Глава 19
Тяжелые свинцовые тучи, предвещавшие бурю с громом, действительно собирались над Шенвертом, когда наши герои вышли из леса. Майнау, во все время не говоривший ни слова, хотел переждать непогоду в охотничьем домике, но Лиана отказалась, говоря, что гофмаршал будет очень беспокоиться о Лео, и они ускоренными шагами пошли через сад. Буря выла. Во фруктовом саду кружились сорванные ветром листья, спелые плоды тяжело падали на землю и катились через дорожку.
Майнау недовольно топнул ногою, когда, приближаясь к замку, встретил конюха, который доложил мимоходом, что верховые лошади герцогини и фрейлины стоят в конюшне: герцогиня выехала кататься и, по случаю надвигавшейся грозы, остановилась в Шенвертском замке.
- Ну, разве не радостно мое возвращение в Шенверт? Разве можно ожидать более любезной и более заботливой встречи? - спросил Майнау холодно-насмешливым тоном, слегка кивнув головой на крыльцо замка.
Герцогиня в синей амазонке показалась в стеклянной двери; ветер развевал ее черные локоны и рвал белые страусиные перья на шляпке; но она, ухватившись обеими руками за перила, устремила пристальный взгляд на супругов, которые вели Лео за руки, и в своем изумлении даже не заметила поклона Майнау. С гордым поворотом головы она быстро удалилась и спокойно села в кресло между своим духовником и гофмаршалом, когда возвращавшиеся вошли в зал.
Казалось, что в самой комнате носились грозные тучи, - в такой зловещий полусвет был погружен обширный зал; гипсовые фигуры по стенам походили на привидения; но еще мрачнее казалось мертвенно-бледное лицо царственной гостьи; даже глаза ее утратили свой обычный блеск и, подобно двум раскаленным углям, сверкали из-под загнутых полей серой пуховой шляпки. На вежливый поклон Лианы она высокомерно кивнула головой.
- Что у тебя за фантазия, Рауль? - сердито крикнул гофмаршал своему племяннику. - Бросаешь среди дороги экипаж и лошадей, чтобы предпринять сентиментальную прогулку по лесу!.. Известно ли тебе, что едва не случилось несчастье? Как можешь ты доверять бешеных волькерс-гаузенских лошадей такому глупому малому, как Андре! Они ускакали от него, и он пришел сюда полумертвый от страха.
- Смешно… он не в первый раз один управляется с ними; они, верно, опять испугались верстового столба… Впрочем, в моем возвращении через лес нет и тени сентиментальности: мне только не хотелось жариться на солнце в экипаже.
- А вы, баронесса, сделали бы гораздо лучше, если бы отправились одна в ваш лесной дом, к которому вы вдруг так пристрастились, - обратился старик резким голосом к молодой женщине и даже не поворотил к ней головы, находя лишним ради нее изменять свое покойное положение. - Я убедительно прошу вас не присваивать себе моего внука, как трахенбергское достояние, которым вы можете распоряжаться по своему усмотрению. Я о нем очень беспокоился.
- Я очень сожалею об этом, господин гофмаршал, - возразила она чистосердечно, спокойно выслушав все колкости.
Герцогиня вдруг повеселела. Она привлекла к себе Лео и стала его ласкать.
- Но ведь он цел и невредим, добрейший барон, - сказала она ласково старику.
Лео резким движением высвободился из ее прекрасных рук: маму наследного принца он не любил, как настойчиво уверял всегда. Но ему очень понравился ее хлыстик, который лежал возле нее на столе: ручка его изображала золотую прекрасной работы голову тигра с бриллиантовыми глазами.
- Этот хлыстик есть на портрете, что стоял у папы на письменном столе, - сказал он. - Лео говорил о большой фотографии герцогини в костюме амазонки. - А только теперь он больше не стоит там, - говоря это, он хлестнул в воздухе хлыстиком, - и всех других портретов тоже нет, а то место, где они висели, затянуто новыми красивыми обоями. Глупого старого башмака тоже нет.
- Как, барон Майнау, вы это сделали? - спросила герцогиня, затаив дыхание. - Вы собрали все эти воспоминания в один общий угол?
Вся необузданная гордость царственной женщины сказалась в ее осанке; в глухом же, трепещущем голосе слышались и смертельный страх, и вместе тревожное ожидание… Она хорошо знала убранство комнат Майнау: не один вечер провела она там при жизни его первой жены.
Он стоял пред нею спокойно и почти насмешливо встретил ее страстно пылавший взгляд.
- Ваше высочество, они тщательно уложены; я уезжаю на долгое время, а потому не могу оставить их на жертву пыли и на произвол неосторожных рук прислуги.
- Но, папа, ведь ты же поставил мой портрет на то место, где стоял стеклянный колпак со старым башмаком, - настойчиво напоминал Лео, - а над ним висит новая картинка, которую нарисовала мама.
Быстро повернув голову, Майнау бросил робкий и вместе гневный взгляд на молодую женщину, казалось, он сердился на то, что именно она слышала эту детскую болтовню.
- Так ты конфисковал картинку, Рауль? - живо спросил гофмаршал. - Я позволил себе сомневаться, когда баронесса сообщила мне, что у нее нет эскиза… Извините, баронесса! Я был несправедлив к вам. - И старик с саркастической торжественностью кивнул головой Лиане. - Что же, пожалуй, у тебя, Рауль, она надежнее сохранится и пусть себе стоит на окне!.. А известно тебе, во сколько сама художница оценила ее?.. В сорок талеров…
- Я попрошу тебя предоставить мне право решить этот вопрос так, как я найду лучшим, - запальчиво прервал его Майнау.
Старик немного струсил, увидя его нахмуренное лицо: ему показалось, что его сжатая правая рука готова была подняться с угрозою. Герцогиня и ее фрейлина сидели, ничего не понимая из этого маленького спора, но придворный священник, игравший все время пассивную роль, наклонился вперед и, опираясь на обе ручки кресла, с напряженным вниманием следил за этой сценой, как будто он по взгляду и движениям вспыльчивого красавца барона угадал его задушевную тайну.
- Боже мой, не волнуйся же по пустякам, дорогой Рауль, - уговаривал гофмаршал. - Из-за чего ты горячишься? Я ищу только справедливости.
Майнау серьезно посмотрел ему в лицо.
- Я верю этому, дядя, но часто, преследуя эту цель, ты ошибаешься в форме… Я скорее всех готов засвидетельствовать клятвой твою справедливость, - ведь ты единственный оставшийся в живых Майнау, на благородство которого я по лагаюсь с полным сознанием и гордостью, потому что оно составляет характеристическую черту нашего рода… Кстати, мне пришло на ум пересмотреть бумаги, посредством которых дядя Гиз-берт на одре болезни объяснился с окружавшими его лицами… Я живо вспомнил его в Волькерсгаузене, когда увидел его великолепный портрет, написанный масляными красками, и с ужасом заметил, что он очень пострадал от сырости и пыли и теперь требует реставрации. Читая его бумаги, кажется, будто слышишь его прощальное приветствие.
- Ты можешь видеть их. Но разве ты этого сейчас желаешь?
- Они, верно, сохраняются в ящике редкостей? - небрежно заметил Майнау, указывая на письменный стол в стиле рококо. - Если бы ты потрудился его отпереть…
Гофмаршал торопливо встал со своего кресла, ковыляя, побрел к столу и отпер ящик, в котором сохранялась записка графини Трахенберг. Осторожно взял он своими тонкими пальцами розовую бумажку и с коварной улыбкой показал ее герцогине.
- Блаженные воспоминания, ваше высочество, душистый розовый листок, и больше ничего, а между тем он стоил мне несколько тысяч! - воскликнул он смеясь и бросил записку назад в ящик; после того он вынул сверток бумаг, перевязанный черной лентой. - Вот, мой друг! - сказал он, передавая его Майнау, который тотчас же развязал его.
- А вот тут наверху лежит распоряжение дяди Гизберта относительно Габриеля! - воскликнул Майнау, вынимая из середины свертка маленькую бумажку. - Это, верно, последнее письменное выражение его воли?
- Да, это была последняя его воля, - с невозмутимым спокойствием подтвердил гофмаршал, возвращаясь к своему креслу.
Майнау взял еще несколько бумаг и разложил их рядом на столе.
- Странно! - заметил он. - Это последнее распоряжение, как я слышал, было написано за несколько часов до его смерти, а между тем здесь тот же его неизменный своеобразный почерк, - приближение смерти не уменьшило твердости его руки! Тем лучше, иначе легко можно было бы усомниться в неподдельности этой записки, написанной без законных свидетелей.
Герцогиня с любопытством взяла у него из рук бумажку.
- Характерный почерк, но его трудно разбирать, - заметила она. - "Я предназначаю Габриеля для духовного звания; он должен поступить в монастырь и молиться там за свою глубоко падшую мать", - читала она, запинаясь.
- Не хочешь ли и ты, Юлиана, взглянуть на эти последние распоряжения умершего? - небрежно обратился Майнау к молодой женщине, которая стояла за пустым креслом, положив руки на его спинку.
Очевидно, он хотел пристыдить ее; Лиана чувствовала это и потому даже не подняла глаз. Никто из присутствующих не угадывал значения этой сцены, только для нее каждое слово было метко направленным ударом ножа. Зачем она была так неосторожна, что приподняла завесу, на которую указала ей Лен?.. Майнау держал перед нею две записки, и она, не дотрагиваясь до них руками, внимательно сравнивала их между собою. Это был одинаковый почерк до мельчайших подробностей, и притом такой оригинальный, такой своеобразный, что подделка его была бы немыслима, и все же…
Вошедший лакей подал Майнау на серебряном подносе визитную карточку и тем положил конец неловкому положению.
- Ах, да! - воскликнул гофмаршал, слегка ударив себя по лбу. - Я совсем и забыл, Рауль!.. Час тому назад сюда приезжал молодой человек и так непринужденно вышел из экипажа, точно имел намерение здесь остаться… Он даже утверждал, что приехал по твоему приказанию, и, если бы мне не выпало на долю несказанное счастье встретить ее высочество, я принял бы его, чтобы узнать, в чем дело.
- Действительно, он здесь останется, дядя: это новый наставник Лео, - равнодушно ответил Майнау, тщательно складывая бумаги.
Гофмаршал наклонился вперед, будто не расслышал слов племянника.
- Я, кажется, не так понял тебя, любезный Рауль, - проговорил он медленно, точно взвешивая каждое слово. - Неужели ты действительно сказал: новый наставник Лео?.. Быть может, я так долго спал или был болен горячкою, что ничего об этом не знаю?
Майнау саркастически улыбнулся.
- Эта перемена, дядюшка, подготовлялась не месяцами. Мне раньше предлагали этого молодого человека, и теперь, когда он мне понадобился, я вызвал его сюда. К счастью, он был свободен и приехал двумя днями раньше назначенного мною срока. Это мне потому только неприятно, что я хотел по крайней мере за день предупредить тебя о его приезде.
- Это мало изменило бы мою волю, и я скажу тебе, что этот свалившийся как снег на голову молодой человек не останется в Шенверте.
Майнау еще держал в руках развернутые бумаги, намереваясь положить их обратно в письменный стол; при последних неслыханно дерзких словах старика он вдруг повернулся к нему; дамы опустили глаза при виде искаженного гневом прекрасного лица Майнау.
Гофмаршал не смутился, хотя внутренне страшно волновался, что видно было по выставленному вперед подбородку и по пальцам, судорожно сжимавшим пунцовый носовой платок.
- Могу ли я по крайней мере узнать, что побудило тебя к такому внезапному… государственному перевороту? - спросил он.
- Ты сам бы мог ответить себе на это, дядя, - сказал Майнау, сдерживая гнев. - Я уезжаю надолго, как уж давно известно всем и каждому; баронесса едет в Рюдисдорф; она не будет больше заниматься с Лео. - Последние слова Майнау произнес с такою холодностью, что герцогиня подняла глаза и бросила торжествующий взгляд на молодую женщину, которая тихо и спокойно продолжала стоять на прежнем месте. - И что для меня всего важнее, - продолжал Майнау, - мы не можем требовать от господина священника, чтобы он и зимою также часто посещал Шенверт с целью давать Лео уроки закона Божия.
- Ну, уж этого я понять не могу, да, я думаю, ты и сам не веришь этой причине! Ты отлично знаешь, что его преподобие еще недавно предлагал преподавать Лео и другие предметы.
- О, это я хорошо помню, - сухо возразил Майнау, - но я так боюсь не правильного преподавания всеобщей и естественной истории, что ты найдешь весьма естественным, если я выскажу ему свою благодарность за такую доброту и такое самоотвержение.
- Господин барон! - воскликнул священник, вскочив с места.
- Что угодно вашему преподобию? - медленно спросил Майнау и смерил его гневным взглядом.
Это выражение презрения было до того ясно, что придворный священник в бешенстве сделал резкое движение, но гофмаршал схватил обеими руками его руку, стараясь снова усадить его.
- Рауль, я не понимаю тебя! Как можешь ты так оскорблять духовника ее высочества, да еще в присутствии самой герцогини! - воскликнул старик задыхающимся голосом.
- Оскорблять?.. Разве я говорил о подложных векселях или о чем-нибудь подобном?.. Спрашиваю тебя самого: разве католический богослов может излагать вещи так, как они существуют на самом деле? Не должен ли он настойчиво отрицать многое, что ясно как день и непреложно, как дважды два четыре, чтобы остаться верным своему учению?
Гофмаршал всплеснул руками и откинулся на спинку кресла.
- Бога ради, Рауль, я еще никогда не слыхал от тебя ничего подобного.
- Ах, да, - возразил, пожимая плечами, Майнау, - ты прав: я в эти вещи никогда не вмешивался. Досадно только на слабые доводы и оружие противника, который в крайнем случае укрывается за своим щитом с девизом: "Для Бога нет ничего невозможного", да и что за охота умышленно раздражать себя, когда любишь Божий мир и хочешь наслаждаться им?.. Это миролюбие нарушил я вследствие неудавшегося проекта уничтожить колдунью в индийском саду, - проекта, едва не лишившего зрения моего сына. Я не доверяю такому преподаванию закона Божия, при котором свободно вырастают подобные плевелы, и нахожу, что нужно, не теряя времени, приступить к радикальному образованию молодой головы, потому что старых голов, которых не одна тысяча тяготит нашу землю, уже невозможно переделать.
- Как вы несправедливы, барон Майнау! Неужели вы в самом деле так думаете о святой простоте? - воскликнула святоша фрейлина, не будучи более в состоянии удержаться, чтобы не вмешаться в разговор. - Не сами ли вы недавно заявляли, что любите ее в женщинах?
- Я подтверждаю это и сегодня, фрейлейн, - ответил он своим обычным небрежным тоном. - Прекрасное, ясное, обрамленное шелковистыми кудрями чело, которое не мудрствует, беззаботно болтающий пурпуровый ротик, - как это все привлекательно для нас, мужчин!.. Да, я люблю таких женщин, но не отдаю им предпочтения.
- А когда локоны поседеют и на пурпуровых губках перестанет играть беззаботная улыбка, тогда игрушку бросают в угол, не так ли, барон Майнау? - резко спросила герцогиня, небрежно играя своим хлыстиком, причем бриллиантовые глаза на тигровой головке сверкали всеми цветами радуги.
- А разве эти женщины желали бы чего-нибудь другого, ваше высочество? - спросил Майнау с холодною улыбкой.
- Да, теперь понятно, почему многие из женщин берутся за латынь, ботанику и химию, которыми так мучили нас в юном возрасте, - резко засмеялась герцогиня. - Говорят, что я все-все очень легко схватываю, а может быть, это следствие с летами пробуждающегося во мне внутреннего стремления самой все испробовать… Что бы вы сказали, барон Майнау, если бы я по вашем возвращении с Востока встретила вас латинскою речью, повела бы вас в лабораторию и угостила бы вас разными образчиками моих ученых занятий?
- У! Синий чулок в неряшливой одежде с непричесанными волосами! - воскликнул, засмеявшись, Майнау. - Ваше высочество, я питаю к таким женщинам врожденную антипатию; но мне иногда кажется, что могут быть женщины, которые, подобно мужчинам, собственным разумом стараются изучить тайны и чудеса природы, которые при светлом взгляде и непреодолимом стремлении самостоятельно думают и следят за всеми явлениями на нашей планете, причем это стремление ставят на второй план, чувствуя, что главная задача их жизни состоит в том, чтобы охранять спокойствие "семейного очага" и держать бразды домашнего правления нежными, милостивыми, но твердыми руками.
- Дорогой барон Майнау, может быть, найдется такой великий художник, который нарисует вам такую женщину! - воскликнула фрейлина и принялась насмешливо хихикать, между тем как герцогиня резким движением поднялась с места.
Как только Майнау и священник заспорили, Лиана обняла Лео и отошла с ним в нишу самого отдаленного окна. Буря разразилась проливным дождем, который немилосердно хлестал в окна; сквозь сгустившийся туман виднелись вершины деревьев, которые, подобно прикованным привидениям, гнулись под напором ветра, а на лужайках стояли огромные лужи воды. Молния уже давно перестала сверкать; но там, у стола, к которому теперь молодая женщина стояла спиною, собралась страшная гроза: этот необыкновенный человек вдруг восстал против незаметной, но крепко удерживаемой опеки, которую он до сих пор безмолвно игнорировал, потому что хотел невозмутимо наслаждаться жизнью; да, он пошел еще дальше - он отказался от прежних воззрений, и кто знает, было ли то следствием того же каприза, по которому он избрал себе в жены бедную протестантку, или же в нем действительно совершился внутренний переворот?
Молодая женщина не обернулась даже и тогда, когда услыхала шум отодвигаемых стульев и твердые шаги священника, величественно направившегося к стеклянной двери; вслед за этим Майнау подошел к письменному столу и громко задвинул ящик. Почти в то же время зашелестело платье, нежный запах жонкиля - любимых духов герцогини - повеял в нише, и чья-то рука обняла талию молодой женщины.
- Ваш образ пленителен, прекрасная женщина, - шипела ей на ухо герцогиня, - но вы напрасно хлопочете, - я берусь устроить этими белыми, нежными, но твердыми руками все так, что все ваши старания разобьются о предпринимаемое путешествие.
Губы, произносившие эту угрозу, были бледны и судорожно сжаты, и молодая женщина буквально окаменела при виде искаженного гневом лица герцогини.
Оставь мою маму! Ты делаешь ей больно! - воскликнул Лео, протиснувшись между обеими женщинами, но герцогиня уже отступила.
- Не бойся, голубчик, я на это не способна! - сказала она с веселым смехом и подошла к зеркалу, чтобы поправить шляпку и подколоть распустившиеся от ветра локоны; фрейлина поспешила к ней на помощь.
Между тем Лиана, отойдя от окна, подошла к Майнау; ее сердце еще трепетало от испуга.
- Никогда не позволяй этой женщине дотрагиваться до тебя, я этого не хочу, - приказал он мрачно и таким глухим голосом, что только она одна могла его слышать.
- Боже мой, что за погода! Как несносно! Моему Арминиусу придется переночевать в Шенверте, - воскликнула в эту минуту герцогиня; она стояла спиною к залу, но в зеркале были видны ее сверкающие глаза. - Не будете ли вы так добры, барон Майнау, отправить меня домой! Я должна ехать, уже поздно.
Майнау вызвался сам отвезти ее, так как никому не доверял своих бешеных серых рысаков. Он вышел, чтобы отдать приказания относительно отъезда герцогини и вместе с тем поздороваться с вновь прибывшим наставником Лео.