями. А на третьей – позировала художнику в полный рост в балетном костюме. Джервас догадался, что четвертая, самая большая картина, принадлежит кисти Фрагонара. Улыбающаяся брюнетка, несомненно, Дельфина де Барант, приподняла свои пышные голубые юбки, обнажив стройные икры и туфли. Он услышал шаги и с надеждой повернулся к двери.
В комнату вошла высокая женщина с довольно неприветливым выражением лица.
– Я Матильда Лавгроув, сэр, – представилась она. – Энни сказала, что вы разыскиваете мою племянницу. Могу я выяснить, как вы узнали, что она здесь?
– Об этом мне сказала ее приятельница, миссис Гримальди.
– Прошу вас, садитесь, сэр, – сухо проговорила она. – Я должна вам кое-что объяснить, чтобы вы поняли.
Она сомкнула брови в тонкую, прямую линию и показалась Джервасу похожей на строгую гувернантку, запугивающую его сестер. Он безропотно повиновался ей.
– Мне очень дорога Розали, она единственная дочь моего покойного брата. Она отнюдь не одинока и не беспомощна, и, предупреждаю вас, я не потерплю, чтобы городские вертопрахи досаждали ей пустой болтовней. Да, она мне во всем призналась, и мне хорошо известно, как ее оскорбили ваши домогательства. Если вам нужна любовница, сэр, то поищите себе танцовщицу попроще и посговорчивей.
– Я не... Я приехал в Бибери вовсе не для флирта или домогательств.
– Я еще не кончила, – перебила его она, и ее глаза сверкнули гневом. – Судя по вашему костюму, сэр, да и по поведению, вы джентльмен. Позвольте мне заметить, сэр, что прятаться в темноте и набрасываться на молодую женщину, на мой взгляд, не джентльменский поступок.
– Прежде чем вы начнете сечь меня розгами, мадам, позвольте мне заверить вас, что я не Бенджамин Бекман. Мадемуазель де Барант может это подтвердить.
– В этой части света ее называют мисс Лавгроув, – поправила его Матильда. – В таком случае, кто же вы?
– Джервас Марчант, но, подобно вашей племяннице, я часто откликаюсь на другое имя. Я известен как герцог Солуэй.
Он рассчитывал, что его титул смягчает ее, но Матильда Лавгроув по-прежнему неприязненно глядела на него. Однако жестокость ее противостояния исчезла, и теперь она держалась достаточно учтиво.
– Надеюсь, что ваша светлость простит резкость моих слов, но даже знатность не способна вас оправдать, если вы действительно набросились на нее.
– Нет, этого не было, – мягко заметил Джервас. – Мой интерес к мадемуазель де Барант, или мисс Лавгроув, если вам так приятней, скорее, благотворительный, и уж никак не бесчестный. Я чувствую свою ответственность за происшествие, заставившее ее покинуть дом рядом с театром на Тотнем-стрит. Мой племянник, он же мой воспитанник, сумел положить конец этому скандалу.
– Ее лодыжка много лучше, и я уверена, что к Сретению Розали вернется на сцену. А может быть, и скорее.
– Но я приехал не только за тем, чтобы узнать о ее здоровье, – продолжил он. – Я хотел бы изложить ей другую причину, когда мы, с вашего позволения, останемся наедине.
Она поджала губы, обдумывая его просьбу.
– Полагаю, что я не должна этому препятствовать, – согласилась она наконец. – Тем более, если Розали не станет возражать. Она сейчас у себя в комнате.
Джервас поднялся и сказал:
– Если она отдыхает, я не желал бы ее тревожить. Может быть, мне стоит прийти попозже?
Матильда впервые улыбнулась.
– Вполне разумное решение, ваша светлость, но не думаю, что она поблагодарит меня за это. Извините, ваша светлость, я сейчас пойду и передам, что вы здесь.
Через несколько минут она провела его по лестнице в просторную гостиную, не идущую ни в какое сравнение с обшарпанными комнатами в пансионе на Айлингтон. Зеленые шторы на окнах и вдоль кровати были подобраны в тон обивке кресел.
Розали лежала на диване у окна, прикрыв ноги пестрым одеялом. Распущенные каштановые волосы окаймляли ее побледневшее лицо.
– Вот твой гость, Рози, – объявила Матильда Лавгроув и поспешно удалилась.
Девушка попыталась привстать, но Джервас остановил ее.
– Прошу вас, не делайте этого. – Повинуясь его требованию, она вновь улеглась и положила голову на подушки.
– Мне жаль, что вы отправились из-за меня в столь дальнее путешествие, в Глостершир.
– Я еду в Понтсбери, мое имение в Шропшире, и мне не составило никакого труда заехать к нам. Но даже если бы от меня потребовались немалые усилия, я все равно бы вас отыскал.
Она предложила ему сесть, и он продолжил:
– Жаль, что я так поздно узнал о вашем недуге.
– По правде признаться, я никому не собиралась говорить, – откликнулась Розали. – Если бы Джеймс д'Эгвилль и синьор Росси услышали, что я растянула ногу, они бы решили – со мной все кончено, и на моей карьере нужно поставить крест. Вот потому я и уехала из Лондона, когда мне стало немного лучше.
– Да, я узнал об этом, побывав в вашем пансионе. Пег Райли понятия не имела, куда вы скрылись, но дала мне адрес миссис Гримальди. Я понял, что вы ушибли ногу, когда Ниниан помог вам выйти из кареты.
– Мне надо было быть осторожнее.
– Отчасти это и моя вина, – мрачно произнес он. – Я расстроил вас в тот вечер, не правда ли?
Она отвернулась, подтвердив тем самым его правоту, и он заговорил снова: