– Я сразу узнал вас, мисс Кенвуд! – Молодой человек возник перед Бьянкой, не оставив ни для кого другого места рядом. – Мне известно о ваших занятиях с синьором Барди, но представить, что вы выступаете на сцене… – В его голосе слышалось откровенное удовольствие от сделанного им открытия.
Лицо стоявшего в четырех шагах от него Верджила посуровело.
– Сбавьте тон, Сиддел. – Новый почитатель только увеличил раздражение Найджела.
– Это эксперимент. Мне хотелось почувствовать, каково петь в большом хоре.
– Конечно, конечно. Зачем же брать уроки у Барди, не имея серьезных намерений? Может статься, однажды мы будем иметь счастье увидеть вас главной исполнительницей на подмостках одного из ведущих лондонских театров.
Ничего неподобающего сказано не было, даже к тону молодого человека нельзя было придраться; но Бьянка уловила в его словах оскорбительную двусмысленность.
Неожиданно Верджил оказался лицом к лицу с мистером Сидделом.
– Прошу простить, нас с мисс Кенвуд ждет моя сестра.
– Конечно, Леклер. А я поначалу удивился: к кому это вы направляетесь за кулисы. Ведь теперь это не в вашем стиле, не так ли? Мне бы сообразить, что лишь долг мог послужить причиной тому, чтобы покровительство праведника стало общеизвестным. – Сиддел ловко жонглировал словами, словно состязался сам с собой в остроумии. Почти каждое его слово содержало двойной смысл.
Верджил принял высокомерный вид.
– Вы зашли слишком далеко, мой друг. – Найджел снова бросил на Бьянку пристальный взгляд. – Еще немного, и, если Леклер не вызовет вас, это сделаю я.
– Сиддел не хотел никого оскорбить: просто его язык всегда опережает работу мозга. Это мешало ему с самого детства; однако, когда неприятные последствия его остроумия становились реальностью, мозги, как правило, все же догоняли язык вовремя. – Верджил прикрыл глаза. – Уверен, что его нынешняя неосторожность в высказываниях объясняется лишь неумеренностью в употреблении портвейна. Я прав, Сиддел?
– Бесспорно. Прошу извинить меня, мисс Кенвуд. Мне было бы больно узнать, что, предприняв неловкую попытку пошутить, я каким-то образом оскорбил вас или лишился вашего расположения. – Молодой человек с насмешливой улыбкой отвесил поклон, и не спеша удалился.
Найджел кинулся вслед за ним.
– …Непростительная грубость… – донеслись до слуха Бьянки его слова.
– Вовсе нет, если вы получше раскроете глаза, – отвечал ему Сиддел со смехом.
Верджил снова протянул Бьянке руку.
– Вы, судя по всему, порядком утомлены?
– Кажется, да.
Он быстро вывел ее из толпы и подвел к поджидавшему их экипажу на улице.
– Ну как, довольны? – спросил Верджил после того, как помог ей забраться в коляску. Бьянка с грустью отметила, что он сел не рядом с ней, а напротив. В темноте Верджил походил на бесплотную тень, едва различимую в тусклом свете, временами проникавшем сквозь окно экипажа.
– Поначалу я не чувствовала радости, но на сцене чуть не лопнула от счастья.
– Я не о выступлении, Бьянка.
Да, он имел в виду другое – его натянутый тон свидетельствовал именно об этом.
– Думаю, все эти мужчины даже не знали, кто я такая – всего лишь еще одна певица, появившаяся из дверей гримерной. Сомневаюсь, что кто-нибудь, кроме Найджела и мистера Сиддела, узнал меня в заднем ряду хора.
– Ты пела с таким воодушевлением, что мне казалось, вот-вот взлетишь. Возможно, тебя не узнали, но, безусловно, заметили.
– Так ты видел выступление?
– Я сидел в ложе своего знакомого.
– И что? Хорошо ли я… – Бьянка неожиданно умолкла, а затем рассмеялась: – Я хотела спросить, хорошо ли я пела, но этого, конечно, сказать невозможно.
– Пела ты великолепно, дорогая. И судя по всему, половина оксфордских, кембриджских и большая часть лондонских клерков-стажеров из адвокатских контор с этим согласятся.
– Да ты, как я погляжу, ревнуешь, Леклер.
– По-моему, это не точное выражение для описания чувств, охвативших меня нынче вечером, Бьянка. Ревность захлестывает меня, когда я вижу, как знакомые Пенелопы оказывают тебе знаки внимания. Я могу воспрепятствовать этому, только женившись на тебе. Но ты не согласна. Я ревную, когда вижу, как твой кузен открыто ухаживает за тобой. Но сейчас я не ревновал – я кипел от гнева при виде фамильярности незнакомцев, которую они сочли возможным проявить по отношению к тебе за дверями гримерной. Я бушевал от ярости, услышав инсинуации подвыпившего волокиты Сиддела; и все это оттого, что ты начала кокетничать в коридоре, желая продемонстрировать мне свою независимость.
Поток гневных слов Верджила, казалось, переполнил экипаж, грозя хлынуть наружу. Бьянка с болью в сердце выслушивала его упреки, но уже в следующую минуту ее смятение сменилось раздражением.
– А мне казалось, ты как раз хотел, чтобы я пококетничала, чтобы я испытала все это, столкнулась с жизненной реальностью и увидела низменность пожирающих меня глазами почитателей.
– Я никогда не соглашусь, чтобы мужчины смотрели на тебя так, как те мальчишки.
– Тогда отчего же ты не осадил их?
– Есть куда более насущный вопрос – отчего ты не сделала этого? Попытайся я увести тебя оттуда, ты выставила бы меня дураком. Или ты стремишься показать мне своим поведением, что уже сделала свой выбор?..
– Нет!
– Тогда я мог бы либо объявить тебя своей содержанкой, либо потерять навсегда…
Взор Бьянки затуманился. Перед ней был не Верджил – его фантом, демонстрирующий свою уязвленную мужскую гордость.
– Я не желаю более говорить об этом, – прошептала она, моля Бога, чтобы спор закончился раньше, чем будут произнесены слова, которые уже нельзя забрать назад.
– А я желаю. Нам нужно многое обсудить.
Экипаж остановился. Дождавшись, когда лакей откинет лестницу, Бьянка проговорила:
– Леклер, я не собираюсь ссориться с тобой. И… я совершенно без сил. Спокойной ночи.
Выбравшись из экипажа, Бьянка гордо зашагала к дому; Верджил следовал за ней чуть поодаль.
– Тебе от меня не отделаться, как от одного из тех ничтожных поклонников…
– Увы! – Бьянка прошла через освещенную свечами прихожую. Второй этаж был закрыт – вероятно, все уже легли спать. – Поскольку это дом твоей сестры, я не вправе запретить тебе входить сюда, но и выслушивать твои упреки и инсинуации не намерена. Я слишком устала, чтобы спорить, и слишком уязвлена, чтобы проявлять остроумие. Ты лишил меня одного из самых замечательных вечеров в моей жизни, превратив его в нечто непотребное. Все шло великолепно, а ты все испортил. Не знаю, смогу ли я простить когда-нибудь тебе твою грубость.
Обвинения Бьянки заставили Верджила остановиться; его взгляд несколько смягчился.
– Прости меня, если я был груб с тобой. Давай пройдем в библиотеку, нам нужно поговорить.
– Можешь проповедовать, но только без меня, дорогой опекун. Я иду спать.
Бьянка собралась отправиться наверх, но Верджил схватил ее за руку.
– Постой!
– Оставь меня, Леклер. Не устраивай сцен или ты перебудишь всех в доме.
– Я перебужу весь город, если мне будет угодно, черт возьми!
Бьянка вырвала руку.
– Да заткнись же ты, наконец! И пойми, я все равно сделаю по-своему; так что спокойной ночи.
"Заткнись". От кого, черт побери, она набралась таких слов?
Впрочем, Верджил понимал, от кого. От экспансивной, восторженной передовой молодежи, которая слеталась в дом Пен, как пчелы в доселе неведомый им цветущий сад. Бывая у Пенелопы, он прилагал титанические усилия, чтобы отвадить их, но они всякий раз возвращались снова.
Когда виконт вошел в библиотеку, свечи были уже потушены, камин не горел, но портвейн он все равно отыскал; однако на этот раз вкус напитка не доставил ему удовольствия и не унял его раздражения.
Верджил вынужден был признаться себе, что причиной его дурного расположения являлась не только Бьянка. Назавтра ему предстояло исполнить одну, связанную с расследованием смерти Милтона тягостную обязанность. О предстоящей встрече Верджил думал с отвращением; она раздражала его не меньше, чем выступление Бьянки, и он находился не в духе, уже собираясь в театр.
Его мир грозил развалиться на части. Дружба и любовь, на которых он зиждился, обернулись лицемерием и притворством, как и вся его жизнь.
Нынешний вечер свидетельствовал о том, что Бьянка ускользает из его жизни. Она жила рядом, занималась с синьором Барди, заводила новые знакомства, наслаждалась своей молодостью и, набираясь опыта, все больше отдалялась от Верджила. Он чувствовал, что пропасть между ними растет. Иногда он спрашивал себя, помнит ли она вообще о том, что должна дать ему ответ, решить, выйдет за него замуж или нет.
Будь на то его власть, Верджил непременно запретил бы ей выступать на сцене. Он собственными руками задушил бы синьора Барди или, по крайней мере, подкупил его, если бы только мог предположить раньше, что преподаватель способен предложить ей такое.
Бьянке понравилось выступать. В этом не было сомнений. Однажды Каталани заметила, что волшебство, творимое искусством, ощущается артистами в десять раз сильнее, чем публикой, для которой оно создается. Интересно, каково находиться на сцене, когда музыка раздается со всех сторон? Наверное, это все равно, что с головой погрузиться в океан чувств. Наблюдая сегодня изумление Бьянки, Верджил со всей очевидностью осознал: за один-единственный вечер он растерял почти все свои преимущества в борьбе за нее.
Он вспомнил, как она улыбалась, увидев его в коридоре, и как напустила на себя холодность, заметив его гнев. В негодовании он не обратил в ту минуту внимания на то, что ее улыбка предназначалась только ему.
Его раздражение мигом прошло. Чувствуя подавленность, которая никак не была связана с выпитым спиртным, Верджил отставил бокал с портвейном. Снова и снова в его памяти возникала эта сменившаяся обидой улыбка.
Ему нет оправданий. Нужно оставаться честным до конца и признаться самому себе, что его жестокость была намеренной. Все происходящее этим вечером он воспринимал как свое личное дело, хотя на самом деле являлся всего лишь гостем на чужом празднике. Его присутствие в театре не имело для Бьянки никакого значения. Возможно, затевая ссору, он сознавал это и хотел убедить себя, что роль, отведенная ему, не сводится к роли немого статиста.
В доме стояла мертвая тишина, и Верджил пожалел, что поблизости нет слуг. Он бы послал за Бьянкой, чтобы попросить ее спуститься к нему, – ему не хотелось, чтобы день закончился так, как закончился.
Он медленно вышел в коридор. Входная дверь была уже заперта – верный знак, что никто из прислуги больше не появится. Нигде не горело ни одной свечи, но Верджил знал этот дом как свой собственный и мог пройти по нему с завязанными глазами.
Тишина оглушала. Быть может, она еще не спит. Он пойдет и попросит у нее прощения, а затем выйдет через дверь, ведущую в сад.
Бьянка действительно не спала – она еще даже не ложилась и сидела полураздетая в кресле у камина. Она ничуть не удивилась, когда Верджил вошел, лишь подняла на него печальные глаза и вновь потупилась. Неужели она ждала его? Ее руки бессильно лежали на коленях.
– Больше никаких поучений, Леклер.
– Да, конечно.
– Что тогда? Тебе опасно появляться здесь.
Бьянка выглядела очень несчастной. Верджилу захотелось обнять ее, но он побоялся прикоснуться к ней.
– Прости, я и впрямь пытался испортить тебе вечер. Твое счастье… испугало меня.
Бьянка поднялась и задумчиво прошлась по комнате.
– Меня оно тоже испугало. Какая мука! Только не говори, что я одним своим словом могу положить ей конец; я и сама это знаю. – Она взглянула на него с укором. – Сегодня вечером ты говорил со мной как с чужой. Если, по-твоему, мы отдалились друг от друга, моей вины тут нет – это не я избегаю встреч.
– И не я.
– А вот как раз ты и избегаешь. В последние несколько недель мне нечасто доводилось видеть тебя. Ты даже не известил меня о том, что придешь сегодня. Мне остается только гадать, не забыл ли ты меня. Когда ты все же появляешься, я радуюсь каждому, даже незначительному, знаку внимания с твоей стороны…
– Разве ты не знала, что все произойдет именно так? Демонстрировать наши отношения на людях и кричать во всеуслышание о своей любви я не могу, а посему, вынужденный играть роль опекуна, не нахожу удовольствия в том, чтобы сидеть в гостиной Пен в обществе других мужчин, которым дозволено ухаживать за тобой открыто.
– Но ты мог бы устроить…
– Нет.
– Ты мог бы, по крайней мере, целовать меня перед уходом, давая понять, что не охладел ко мне.
– Я ничуть не охладел к тебе, и потому мне тяжело ограничиваться одним только поцелуем.
Бьянка, словно не находя себе места, продолжала расхаживать по комнате, которая вдруг стала для нее тесной. Наконец она с вызовом посмотрела на Верджила.
– Я делала это намеренно. Я нарочно поощряла этих молодых людей, приняла цветы и разговаривала с ними, так как я хотела показать, что они не представляют никакой опасности ни для меня, ни для моей нравственности. Именно так моя мать обходилась с мужчинами, которые добивались ее, – она отвечала им учтиво, но не подпускала к себе. Такое поведение мне кажется разумным.
– Возможно; но вряд ли таким образом ты сможешь повлиять на мнение общества. В любом случае смотреть на это мне невыносимо.
Бьянка приподняла бровь.
– Ты очень ясно дал это понять, и в этом, наверное, еще одна причина, по которой я так поступила вечером. Я хотела возбудить в тебе ревность.
– Возбудить во мне ревность?
– Да, ревность. Мне, право, хотелось этого.
– Оказывается, мои раскаяния и извинения за недостойное поведение, которые ты приняла, напрасны, и на самом деле я был прав?
Бьянка пожала плечами:
– Я не могла не признать, что отчасти мои действия продиктованы желанием заставить тебя ревновать.
– И чего ты этим добиваешься? Разве что сделаешь нас обоих несчастными…
Бьянка подошла к Верджилу вплотную, и на него пахнуло ее духами; шелк ее пеньюара коснулся его ног.
– Ну, – начала она, теребя концы пояса и тем самым поддразнивая его, – по крайней мере, мне удалось заманить тебя к себе в спальню.
Бьянка лукаво улыбнулась, и сердце Верджила замерло. Находившаяся прямо за его спиной дверь внезапно отодвинулась на много миль.
Пеньюар упал к ее ногам. Теперь тело Бьянки от груди до самых бедер скрывал корсет; грудь покрывала тончайшая ткань сорочки, а бедра – панталоны и белые чулки с подвязками выше колена.
В этот момент мир перестал существовать для них, и они остались только вдвоем. Зовущие глаза Бьянки зажгли в Верджиле прежний огонь.
– Дорогая, неблагоразумно с твоей стороны искушать сгорающего от ревности мужчину.
Бьянка опустила глаза.
– Главное, что ты горишь, Леклер, а от чего, мне нет дела.
Черт! Верджил приблизился к ней.
– Какая ты все-таки опасная и… немного порочная.
– Только с тобой, Леклер.
– Ты сама только что призналась в обратном.
– Это не то. На самом деле для них я не опасна. Но я действительно использовала их, чтобы расшевелить тебя, а это нехорошо.
Они стояли вплотную, не касаясь друг друга.
– Очень нехорошо.
– Я вела себя скверно?
– Очень скверно.
– Ничего не поделаешь, Леклер, придется тебе наказать меня.
Бьянка забралась на кровать и, положив одну на другую подушки, легла на них животом, демонстрируя безропотное подчинение и готовность принять наказание, а затем посмотрела на Верджила.
Горевший в ее глазах огонь желания взволновал его даже больше, чем ее поза. Восставшая плоть уперлась в стеснявшую ее одежду, сердце неистово колотилось…
Верджил провел рукой по ноге Бьянки и, взявшись за край панталон, разорвал их. Опустившись рядом на колени, он наклонился к ней и стал целовать бретельки сорочки, пока соски ее грудей, выступавших над корсетом, не напряглись в нетерпении. К каждому из них он по очереди припал губами.
Раздеваясь, Верджил не сводил глаз с прекрасного, раскинувшегося перед ним тела Бьянки. Охваченная страстью, она завороженно следила за тем, как он сбрасывает с себя одежду, отстегивает воротничок, и глаза ее горели таким же ненасытным огнем. Верджил почувствовал мускусный запах ее возбуждения. Обнаженная и беззащитная, она лежала перед Верджилом, и ее бедра едва заметно двигались.
Достав из кармана жилета часы, Верджил взглянул на них и положил их рядом с кроватью возле свечи.
– Скорее, – шепнула Бьянка, протягивая к нему руку.
– Нет. – Сняв с себя рубашку, а затем и белье, Верджил встал перед ней и, положив ее ногу себе на плечо, стал целовать внутреннюю часть ее бедра. – Не надо спешить.
Прижавшись щекой к ее спине, он отмечал поцелуями каждый позвонок, спускаясь все ниже, к ягодицам и бедрам, и, наконец, добравшись до подвязки на чулке, все еще остававшемся на одной ноге Бьянки. Тугой корсет – возбуждающее препятствие – был давным-давно снят.
Умиротворенно вздохнув, Бьянка пошевелилась, устраиваясь поудобнее на подушке и подставляя Верджилу тело для интимных поцелуев, которым он научил ее в этот раз.
Ее закинутые за голову руки, прижатая к простыне щека, призывные изгибы ее тела, даже когда она отдыхала, говорили о невероятной чувственности, пробуждая у Верджила ответное желание.
– Скоро рассвет. Мне нужно идти. – Он перевернулся на спину и прижал Бьянку к груди. Занимавшийся день напомнил ему о намеченной на это утро встрече, идти на которую Верджилу не хотелось, и не только потому, что приходилось расстаться со столь замечательной любовницей.
Бьянка недовольно вздохнула, точно смена дня и ночи представляла досадную помеху, придуманную специально для того, чтобы ограничить их с Верджилом свидание.
– Ты придешь вечером?
– Нет.
– Никто не узнает. Ты же остался на эту ночь, и…
– И, если повезет, все пройдет так же гладко в следующий раз? Но это значит лишний раз искушать судьбу. Все остается по-прежнему, дорогая.
Как тяжело это слышать. Вздохнув, Бьянка грустно поцеловала Верджила.
– Невозможно испытывать судьбу более чем ты сегодня.
– Я решил: двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Он, мягко отстранив Бьянку, встал с постели. Она в полудреме наблюдала за ним. Одеваясь, Верджил изо всех сил старался не показывать своего отвращения ко всему, что составляло заключительную часть их свидания. Взгляды на часы, необходимость соблюдать унизительные предосторожности очень напоминали ему визиты к женщинам, которые никогда не становятся женами. Увы, Бьянка, словно порхающая над пламенем бабочка, рискует попасть в их число.
Верджил встал рядом с кроватью и посмотрел на нее. В их глазах, устремленных друг на друга, отразилось впечатление о проведенной вместе ночи. Он позволял себе с ней такие вольности, какие мало кто из мужей мог себе позволить со своими женами. Верджилу становилось труднее и труднее решать, как вести себя с Бьянкой дальше, и какими правами он может воспользоваться по отношению к ней.