– Ну, так прекрати о них говорить, потому что, это может огорчить маму. Понимаешь, первая миссис Стокланд так их любила, что держала их под замком в том шкафу. Подумать только, что ты их унюхала!
– Это Доминик.
– Понятно. Итак, как тебе было сказано, никому ни слова, ясно? Это может огорчить твою маму.
– Почему?
– Почему? Когда? Как? Сколько раз за день ты это спрашиваешь?
– А как же иначе? Как узнать что-то, если не спрашивать?
Лилит смотрела на нее почти робко. Она была миловидной девочкой, очаровательным ребенком, самой привлекательной из всех детей, за исключением, конечно, Лея и, некоторые бы сказали, Доминика. Лилит хотела бы нравиться Керенсе; сама она готова была сделать ее своей любимицей. Ей так много было в Керенсе понятно и симпатично. Странно, что Керенса, казалось, намерена была держаться с ней, как никто из детей, недружелюбно. А Лилит, ко всему прочему, имела на Керенсу виды. Керенса и Лей должны были когда-нибудь пожениться.
– Конечно, ты должна спрашивать, если собираешься что-то выяснить, – сказала она задабривающим тоном. – Ну, слушай, я тебе кое-что расскажу. Первая жена твоего отца пребывала в той комнате... день и ночь она проводила там, потому что была очень больна. Но она любила выпить, что для нее было вредно. Она держала это питье взаперти в том шкафу, чтобы люди не знали, сколько она выпила. Только об этом ни слова, помни. Это была несчастливая семейная жизнь, и твой отец хочет все о ней забыть, поэтому не начинай спрашивать никаких своих "как", да "почему", да "когда", ясно?
– Не буду, – ответила Керенса, но не могла скрыть своего возбуждения, – не буду ничего начинать.
Она нашла Доминика и рассказала ему все.
– Я узнала секрет, Ник. Пахнет коньяком, джином и виски.
У папы до мамы была жена, но он был с ней несчастлив, поэтому хочет все забыть.
Доминик серьезно кивнул.
– Верно. Он и говорит таким голосом: "Хочется все забыть".
– Поэтому мы не должны никому ничего говорить, Доминик... ни одной душе. Я рада, что это оказался не настоящий скелет... ну, не тот, что под досками. Мне бы это не понравилось.
– Я рад, что с этим все кончилось, Керри.
Керенса кивнула, но она вовсе не была уверена, что подобные дела когда-нибудь кончаются.
Она была старше Доминика, и, несмотря на его разумность, была уверена, что он не знает так хорошо странный мир взрослых, как знает его она.
* * *
Годы Аманды текли спокойно, оставаясь в памяти благодаря разным праздникам: дням рождения детей, которые торжественно отмечались в библиотеке; Рождеством, когда красиво украшалась мишурой и подарками елка согласно недавнему, но уже ставшему популярным обычаю, введенному супругом правящей королевы; дням летнего отдыха, проводимым за городом с матерью Хескета, посвятившей свою жизнь сыну и его детям. Она была уверена, что теперь Хескет счастлив и что мучившие его в первые годы этого брака укоры совести утихли. Мысль о том, что Доминик родился слепым из-за того, что его отец позволил себе грех любить Аманду, пока еще была жива Белла, казалось, забылась. Теперь у них появился маленький Денис, крепкий, нормальный, здоровый мальчик, правда, не такой милый, как Доминик, но кто может привлекательностью сравниться с Домиником?
Аманда часто с любовью размышляла о своих детях. Ни у кого из них не было чувства ревности к Доминику, с которым все окружающие невольно обращались более нежно, чем с другими детьми. Клавдия и Марта, бывало, ссорились из-за куклы или из-за книжки с картинками, но ни одна из них никогда не отказала Доминику в том, что ему хотелось. Возможно, причина была и в том, что Доминик никогда не претендовал на то, что, как он думал, хотелось другим. Аманда начала склоняться к мысли, что недуг Доминика по большому счету не такой уж и недуг, поскольку маленький слепой мальчик, казалось, прививает другим детям доброту, терпимость и ответственность за тех, кто слабее.
Итак, если не принимать во внимание небольшие перепалки, незначительные волнения, маленькие несоответствия, то это была вполне счастливая семья.
Даже Лилит была довольна. Ее встречи с Фритом были нерегулярными, но они знали друг друга уже так давно, что их отношения были похожи на своеобразное супружество. Фрит так и не женился; казалось, он вполне удовлетворен положением вещей.
Он не был таким ревностным работником, как Хескет. Аманда теперь подозревала, что его стремление приобрести профессию врача в те давние дни в Корнуолле было просто желанием избавиться от ограничений деревенской жизни. У него был небольшой, но избранный круг пациентов из среды богатых людей; в основном это были женщины. Он главным образом наслаждался жизнью, много путешествовал, проводя почти все зимние месяцы вне Англии и оставляя вместо себя ассистента лечить богатых женщин.
– Они тем больше меня ценят, – говаривал он, – чем меньше я доступен.
Фрит заявлял, что он эгоистичен и ленив; его бы никогда не заинтересовал приют доктора Барнардо, как он заинтересовал Хескета. Хескет был так серьезен, так настроен быть полезным людям. Поэтому он постоянно много работал, не щадя себя, и большую часть времени посвящал благотворительности.
Аманда встречалась с сестрой Фрита Алисой и с Энтони, своим кузеном, когда они приезжали в Лондон. Фрит сказал, что было бы глупо не встречаться с ними. Восстановление отношений с Алисой доставило ей радость; им было о чем поговорить, так как у Алисы родилось уже шестеро детей. Что касается Энтони, то теперь Аманда удивлялась, как это она могла когда-то бояться этого упитанного человека среднего возраста. Она могла себе представить, что он какое-то время злился на нее за то, что она от него сбежала. Но в конце концов Энтони ничего не потерял из-за ее побега, поскольку теперь он стал наследником ее отца, и Аманда была уверена, что Алиса стала для него такой подходящей женой, какой сама она никогда бы не могла стать.
Алиса сказала, что мать Аманды часто говорила о ней и что ей очень бы хотелось увидеть внуков. Возможно, предположила Алиса, когда они с мужем в следующий раз приедут в Лондон, то смогут привезти с собой мать Аманды.
После возвращения Алисы и Энтони в Корнуолл Аманда стала получать письма от матери, которые ее успокаивали, как будто залечилась незаживающая рана.
Так и шло время. Дни рождения, рождественские праздники, недомогания детей, признаки их взросления, волнения за них, постоянная большая любовь к ним... это была та семейная жизнь, которой ей всегда хотелось.
Денису уже исполнилось четыре года, детьми в доме в основном занимались няня и мисс Робинсон, поэтому Аманда находила время помогать Хескету в его благотворительной деятельности. Все это началось после того, как она побывала с ним в новом доме Тома Барнардо в Ист-Энде и увидела детей, которых этот добрый человек собрал на улицах, и услышала рассказанные им их грустные истории.
Вот это и есть настоящая благотворительность, подумала она тогда. Люди, подобные Барнардо, оказывающие практическую помощь, и являются настоящими филантропами. Давид и Уильям мечтали... это были неопределенные мечтания. Мечтания Давида были порождены совестливостью богатого человека, мечтания Уильяма – обидой бедняка; но их мечтания явились результатом их собственных переживаний. Теперь она поняла, что такое настоящий реформатор, человек практического склада, она смогла увидеть, в чем разница. Том не говорил: "В данном случае это справедливо, а то – несправедливо". Он говорил: "Бездомные дети голодают на улицах Лондона, поэтому я дам им кров и накормлю их; я обучу их ремеслам; я помогу им уехать из этой страны туда, где они найдут для себя достойную жизнь".
Мало-помалу дети взрослели. Керенсе исполнилось четырнадцать лет, а Лею, которого Аманда привыкла считать своим не меньше, чем Лилит, – восемнадцать.
* * *
Лей на каникулы приезжал домой. Благодаря своему усердию он преуспевал в учебе, но очень радовался, приезжая домой, потому что был сильно привязан к семье; спокойный и сдержанный, он лучше всего чувствовал себя дома.
Он любил мать, понимая, что многим ей обязан. Он сознавал, насколько она всю себя посвятила ему – не то чтобы она это подчеркивала, – и как велико было ее желание, чтобы он познал лишь счастье и успех. Ему были известны его не очень близкие родственные связи с этой семьей, и это знание было причиной его благодарности за то, что он единодушно ими в нее принят. Он понимал, как поняли это Керенса и Доминик, что в доме существуют тайны, которые он может когда-нибудь узнать; но в отличие от Керенсы он не стремился узнать эти тайны. Его вполне устраивал тот факт, что в этой любимой им семье у него было свое место.
Лея всегда радовало возвращение домой. Когда поезд прибывал на вокзал, он нетерпеливо разглядывал платформу, чтобы увидеть, кто приехал с Амандой; он всегда надеялся, что с ними будет и Керенса. Глаза Лилит, бывало, сияли, когда она замечала, как он возмужал, и она требовала, чтобы он подробно ей рассказал – хотя мало в этом смыслила – о сданных им экзаменах. Она мечтала, что он станет великим врачом... и джентльменом. Он никогда не забывал ту молитву, которой она его научила: "Пожалуйста, Господи, дай мне быть хорошим мальчиком и джентльменом".
Эта молитва о многом ему рассказала; он понял, как мать ради него старалась, как планировала его будущее, как мечтала обеспечить ему достойную жизнь, которой, если бы не благодеяние доктора, у него могло и не быть.
Но больше всего по приезде домой ему хотелось увидеть Керенсу, которую он любил. Он хотел бы, чтобы она была старше; но временами он бывал рад, что все так, как есть. Так как ему было только восемнадцать лет, то лучше, чтобы Керенса подольше оставалась ребенком, пока он не повзрослеет. Возможно, когда ему исполнится двадцать один год, а Керенсе будет семнадцать, он сможет поговорить с ней.
Если бы Керенса не была так прекрасна, так очаровательна, так не похожа ни на одну другую девушку, он мог бы предположить, что эту мысль внушила ему мать, как она внушила ему, в чем он не сомневался, многое другое. Он знал, что его мать хотела, чтобы он женился на Керенсе.
В те каникулы он не собирался говорить с Керенсой, но она казалась такой повзрослевшей, выглядевшей гораздо старше своих четырнадцати лет. Темные волосы она теперь стягивала на затылке плотной черной лентой и выглядела настоящей юной дамой. Она была рада его приезду домой. Он был ее любимым братом, так она думала, потому что хотя и любила Доминика, но ссориться с ним она не могла так, как могла ссориться с Леем, а временами ей хотелось ссориться.
– Керенса, – сказал он, – я так рад, что я твой любимец, так как...
– Так как что?
– Неважно. Я скажу тебе об этом позже.
Но Керенса была не из тех, кто мог когда-либо что-либо ждать.
– Нет. Ты должен сказать мне сейчас же. Поэтому он ей и сказал:
– Я хочу, чтобы через год или два ты вышла за меня замуж.
– Этого я сделать не могу. Ты должен будешь жениться на ком-нибудь другом. Ты мне как брат. Братья и сестры не женятся.
– Но ведь мы не брат и сестра.
– Я сказала, что похоже, будто мы брат и сестра.
– Неважно, что похоже. Мы не родные.
– Все равно я не могу. Я собираюсь замуж за другого человека.
– За другого? За кого?
– Ну, было бы неправильно сказать тебе это, потому что он пока еще об этом не знает.
– Керенса! Ты просто дурачишься, а я говорю серьезно.
– Я тоже не шучу. – Больше она не сказала ни слова. Лилит обратила внимание на подавленное настроение сына. Она спрашивала его, что с ним, но он ей ничего не говорил до дня своего отъезда в колледж.
– Это из-за Керенсы. Она собирается замуж за кого-то другого.
– Не верь ты этому! – сказала Лилит. – Она выйдет за тебя.
– Она мне сказала, что есть кто-то другой. Лилит рассмеялась.
– Керенса! Она же просто дитя. Погоди. Ведь я всегда предполагала, что вы поженитесь.
– Но если она против...
– Предоставь это мне, – успокоила его Лилит.
Она держалась властно и уверенно, и Лей снова почувствовал себя маленьким мальчиком, уверенным в ее всемогуществе.
* * *
Керенса важно прошествовала по улице и позвонила в парадную дверь дома Фрита. Ей открыл Наполеон.
– Привет, Наполеон. Мне нужно видеть твоего хозяина. Немедленно, пожалуйста. Это очень важно.
Наполеон встревожился. Он вспомнил тот случай, когда она точно так же вошла и потом тяжело болела. Наполеон заторопился вверх по лестнице.
– Вам не дурно, мисс Керенса? Не заболели ли вы снова?
– О нет. Но это очень важно.
Фрит был в своей комнате на втором этаже.
– Мисс Керенса тута, сэр, – сказал Наполеон, распахивая дверь.
Фрит отложил книгу и поднялся.
– Какая неожиданная честь, – сказал он.
Керенса подошла, все еще сохраняя торжественный вид, и подала ему руку.
– Как поживаете, мисс Стокланд?
Ј)на радостно улыбнулась, потому что он первый раз так обратился к ней.
– Я рада, что вы понимаете, что я уже взрослая. Уже не просто Керенса... конечно, не для своих друзей.
– Итак, вы внезапно повзрослели и мне уже нельзя звать вас больше Керенсой, а только мисс Стокланд. Значит ли это, что я не являюсь одним из ваших друзей?
– Конечно, вам можно сколько угодно называть меня Керенсой.
– Я рад. Я уж было начал подумывать, что до ваших ушей дошло что-то об одном из моих грехов.
Она рассмеялась. Он всегда может ее рассмешить и всегда мог. Это-то ей в нем и нравилось – взрослый человек, не законченный грешник, так она думала, но почти грешник.
– Я хотела бы с вами поговорить. Понимаю, что это очень необычно.
– Вовсе не необычно. Вы говорите изрядно. По сути, вы болтушка.
– Фрит, оставьте хоть на минуту свои шуточки. Я думаю о будущем... о вашем и моем.
– О вашем и моем?
– Вы когда-нибудь думали о женитьбе?
– Признаться, я был на грани подобного безрассудства однажды... или, возможно, дважды... за мою долгую и рискованную карьеру, но мне удалось, как вы знаете, несмотря на многие опасности, сохранить уединенный курс.
– Но ведь вы не хотите вечно идти этим уединенным курсом. Каждый мужчина должен жениться.
– Керенса, только не говорите, что вы нашли мне жену! Она самодовольно улыбнулась.
– Ну, в сущности, нашла.
– Вы удивительный ребенок! То вы сваливаетесь на меня, битком набитая холерными микробами, а теперь вы готовы предоставить мне жену. Знаете ли, я думаю, что микробы мне могут показаться более приемлемыми. Но кто эта дама?
– Едва ли она дама.
– О, это совсем скверно.
– Но когда-нибудь она станет ею. В настоящее время она просто девушка. – Тут она заторопилась: – Я думаю, что она вам весьма нравится – гораздо больше, чем вы это признаете, – и я думаю, что вы будете с ней очень счастливы.
– Сколько ей лет?
– Ей четырнадцать лет, но выглядит она старше.
– Случайно она... это не ты?
– Конечно.
– Ох... Керенса!
Он откинулся в кресле и принялся хохотать. Она подбежала к нему, уселась к нему на колени и, схватив его за плечи, принялась его трясти.
– Фрит, прекратите смеяться и отнеситесь к этому серьезно.
– Я серьезен, серьезен. Я собираюсь с мыслями. Я думаю, что в таких случаях обычно говорят "О...", скромненько так, знаешь ли. "Но это так неожиданно! Благодарю за честь, но..."
– Но! – неистово воскликнула Керенса.
– Ну, видишь ли, ты такая юная, а я такой старый, а однажды человек, считавшийся знатоком в этих делах, сказал, что юность и раздражительная старость не уживаются.
– Что значит раздражительная старость?
– Вроде меня.
– Ну, она может ужиться с юностью, а поэт не прав. Поэты почти всегда не правы.
– Керенса, – сказал он, – ты просто не понимаешь...
– Несомненно, я понимаю. Я хочу выйти замуж за вас. Не теперь, конечно, а через два года. Вы меня подождете?
Он обнял ее и крепко прижал к себе, но тут же снова принялся смеяться, и его смех рассердил ее.
– Будьте же серьезным! – сказала она, освобождаясь из его объятий.
– Я серьезен, Керенса. Но знаешь ли ты, сколько мне лет?
– Перестаньте говорить о возрасте. Он не имеет значения. Я уже много лет хочу выйти за вас замуж. Вы должны сказать мне откровенно. Есть другая?
– Где есть?
– Кто-то, на ком вы хотите жениться, конечно.
– Я не слыву намеревающимся жениться.
– Пока нет, конечно. Но такое может быть через два года.
– Понимаешь ли, Керенса, это очень серьезный шаг – женитьба.
– Я знаю о женитьбе все.
– Значит, ты хорошо осведомлена.
– Вы меня любите?
– Конечно, люблю.
– Это самое главное. Понимаете, вы должны любить меня больше всех на свете. И другой быть не должно.
– О, Керенса, я тебя обожаю.
Она обняла его за шею и крепко прижалась к нему. Он сказал:
– С твоей стороны очень мило подвязать волосы черной лентой, прийти и сделать мне предложение жениться на тебе, но я думаю, что на твоем месте я бы себя пока не связывал.
– Я хочу себя связать.
– Понимаешь, люди в твоем возрасте взрослеют медленно, а в моем – быстро старятся. Через два года ты будешь смеяться над мыслью выйти за меня замуж.
– Не буду. Уже много лет тому назад я не смеялась над мыслью выйти за вас замуж. Я всегда знала, что когда-нибудь это случится.