Вскоре служанка принесла на подносе стакан молока. Мне ничего не хотелось, но я выпила молоко, чтобы доставить удовольствие Габриелю, и через несколько минут крепко уснула.
Разбудил меня громкий стук в дверь. Я с трудом вынырнула из глубин сна и села в постели. На пороге стояла Рут – бледная как мел, с неестественно расширенными глазами.
– Кэтрин, – повторяла она, – проснись! Пожалуйста, проснись! – По ее голосу я поняла, что случилось что-то страшное.
Я огляделась в поисках Габриеля, но его в спальне не было.
– Дело в том, что Габриель... – сказала она. – Ты должна взять себя в руки...
– Что? Что с ним случилось? – с трудом вымолвила я.
– Он умер. Покончил с собой.
Я не поверила. Это был кошмарный сон. Габриель мертв? Не может быть – ведь он только что сидел вот здесь, поил меня молоком и мечтал о Греции.
– Лучше я скажу тебе все сразу, – продолжала Рут, пристально глядя на меня, и в ее глазах мне почудилось обвинение. – Он бросился с балкона. Один из конюхов только что обнаружил его.
– Этого не может быть.
– Тебе лучше встать и одеться.
Я неловко выбралась из кровати, меня сотрясала дрожь, руки и ноги отказывались повиноваться, в голове стучала одна мысль: это неправда, Габриель не мог этого сделать.
3
Итак, не прошло и недели со дня моего приезда в Кирклендские Забавы, как трагедия обрушилась на этот дом.
Я не могу сейчас точно восстановить в памяти все события того ужасного дня, помню только охватившее меня оцепенение, уверенность, что произошло неотвратимое – то, что угрожало мне и пугало меня с той минуты, как я ступила на порог.
Помню, что все утро лежала, – на этом настояла Рут, и я впервые ощутила на себе силу и властность ее натуры. Пришел доктор Смит и дал мне успокоительное; он сказал, что это необходимо, и я проспала до самого обеда.
Вечером спустилась в так называемую "зимнюю гостиную" – небольшую комнату на втором этаже, выходившую окнами во двор, которой обычно пользовались в холодное время года, поскольку она была теплее и уютнее других. Здесь уже собралась вся семья: сэр Мэтью, тетя Сара, Рут, Люк, а также Саймон Редверз. Когда я вошла, все взоры устремились на меня.
– Иди сюда, дорогая, – проговорил сэр Мэтью. – Это ужасный удар для всех нас, а для тебя особенно, милое дитя.
Я подошла к нему, ибо он вызывал у меня больше доверия, чем остальные, и села рядом. Тетя Сара тут же придвинула стул с другой стороны, уселась и взяла меня за руку.
Задумчиво глядя в окно, Люк бестактно заметил:
– Точно так же, как те, другие. Наверное, когда мы разговаривали о них, он все время думал...
Я резко перебила его.
– Я не верю в самоубийство Габриеля. Ни секунды.
– Ты так потрясена, дорогая, – пробормотал сэр Мэтью.
Тетя Сара придвинулась ближе и прислонилась ко мне. От нее исходил едва уловимый запах увядания.
– А что, по-твоему, случилось? – спросила она; ее голубые глаза блестели любопытством.
Я отшатнулась от нее и крикнула:
– Не знаю! Но он не покончил с собой!
– Милая Кэтрин, – вмешалась Рут, – ты сейчас слишком взвинчена. Все мы, разумеется, тебе сочувствуем, но... ты слишком мало знала Габриеля. Ведь он был одним из нас, всю жизнь прожил с нами...
Голос Рут дрогнул, но я не поверила в искренность ее горя. У меня мелькнула мысль: а ведь теперь дом перейдет к Люку! Ты довольна, Рут?
– Вчера вечером он говорил о путешествиях, – не унималась я. – Мечтал поехать в Грецию.
– Возможно, не хотел, чтобы ты догадалась о его намерении, – предположил Люк.
– Ему не удалось бы ввести меня в заблуждение. Зачем было говорить о Греции, если он собирался... сделать такую ужасную вещь!
Тут в разговор вступил Саймон. Его голос был холодным и отстраненным.
– Люди не всегда высказывают то, что у них на уме.
– Но я знаю... Говорю вам, я точно знаю!
Сэр Мэтью закрыл глаза рукой, и до меня донеслись слова:
– Мой мальчик... мой единственный сын...
Раздался стук в дверь, вошел Уильям и, обращаясь к Рут, объявил:
– Приехал доктор Смит, мадам.
– Просите его, – распорядилась Рут.
Через несколько секунд в дверях показался доктор и направился ко мне. В глазах его было сочувствие.
– Не могу выразить степень своего сожаления, – тихо произнес он. – Меня беспокоит, как это отразится на вашем здоровье.
– Не стоит беспокоиться, – ответила я. – Это было ужасное потрясение, но я оправлюсь. – Я вдруг истерично засмеялась и сама пришла в ужас.
Доктор положил руку мне на плечо.
– Я дам вам снотворное, – сказал он, – выпьете вечером. А когда проснетесь, ночь будет отделять вас от сегодняшнего кошмара.
Тетя Сара вдруг сказала пронзительным голосом:
– Она не верит, что это было самоубийство, доктор.
– Я понимаю... – успокаивающе отозвался доктор. – В это действительно трудно поверить. Бедный Габриель!
"Бедный Габриель!" Эти слова эхом разнеслись по комнате, повторенные почти всеми присутствующими.
Мой взгляд остановился на Саймоне Редверзе. "Бедный Габриель", – произнес он и посмотрел на меня с холодным блеском в глазах. Мне захотелось крикнуть ему: "Вы что, обвиняете в случившемся меня? Габриель был со мной счастливее, чем когда-либо в жизни! Он сам все время говорил мне об этом!" Но я промолчала.
Доктор Смит вновь обратился ко мне.
– Вы сегодня выходили из дома, миссис Роквелл? Я покачала головой.
– Вам было бы полезно прогуляться. Если не возражаете, я мог бы составить вам компанию.
Догадавшись, что он хочет побеседовать со мной наедине, я тут же встала.
– Надень плащ, – посоветовала Рут. – Сегодня прохладно. Прохладно, подумала я. Разве может эта прохлада сравниться с леденящим холодом в моем сердце... Что теперь со мной будет? Моя жизнь повисла между Глен-Хаусом и Кирклендскими Забавами, и будущее было покрыто густым туманом.
Рут позвонила, и спустя несколько минут появилась служанка с моим плащом. Саймон взял у нее плащ и накинул мне на плечи. Я взглянула на него через плечо, пытаясь прочесть его мысли, но безуспешно.
Покинув гостиную и оказавшись наедине с доктором, я испытала чувство облегчения. Молча мы вышли из дома и зашагали в направлении аббатства. Неужели только вчера я бродила здесь в поисках Пятницы и заблудилась?..
– Дорогая моя миссис Роквелл, – сказал наконец доктор, – я понял, что вам тягостно находиться в доме, поэтому и предложил эту прогулку. Вы ошеломлены случившимся, не так ли?
– Да. Но в одном я совершенно уверена.
– Вы считаете, что Габриель не мог покончить с собой?
– Именно.
– Потому что вы были очень счастливы вместе?
– Да, мы были счастливы.
– Может быть, именно это и толкнуло Габриеля на такой шаг.
– Я вас не понимаю.
– Вам известно, что он был тяжело болен?
– Он сказал мне об этом еще до свадьбы.
– Значит, он не стал скрывать это от вас. У него было слабое сердце, которое могло остановиться в любую минуту. Впрочем, вы об этом знали.
Я кивнула.
– Наследственная болезнь. Бедный Габриель, на него она обрушилась слишком рано. Как раз вчера я говорил с ним о его... недомогании. И теперь задаю себе вопрос: не мог ли наш разговор подтолкнуть его к трагическому решению? Могу я быть с вами откровенным? Вы еще очень молоды, но уже побывали замужем, и я должен кое-что сказать вам.
– Не скрывайте от меня ничего.
– Благодарю. С самого начала меня поразили ваши рассудительность и здравый смысл, и я обрадовался столь удачному выбору Габриеля. Вчера Габриель обратился ко мне за советом по поводу... своей супружеской жизни.
Я почувствовала, что румянец заливает мне щеки, и проговорила:
– Будьте добры, объясните, что вы имеете в виду.
– Он спросил меня, является ли его слабое сердце препятствием к исполнению им супружеских обязанностей.
– О-о... – Еле слышно выдохнула я, не решаясь поднять глаза на доктора. К этому моменту мы уже подошли к развалинам, и я устремила взгляд на квадратную башню. – Ну и... что же вы ответили?
– Что, по моему мнению, такие отношения для него весьма опасны.
– Понимаю.
Он попытался заглянуть мне в лицо, но я отвернулась. Я не желала обсуждать с ним то, что происходило между мной и Габриелем. Разговор на подобную тему смущал меня, и, хоть я и напоминала себе, что мой собеседник врач, неловкость только усиливалась. Впрочем, я уже поняла, что он хотел сказать, так что дальнейшие объяснения были излишними; однако доктор продолжал:
– Он был вполне нормальным молодым человеком, если не считать больного сердца. Он был горд и не любил проявлять свою слабость. Мои слова, очевидно, явились для него ударом, – но тогда я еще не понял, насколько тяжелым.
– Так вы полагаете, что ваше... предостережение... толкнуло его…
– Этот вывод напрашивается сам собой. А что думаете вы, миссис Роквелл? Не было ли в прошлом между вами... э-э...
Я провела рукой по камням обвалившейся стены и произнесла голосом холодным, как эти камни:
– Не думаю, чтобы ваши слова могли заставить моего мужа наложить на себя руки.
Доктор, похоже, был доволен моим ответом.
– Мне было бы неприятно сознавать, что мои слова…
– Не мучьте себя. Любой врач на вашем месте сказал бы Габриелю то же самое.
– Но, мне кажется, это могло послужить причиной...
– Не вернуться ли нам в дом? – предложила я. – Становится холодно.
– Извините меня, я не должен был приводить вас сюда. Вас знобит от перенесенного потрясения. С моей стороны было жестоко обсуждать с вами такой деликатный вопрос, когда вы только что...
– Нет-нет, вы были очень тактичны. Но я еще не могу прийти в себя... поверить, что вчера в это время…
– Положитесь на время, оно действительно лучший лекарь. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Вы еще так молоды. Вы уедете отсюда, – во всяком случае, я так думаю... Зачем вам хоронить себя здесь?
– Я еще не знаю, что буду делать. Не думала об этом.
– Разумеется, вам было не до того. Я просто хотел сказать, что перед вами вся жизнь. Пройдет несколько лет, и все это будет казаться вам дурным сном.
– Бывают сны, которые невозможно забыть.
– Ну-ну, не стоит отчаиваться. Трагедия еще столь свежа, что вы не можете взглянуть на нее со стороны. Но завтра вам станет чуть-чуть легче, и потом с каждым днем вы будете чувствовать себя все лучше.
– Вы забываете, что я потеряла мужа.
– Понимаю, но... – Он улыбнулся и взял меня за руку. – Если только я смогу чем-нибудь вам помочь…
– Благодарю вас, доктор Смит. Я не забуду вашего участия.
В полном молчании мы вернулись к дому. Проходя мимо балкона, я попыталась представить себе, как все произошло. Вот Габриель сидит возле моей постели, расписывает красоты Греции, заставляет меня пить горячее молоко, а потом, дождавшись, когда я засну, тихонько выходит на балкон, перегибается через перила и бросается вниз… Я вздрогнула. Нет, не может быть. Не верю.
Наверное, я произнесла это вслух, потому что доктор сказал:
– Вы просто не хотите поверить – иногда это одно и то же. Не изводите себя, миссис Роквелл. Позвольте мне надеяться, чтобы будете видеть во мне больше чем семейного врача, ведь я долгие годы близко знаком с семейством Роквеллов, к которому теперь принадлежите и вы. Так что помните: если вам понадобится мой совет – я всегда к вашим услугам.
Я едва слышала его; черти на фронтоне, казалось, ухмылялись, ангелы – скорбели.
Переступив порог дома, я ощутила, как меня охватывает безысходное чувство одиночества, и быстро произнесла:
– Пятница так и не вернулся.
На лице доктора выразилось недоумение – должно быть, он не знал о пропаже собаки, да и кто мог сказать ему об этом, все были поглощены свалившимся на нас горем.
– Я должна его отыскать, – продолжала я.
Оставив доктора в холле, я бросилась в комнату для слуг узнать, не видел ли кто-нибудь Пятницу. Но его никто не видел. Я бродила по дому, заглядывала во все закоулки и звала его. Ответа не было.
Так я потеряла Габриеля и Пятницу – одного за другим.
Предварительное следствие вынесло вердикт, что Габриель совершил самоубийство, будучи в состоянии временного помешательства, хотя я и уверяла, что он был в прекрасном расположении духа и даже собирался в Грецию. Доктор Смит сообщил, что его пациент страдал болезнью сердца и находился в подавленном состоянии. По его мнению, в результате недавней женитьбы Габриель в полной мере осознал серьезность своего недомогания, впал в депрессию и наложил на себя руки.
Это объяснение показалось вполне резонным, и вердикт был вынесен без малейших колебаний. Я присутствовала на судебном заседании, как ни отговаривал меня доктор.
– Вы только расстроитесь еще больше, – сказал он, и Рут с ним согласилась. Но я уже несколько оправилась от первоначального шока, и к печали в моем сердце примешивалось негодование. Почему, спрашивала я себя, все они так уверены, что Габриель покончил с собой?
Впрочем, найти другое объяснение случившемуся было действительно трудно. Несчастный случай? Может, Габриель слишком далеко перегнулся через парапет и упал? Наверное, так оно и было, ибо ничего другого я придумать не могла.
Снова и снова я пыталась представить себе, как это могло произойти. Предположим, он, по обыкновению, вышел на балкон. И тут его внимание привлекло что-то внизу, во дворе... Пятница! – осенило меня. Что, если под балконом вдруг появился Пятница, Габриель позвал его и по неосторожности слишком низко наклонился?
Но суд уже принял решение, и меня никто не станет слушать. Подумают, что я не в себе от горя.
Я написала отцу о смерти Габриеля, и он приехал на похороны. Я ждала его с надеждой, мне так недоставало участия близкого человека. В своей наивности я полагала, что горе сблизит нас, но, едва увидев отца, поняла, что ошибалась: он был столь же далек и холоден, как всегда. Правда, он выразил желание поговорить со мной наедине перед тем, как мы отправились в церковь, но по всему было видно, что для него этот разговор – не более чем неприятная обязанность.
– Кэтрин, каковы твои дальнейшие планы? – осведомился он.
– Планы?.. – недоуменно повторила я. Мысли о будущем пока не приходили мне в голову. Я потеряла всех, кто любил меня, – ибо с каждым проходящим днем мои надежды найти Пятницу таяли, – и не могла думать ни о чем, кроме своей утраты.
На лице отца появилось раздраженное выражение.
– Ну да, планы, – повторил он. – Ты должна решить, что тебе теперь делать – остаться здесь или вернуться домой.
Никогда в жизни я не испытывала столь острого чувства собственной ненужности. Я вспомнила, как внимателен был Габриель, как он стремился провести со мной каждую свободную минуту. Вот если бы вдруг отыскался Пятница, если бы он появился здесь и с радостным лаем бросился ко мне – тогда, пожалуй, я бы нашла в себе силы задуматься о будущем.
– У меня пока нет определенных планов, – бесстрастно проговорила я.
– Конечно, прошло еще слишком мало времени, – сказал отец своим обычным утомленно-безразличным тоном, – но если ты все же надумаешь вернуться – это твое право.
Я повернулась и отошла от него, не желая продолжать этот разговор.
И вот от дома потянулась печальная процессия – катафалк, обтянутый черным бархатом, кареты, запряженные лошадьми в черных плюмажах, люди в черном... Габриеля похоронили в семейном склепе Роквеллов, где уже нашли успокоение многие его предки. Должно быть, среди них были и те двое, ушедшие из жизни так же, как он.
По окончании церемонии мы вернулись в дом, где нас ждала поминальная трапеза. Траурное вдовье платье изменило меня так, что я казалась себе другим человеком – бледной тенью прежней Кэтрин, призраком с бескровным лицом, на котором выделялись лишь зеленые глаза. Какая странная судьба мне выпала – стать новобрачной и овдоветь на протяжении двух недель.
Отец уехал сразу же после похорон, сославшись на дальний путь и добавив, что будет ждать известия о моем решении. Дай он мне понять, что хоть чуть-чуть нуждается во мне, я бы не раздумывая отправилась домой вместе с ним.
Самым близким человеком мне сейчас казался сэр Мэтью, который за последние дни потерял всю свою жизнерадостность. Он был добр ко мне и, когда посторонние разошлись, усадил меня рядом с собой.
– Дорогая девочка, – сказал он, – должно быть, тебе тяжело оказаться одной среди чужих людей?
– Сейчас я ничего не чувствую – только пустоту. Он кивнул.
– Если ты захочешь остаться здесь, мы будем рады. Это дом Габриеля, а ты – его жена. Но если ты решишь нас покинуть – я пойму, хотя мне будет очень грустно.
– Вы так добры, – пробормотала я и почувствовала, что от искренних слов сэра Мэтью на мои глаза, дотоле сухие, навернулись слезы.
Ко мне подошел Саймон.
– Ну, теперь вы, конечно же, уедете, – сказал он. – Что может удержать вас в нашем захолустье.
– Я всю жизнь прожила в захолустье, – заметила я.
– Да, но годы, проведенные во Франции…
– Удивлена, что вы так хорошо запомнили все события моей жизни.
– У меня прекрасная память – единственное мое качество, которое можно назвать прекрасным. И все же вы уедете. И будете свободнее, чем раньше, – свободнее, чем когда-либо... – Он вдруг резко сменил тему: – Траур вам к лицу.
Я чувствовала за его словами какой-то скрытый смысл, однако была слишком измучена и слишком поглощена мыслями о Габриеле, чтобы вдумываться. Тут, как нельзя кстати, к нам присоединился Люк и перевел разговор в другое русло.
– Нельзя замыкаться в своем горе, – сказал он. – Жизнь продолжается, и надо думать о будущем.
В его глазах мне почудился блеск. Конечно, ведь теперь он – новый наследник. Похоже, смерть Габриеля его не слишком опечалила.
Я старалась гнать от себя чудовищные подозрения, то и дело мелькавшие в моей голове. Я по-прежнему не верила в то, что Габриель упал с балкона случайно, и уж тем более в то, что он покончил с собой. Что же тогда с ним случилось?
Когда было прочитано завещание Габриеля, я обнаружила, что стала вполне обеспеченной женщиной, хотя и не богатой. Отныне я буду получать доход, который позволит мне чувствовать себя независимой. Это удивило меня: я знала, что по смерти отца Габриель унаследовал бы поместье и деньги на его содержание, но не подозревала, что он располагал еще и солидными собственными средствами. Впрочем, если эта новость и обрадовала меня, то только обещанием будущей свободы.
Минула неделя, а я все еще жила в Забавах. Каждый день я вставала в надежде на возвращение Пятницы, но о нем по-прежнему не было ни слуху, ни духу.