Она тяжело дышала, когда он сместился к изножью кровати, чтобы снова припасть к ее груди. Более агрессивно, более яростно. Более властно.
И она все позволяла ему, впитывая ощущения, которые он щедро ей дарил.
Когда с ее уст сорвался тихий стон, когда пальцы, запутавшиеся в его локонах, ослабли, он понял, что победил.
И сполз еще ниже, прокладывая на ее теле дорожку из поцелуев.
Его язык лизнул ее пупок. Пенелопа охнула и снова вцепилась в его волосы, слишком занятая ощущениями, чтобы думать связно. И он воспользовался этим. На ее долю остались только чувства. Чувства, ошеломившие ее. Накатывавшие, словно морской прибой. Восхитительные, бесстыдные, опасные… И все же она без колебаний отдалась всему, что он предлагал. Чего хотел. Слишком стремилась знать, и он давал ей эти знания.
Он сполз еще ниже и раздвинул ее колени, устраиваясь между ними. Жаркие поцелуи обожгли ее живот. Она стала извиваться, изнемогая от сладостной боли.
Его губы прижались к складке у развилки ног. Кончик языка провел линию, словно стрелку, ведущую к…
Она вздрогнула.
– Что?..
Вместо ответа он прижался губами к завиткам внизу ее живота, и она едва не взвизгнула. Попыталась схватить его за плечи, но его рука придавила ее к постели, а другая отвела в сторону ее бедро… Открыв ее так, чтобы он смог наглядеться вволю.
Шок и потрясение лишили ее возможности двигаться. Она взглянула на него, и то, что увидела в его лице… Господи, помоги ей!
Потом он нагнул голову и прижался губами к ее лону.
Ее словно прошило молнией. Расплавившей ее нервы и превратившей в олицетворение желания.
Безумного голода. Голода, бурлившего в ее венах.
Она разом ослабела. И, беспомощная, изнемогающая, лежала, позволяя ему показать все, что она хотела знать. Позволяя ощущениям овладеть ею.
Позволяя ему унести ее туда, где правили желание и страсть, где царили жар и исступленная жажда.
Она не могла дышать свободно.
Струи желания так туго опутали ее, что она боялась рассыпаться на мириады осколков.
И вдруг он проделал языком то, что раньше – пальцами: медленное проникновение и отступление.
Тут и произошло то, чего Пенелопа так опасалась.
Она рассыпалась. На мириады осколков тепла, света и блаженства.
Жадно впитывая все, что могла.
Но яркий свет померк, оставив ее странно опустошенной. Словно это было не все. Словно она ждала чего-то большего.
Она открыла глаза. Он поднял голову, наблюдая за Пенелопой.
Увидев, что она пришла в себя, он приподнялся над ней, прекрасный, как могущественный бог.
Зная, что он терзается желанием к ней, она нашла в себе силы изогнуть брови:
– Это все?
Вместо ответа он снова раздвинул ее ноги и лег между ними. Что-то твердое уперлось в лепестки ее лона в поисках входа. Пенелопа задрожала.
Приподнявшись на локте, он нашел губами ее губы, и медленный, томительный поцелуй заставил ее потерять голову.
– Это была прелюдия, – прошептал Барнаби. – А это…
Он медленно, мощно вонзился в ее влажную жару.
– … это начало основного действия.
Он ощутил преграду, отступил и вновь вонзился, резко, безжалостно, прорвав препятствие и глубоко входя в ее девственное тело.
Пенелопа не вскрикнула. Только больно прикусила губу.
Склонив голову, напрягаясь, тяжело дыша, он старался ждать, пока утихнет ее боль.
Она сосредоточилась, прислушиваясь к тому, что происходит в ней, и улыбнулась.
Неожиданный свет в ее глазах, безмятежная улыбка, улыбка женщины, которая знает, что он хочет сделать, и одобряет это, окончательно покорили его.
Он со стоном капитулировал и поцеловал ее.
И дал им обоим то, что они желали.
Снова вошел в нее, унося обоих в долину чувственных наслаждений. И удерживал ее там с каждым размеренным выпадом. С каждым глубоким, мощным проникновением.
Они словно вновь вальсировали, и она во всем повиновалась ему. Ее тело извивалось под ним. Получая, принимая, отдавая.
Наслаждение росло, раскаляясь с каждым мгновением. Становясь все настойчивее, все сильнее.
Он отказывался спешить, и – о чудо из чудес – она не подгоняла его. Они двигались в едином ритме, и в каждом стоне, в каждом вздохе, в каждом ободряющем шепотке звучали восторг и восхищение.
Каждое ее прикосновение воспламеняло его, но все это было ничто по сравнению с раскаленным жаром ее лона. Потаенные мышцы сжимали его плоть, вбирали все глубже.
Темп движений постепенно убыстрялся. Она извивалась под ним, впиваясь ногтями в спину. Требуя большего.
Он прерывисто вздохнул и подчинился. Ощущения, нахлынувшие на него, были острее, ярче, мощнее, чем раньше.
Каждое движение, каждое прикосновение дарили ему блаженство.
Барнаби, у которого было столько женщин, наслаждался, словно впервые. Он в жизни не поверил бы, что столь невинная девушка, какой была Пенелопа, могла так полно и безоговорочно завладеть его сердцем. Пробудить первобытные страсти, которые он обычно подавлял, держал в тугой узде, чтобы не шокировать очередную любовницу.
Но с ней ему не требовалось сдерживать себя. С ней все моральные преграды пали, и осталось лишь безграничное желание.
Она сама не знала, почему подняла ноги и обвила ими его бедра. И приняла его глубже. Еще глубже…
Пока он не почувствовал, что коснулся самого солнца.
Она со сдавленным криком забилась в конвульсиях наслаждения.
И увлекла его за собой. Мощная разрядка заставила его впервые в жизни почувствовать себя полностью и абсолютно свободным.
Барнаби не знал, сколько времени прошло, прежде чем он приоткрыл глаза и глянул на распростертую под ним Пенелопу. Ресницы веерами лежали на щеке, лицо было спокойным, если не считать сияющей улыбки, изогнувшей кончики губ.
Он ответил столь же восторженной улыбкой. И едва нашел в себе силы прижать ее к себе, молясь лишь о том, чтобы и она отдала ему свою душу. Так же безоговорочно, как он вручил ей свою.
Глава 14
– Спасибо, миссис Эппс. Я дам знать папе.
Гризельда с улыбкой отошла от пожилой леди, которая вот уже несколько минут настойчиво расспрашивала ее об овдовевшем отце.
Прекрасно играя свою роль, Стоукс недовольно заворчал: типично мужская реакция, означающая "может, хватит, наконец", хмуро кивнул миссис Эппс и, вцепившись в локоть Гризельды, потащил ее прочь.
– Спасибо, – улыбнулась Гризельда. – Я думала, что никогда от нее не отделаюсь.
– Я тоже.
Стоукс, продолжая хмуриться, огляделся. Хотя улица, по которой они шли, когда-то была вымощена по всей ширине, во многих домах имелись нависающие карнизы, почти у каждого крыльцо выходило прямо на мостовую. Вдоль стен было навалено столько ящиков и коробок, что улица превратилась в извилистую тропинку.
– Уверены, что нам нужно именно сюда?
Гризельда бросила на него веселый взгляд.
– Уверена. Совсем недавно я жила неподалеку отсюда.
– Недавно… это десять лет назад?
– Как вы тактичны! – улыбнулась. Гризельда. – Шестнадцать. Я ушла отсюда в пятнадцать лет, чтобы стать ученицей модистки, но достаточно часто навещала отца.
Стоукс покачал головой. Сам он давно перестал понимать, где именно находится, тем более что узкие извилистые улочки были погружены в густой смог. Зато он наконец узнал ее возраст: шестнадцать плюс пятнадцать равняется тридцати одному. Значит, она на несколько лет старше, чем он полагал. Превосходно, если учесть, что ему самому – тридцать девять.
Сейчас они уходили от центра города. Олдгейт и Уайт-чепел остались позади. Впереди был Степки. Они искали некоего Арнольда Хорнби. В пятницу, распространив объявления на Петтикоут-лейн и Брик-лейн, они отправились по адресам Слейтера и Уоттса и в каждом случае собрали достаточно сведений, чтобы убедиться: ни тот, ни другой не могут быть содержателями воровской школы.
Поэтому они углубились в самое сердце Ист-Энда – зашли на крайне опасную территорию.
Он глянул на Гризельду, но если она и нервничала, то не подавала виду. Несмотря на то, что оба были в своей "ист-эндской маскировке", все же в этих местах казались слишком хорошо одетыми.
Но она продолжала уверенно идти вперед. Он шагал рядом, постоянно оглядываясь и все больше настораживаясь.
При этом Стоукс прекрасно сознавал, что, будь он один, не испытывал бы ни малейших неудобств.
Они достигли развилки, и Гризельда без колебаний свернула влево.
Он взял ее под руку, и они вошли в кабачок, не обращая внимания на лачугу с зеленой дверью.
В глубине за столом сидели трое громил, но других посетителей, кроме них, не было. Правда, было слишком рано: остальные, возможно, скоро начнут подходить.
Один столик стоял как раз перед окном. Деревянные ставни были широко раскрыты, что позволяло беспрепятственно рассматривать стоявшее напротив здание. Гризельда направилась именно к этому столику. Стоукс последовал за ней и едва не выдвинул стул для дамы, но вовремя спохватился. Она уселась самостоятельно, лицом к окну. Он устроился рядом и положил руку на спинку ее стула, давая понять, что эта женщина принадлежит ему, и вызывающе уставился на громил. Те поспешно отвели глаза.
Удовлетворившись увиденным, он обернулся к Гризельде. Она подалась в его сторону, погладила его руку, лежавшую на столе, и прошептала:
– Совершенно ни к чему запугивать местных жителей.
Он передернул плечами и стал смотреть в окно.
Откуда-то появилась изможденная служанка, почти девочка, и спросила, что они будут есть. Пробурчав, что требует пинту эля, он предоставил Гризельде делать остальной заказ. К его удивлению, она не пыталась ничего выведать у служанки, а просто перечислила блюда.
– Я ушла отсюда, потому что знала: если останусь, скорее всего стану такой, как она… – Гризельда кивком показала на официантку. – Без всякой надежды на лучшее будущее.
– Поэтому вы много работали, чтобы стать самостоятельной и не жить в трущобах.
– Да, мне это удалось, – усмехнулась она. – Но сейчас я существую между двух миров и не принадлежу ни одному.
– Я знаю, каково это, – неожиданно сказал он. Гризельда с любопытством уставилась на него.
– Неужели?
– Видите ли, я не совсем джентльмен, и все же меня нельзя считать обычным полицейским. Я получил хорошее образование в местной классической школе.
В этот момент появилась девушка с подносом, на котором стояли две миски рагу, выглядевшего очень аппетитно, и тарелка с ломтями хлеба, немного черствого, но вполне съедобного. Ощутив аромат рагу, Гризельда искренне похвалила девушку. Та немного оттаяла, но Гризельда ни о чем не стала ее расспрашивать.
Они уже успели доесть рагу и терпеливо ждали возвращения официантки, когда зеленая дверь открылась и оттуда выступила пухлая брюнетка лет двадцати пяти. Оставив дверь приоткрытой, она устремилась к кабачку.
– Эй, Мейда! – крикнула она, подбоченившись. – Будь добренькой, дай мне пять пинт!
Мейда съежилась, исчезла в глубине зала и вернулась с деревянным подносом, на котором стояли пять пенящихся кружек пива.
– Пока, – бросила брюнетка, беря у нее поднос. – Запиши на наш счет. Арнольд попозже зайдет и заплатит.
Мейда кивнула и, вытирая руки тряпкой, посмотрела вслед брюнетке, исчезающей за зеленой дверью.
– Вижу, у вас здесь оживленно, – пробормотала Гризельда.
Мейда поморщилась:
– Можно сказать и так. Интересно, сколько в них влезет за утро?
– Так вот как обстоят дела?
– Да.
Мейда подобралась поближе, готовая разоткровенничаться:
– Их там трое. То есть девушек. Бедный старина Арнольд. Когда он сказал, что к нему приезжают три племянницы, все думали, что он врет. Но я слышала, как они ругаются, так что, полагаю, он им действительно дядя. Несчастный старый скряга – хорошо еще, если они платят несколько пенсов за жилье. Но девушки, можно сказать, неплохо зарабатывают, да и соседи они хорошие, ничего не скажешь.
– И никаких племянников? – небрежно бросил Стоукс, словно от нечего делать. В конце концов, обсуждать все виды преступной деятельности было любимым занятием здешних сплетников.
– Не-а.
Мейда переступила с ноги на ногу.
– Ничего подобного тут не водится. Этим больше занимаются богатенькие щеголи, а сюда они не заглядывают. Заметьте, я уверена, что Арнольд был бы не прочь иметь еше одного мужчину в доме, чтобы было кому разделить с ним груз забот: эти девицы почти не выпускают его из дома. Пусть он стар, но еще крепок и может послужить хорошей защитой. А если он их дядя, что ему поделать? Так что его, можно сказать, связали по рукам и ногам.
Гризельда нахмурилась, словно что-то припомнив:
– Мой па знал в этих местах одного Арнольда… он и сам был скупщиком краденого. Как там его фамилия?
Она нерешительно взглянула на Стоукса, словно тот мог ей подсказать, и, просияв, воскликнула:
– Ормсби, вот как! Арнольд Ормсби!
– Хорнби, – поправила Мейда. – Да, это наш Арнольд. Он был в игре, но сейчас ему не до этого. Если он и выходит из дома, то дальше нашего кабачка нигде не бывает. Все ноет насчет былых времен и жалуется, что растерял все связи. – Она пожала плечами. – Если его племянницы останутся с ним, надежды никакой. Они занимают все его время.
Пожалуй, большего из Мейды не вытянешь. Он поймал взгляд Гризельды.
– Нам лучше идти.
Она кивнула.
Он встал, подождал, пока она сделает то же самое, и уронил несколько монет на стол, после чего швырнул Мейде шестипенсовик.
– Спасибо, милая. Хорошая жратва.
Мейда молниеносно поймала монету и, ухмыльнувшись, сунула ее в карман.
– Заходите еще.
Гризельда улыбнулась и помахала на прощание.
Стоукс схватил ее за руку и решительно повернул назад, к городу и цивилизации. Слова "никогда в жизни" звенели в его мозгу.
Пенелопа сидела в гостиной леди Карнеги, делая вид, будто слушает оживленные политические споры. Ноябрьский званый ужин леди Карнеги был одним из значительных событий в политических кругах и давался как раз перед окончанием парламентской сессии, после чего большинство членов парламента удалялись на зиму в свои поместья.
Сегодня был их шанс обсудить последние дебаты в обеих палатах.
Пенелопа ожидала прихода Барнаби.
Адэра наверняка пригласят на сегодняшний ужин. Помимо того, что он сын своего отца – а граф активно занимался политикой, – он еще был тесно связан с работой полиции, и это делало его ценным источником информации.
И, словно услышав ее мысленный призыв, Барнаби, в компании лорда Неттлфолда, вошел в гостиную, направился к леди Карнеги и что-то сказал. Та рассмеялась, похлопала его по щеке и отпустила. Неттлфолд последовал за ним, очевидно, собираясь продолжить разговор.
Барнаби остановился и оглядел комнату. Взгляд синих глаз обежал толпу и остановился на лице Пенелопы. Та на секунду встретилась с ним глазами и отвернулась к лорду Молино, защищавшему новые реформы. Барнаби остался на месте, беседуя с Неттлфолдом.
Прекрасно. Неттлфолд был одним из немногих в этой гостиной, кто принадлежал к ее поколению. Раньше он считал, что она присутствует на подобных вечерах, стремясь найти подходящую партию. На самом же деле она хотела быть в курсе последних политических тенденций, которые могли бы, так или иначе, отразиться на благоденствии приюта. Кроме того, здесь она могла встретиться с потенциальными спонсорами.
Она не хотела проводить вечер, отпугивая Неттлфолда.
Барнаби, очевидно, был того же мнения и, поскорее закончив разговор, стал пробираться к тому месту, где сидела Пенелопа.
Подойдя ближе, он взял ее руку.
– Добрый вечер, сэр, – промурлыкала она, обмахиваясь веером. Пришлось подождать, пока он и Молино обменяются приветствиями. К счастью, дела полиции Молино не интересовали.
Но тут подошел их хозяин, лорд Карнеги, которому не терпелось перемолвиться словом с Молино. Все четверо обменялись улыбками и расстались. Барнаби отвел Пенелопу к стене, подальше от беседующих, и, заметив решимость, горящую в ее глазах, прошептал:
– Мы пока не сможем уйти.
– Конечно, нет, – вздохнула она, обводя взглядом гостей. – После ужина. Вы знаете, как бывает, когда джентльмены как следует выпьют. Нас не хватятся еще несколько часов.
– Ваша матушка здесь?
– Нет. Она слишком устала. Хочет отдохнуть. Иногда с ней такое бывает.
– Так вы здесь одна? – поразился он.
– Я здесь как директор приюта. Не как мисс Пенелопа Эшфорд. Поэтому светские хозяйки, в большинстве своем знающие меня с рождения, ничего особенного не видят в том, что я появляюсь на приемах без мамы.
Он вскинул брови, но должен был признать, что если никто не следит за ней, им будет легче ускользнуть.
– Значит, после ужина, когда мы вернемся в гостиную.
Пенелопа кивнула:
– В противоположном конце дома есть прелестная гостиная. И хотя у меня нет опыта в подобных вопросах, думаю… это идеальное место для обсуждения близкой нам темы.
Его губы дернулись в полуулыбке.
– Прекрасно. Но пока ведите себя благоразумно.
– Разумеется.
Высокомерно поджав губы, она отошла и присоединилась к компании миссис Хендерсон.
Барнаби, в свою очередь, отошел к другой группе, жаждавшей обсудить нынешнее состояние лондонской полиции. Отец Барнаби был в городе, но сегодня ужинал с министрами. Он заедет позже. А пока Барнаби был вынужден его заменять. И, если хочет улизнуть вместе с Пенелопой, так чтобы его отсутствия не заметили, должен прежде всего удовлетворить любопытство окружающих.
Поэтому он переходил от одной компании к другой, хотя голова его была занята иным: он пытался угадать, что принесет сегодняшнее свидание.
Ужин длился бесконечно, как и застольные разговоры, но наконец лакеи унесли последние тарелки. Как было принято на таких собраниях, мужчины не остались в столовой, а последовали за дамами в гостиную, где подавали портвейн и бренди для смазки голосовых связок во время дальнейших дискуссий.
Отказавшись от предложенного лакеем бренди, Барнаби снова направился к Пенелопе.
Он взял ее руку и положил себе на сгиб руки:
– Где этот салон?
Пенелопа показала на боковую дверь:
– Там.
Открыв дверь салона, она переступила порог и огляделась. Все было так, как она помнила: уютная комната, выходящая окнами в опустевший сад. Удобная мебель: два мягких дивана, углом стоявших перед камином, кресло и несколько пристенных столиков. У одной стены стояло бюро. Темный угол занимала арфа. Лампа не была зажжена. Не горело ни одной свечи: очевидно, в этой комнате не предполагалось принимать гостей. Но им хватало и лунного света.
Она подошла к диванам и обернулась. Он оставался в дверях.
– Эта подходит? Я слышала, что леди и джентльмены часто встречаются на подобных собраниях в таких, как эта, комнатах.
Это одна из причин, по которым она устроила сегодняшнее свидание. Понять всю прелесть опасности подобных встреч. Узнать, чему еще он может ее научить. Испытать желание. Изведать страсть.
– Посмотрим, куда заведет нас желание.