Но стоило Виктории остаться с ним наедине, как весь апломб покинул ее. Печально, но все ее попытки поразить доктора Оливера взрослостью и умом, новым платьем и разговором оказались безуспешными. Она поймала себя на том, что говорила быстро, с волнением, которое не могла побороть. Казалось, она забыла этикет и все хорошие манеры, которым ее когда-либо учили. Она журчала, как речка, не в силах остановить нервный поток слов, буквально вылетавших из ее уст. Она прекрасно понимала, что надо остановиться, что гораздо благоразумнее было бы, вздернув подбородок, лишь изредка и безмолвно посматривать в его сторону, не выказывая заинтересованности, но, увы, это было выше ее сил. Она все говорила и говорила, и только поцелуй доктора Оливера остановил ее.
Сейчас, вспомнив этот момент, Виктория почувствовала жар во всем теле. Этот невероятный, захватывающий дух и сердце поцелуй, при котором ослабевает все тело, был хоть и коротким, но незабываемым. Она открыла глаза и увидела, как он смотрел на нее с едкой улыбкой.
– Это помогло, – пробормотал он хрипло. Виктория ничего не ответила, и он, приподняв бровь, спросил:
– Сказать больше нечего?
На это ей удалось лишь прошептать одно слово:
– Еще...
В его взгляде промелькнуло умиление, и он наградил ее другим поцелуем, медленным и глубоким. Прикосновение губ, тепло его дыхания правили ею, и она хотела этого, она буквально растворилась в прекрасных мгновениях, ощущая дрожь, пронизывавшую все ее тело. При этом печаль и тоска... Она не поняла, откуда они взялись. Ей так хотелось, чтобы этот поцелуй продолжался целую вечность. Но увы, Оливер остановился, освободил свою шею от ее рук и решительно отстранил от себя.
Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга. Виктория попыталась истолковать напряжение в его взгляде, но – пустое – она была слишком опьянена, чтобы думать. Он расплылся в дьявольской улыбке и длинными сильными пальцами поправил ее корсет; она даже не заметила, как непристойно он перекосился! Доктор Оливер выглядел так, будто собирался еще что-то сказать, но тут брат позвал его из соседней комнаты. Доктор Оливер взял ее руку и коснулся губами пальцев.
– Самая неожиданная и приятная интерлюдия, красавица, – прошептал он и, подмигнув ей, вышел из комнаты.
Виктория боялась показаться на глаза тете. Поднялась к себе и спальню, дабы собраться с мыслями. То, что она увидела в зеркале, впечатляло: чепчик сдвинулся набок, платье помялось. Она вся горела, губы покраснели и немного опухли. Но даже если бы этих внешних примет не было, то ее глаза, излучающие радость и удивление, выдали бы ее с головой.
Было бы естественно ужаснуться своему поведению и тем вольностям, что она ему позволила, но сердце не обманешь. Как можно было здраво мыслить, когда впервые в жизни она хотела чувствовать, и это получилось! Еще ни одному из многочисленных мужчин, добивавшихся ее расположения во время сезона, она не позволяла поцеловать себя. Она мечтала о первом поцелуе, придумав даже целый сценарий: "это" должно было состояться в красивом саду, где Он попросил бы разрешения и она бы согласилась... Но все ее планы в один миг испарились. Даже в самых безумных фантазиях она не могла вообразить хоть что-то, подобное тем волнующим, волшебным мгновениям, которые разделила с доктором Оливером. Виктория с нетерпением ждала следующей встречи с ним, уверенная, что после произошедшего он обязательно придет к ней.
Но этого не случилось. Больше она ничего не слышала о нем.
Сейчас, поглядывая из окна экипажа на уходящие в бесконечность зеленые горы с рассыпанными по ним маленькими домиками, Виктория закрыла глаза и мысленно поморщилась: как было глупо – ждать неделями, бессчетно проворачивая в голове случившееся.
Она искала его, трепетала, когда в дом приносили письма, испытывала сильнейшее волнение, когда входил слуга, объявляя о посетителе. Ей было не по силам смотреть правде в глаза. Спустя шесть недель после того случая, завтракая с отцом, она случайно упомянула его имя. Одной фразой отец разрушил ее надежды, сказав, что доктор Оливер вернулся в Корнуолл на следующее же утро и не планировал возвращаться в Лондон.
Она до сих пор помнила то чувство унижения, ранившее ее в самое сердце. Какой дурой она была! Все ее самые светлые и романтичные фантазии были связаны с человеком, который оказался просто негодяем! Для него это был пустой бесчувственный поцелуй. Он даже говорить с ней никогда больше не собирался. Однако ей никак не удавалось забыть этот поцелуй... Впервые в жизни с ней так недостойно и мерзко обошлись. Возможно, он и был рожден джентльменом, но вот воспитанности ему явно не хватало.
Что ж, он еще долго будет помнить ее, когда она покинет Корнуолл. Она молода и энергична, а он – достаточно опытен, чтобы быть уверенным в своем превосходстве. Она могла бы простить и даже принять на себя вину за то, как он с ней поиграл, только забыть это было невозможно. Идея мести ни разу не приходила ей в голову, пока отец не запланировал эту поездку, а она не познакомилась с содержанием "Дамского путеводителя". Благодаря и тому и другому ход ее мыслей изменился, и теперь доктор Оливер будет благополучно забыт. "Дамский путеводитель" советовал мстить таким негодяям, затем закапывать их глубоко в прошлое, и Виктория была готова это сделать. Она будет флиртовать с ним, вернет ему тот настойчивый страстный поцелуй, а потом внезапно исчезнет, оставив его наедине с воспоминаниями, которыми он будет терзаться от рассвета до заката. Она, счастливая, вернется в Лондон и выйдет замуж за одного из графов, а вся история с доктором Оливером станет достоянием давно минувших дней.
Голос тети Делии отвлек Викторию от пейзажей за окном:
– По словам твоего отца, доктор Оливер – очень хороший медик, причем заслуженно.
– Почему?
У тети блеснули глаза:
– Ну, это очевидно. Отец упоминал о его интересе к различным проблемам науки.
Виктория подавила ухмылку. Нет, ему, скорее, нравилось протыкать крылья насекомым и прикреплять бедных тварей к доскам и прочим поверхностям. А что касается его профессии... это лишь еще одно доказательство, что он не был истинным джентльменом, ибо если бы им являлся, то не гнался бы за прибылью.
Карета замедлила ход, и кучер громким басом объявил:
– За теми высокими деревьями справа вы можете видеть заднюю часть Крестон-Мэнора, леди. Нам надо ехать вокруг по этой дороге, к его фасаду. Мы прибудем через четверть часа. Он хлестнул лошадей, а Виктория с тетей выглянули в окно. Постепенно из-за деревьев показался величественный замок. На кирпичном фасаде, окутанном чайными розами, золотом переливались лучи заходящего солнца. Притаившийся среди высоких деревьев и изумрудных лужаек Крестон-Мэнор выглядел чарующим и манящим. Взору Виктории открывались внешние сады и конюшни на заднем дворе, искрящийся голубой пруд в центре, четко отражавший деревья и сам дом, грубоватые очертания которого смягчались водной рябью.
Когда экипаж проезжал мимо конюшен, внимание Виктории привлекли двое мужчин, стоявших у открытых дверей. Один из них, темноволосый, был одет в костюм для верховой езды. Он говорил о чем-то со вторым, очевидно, это был слуга, так как на нем не было рубахи и в руках он держал что-то, напоминавшее молоток.
Виктория не сводила глаз с его обнаженной блестящей спины, широкой и влажной, – даже на большом расстоянии ей было хорошо это видно. Щеки ее зарумянились, и она попыталась отвернуться, но глаза не повиновались, будто прикованные. Конечно, для нее было позором увидеть подобное, ведь в имении ее семьи ни один слуга не выполняет работу полураздетым. Ей захотелось взглянуть на мужчину анфас, поскольку со спины он был довольно... интересен. Тетя Делия подняла лорнетку:
– Полагаю, темноволосый мужчина и есть лорд Саттон.
Виктория насилу отвлеклась от своего объекта и, переведя взгляд, сказала:
– Думаю, вы правы.
– А второй, – продолжила тетя, прильнув к окну и привстав, – Боже правый, ни один мой слуга не ходит в таком виде! Даже не знаю, что могло бы оправдать этого юношу! Без рубашки!
Виктория поспешила прокомментировать эту реплику:
– Я в вас это люблю больше всего, тетя Делия! Вы всегда говорите то, что думаете, даже когда ваши мысли...
– Скверные? Дорогая, самое забавное – выражать твои мысли!
– Уверена, что, входя в дом, он надевает рубашку, – сказала Виктория, пытаясь отвести от него пристальный взгляд и убрать из голоса ноту любопытства.
– Жаль. Но полагаю, так и есть.
Экипаж завернул за угол, и объект их обсуждений скрылся из виду. Усевшись на место, тетя Делия заметила:
– Представляю, сколько сердец он уже разбил.
– Возможно, – пробормотала Виктория, мысленно сочувствуя пострадавшим женщинам. Она хорошо их понимала. Но благодаря "Дамскому путеводителю" и плану, продуманному до мелочей, она вытащит из грязи свое сердце и гордость.
Глава 2
Современная женщина должна понимать, что стоит ей однажды проявить напористость, как искушение станет преследовать ее повсюду. Соблазном может оказаться красивое платье или вкуснейшая конфета, которыми она в силах пренебречь в зависимости от средств. Однако иногда это искушение принимает форму красивого, привлекательного джентльмена, тогда уж отступаться ей не следует.
"Дамский путеводитель к счастью и душевному комфорту"
Чарлза Брайтмора
Натан вбил еще один гвоздь, довольно сильно ударив по маленькой металлической шляпке.
– Выбиваешь досаду? – спросил из-за спины низкий голос его брата.
Натан потянулся. Затем, глубоко вздохнув, расслабил плечи. Когда же рассеется это состояние неловкости и отчужденности между ним и Колином? И случится ли это? Он посмотрел через плечо. Одетый в красивый костюм для верховой езды, весь вычищенный с головы до ног, Колин выглядел безупречно, как истинный джентльмен, и Натан уже давно понял, что в этом с ним соперничать бесполезно.
Колин стоял и смотрел на брата своим обычным непроницаемым взглядом.
Повернувшись, Натан схватил помявшуюся рубашку, чтобы отереть вспотевший лоб. Солнце сильно нагрело ему спину, и теперь он был рад прохладному морскому бризу, ласкавшему его раскаленное тело.
– Выбиваю ли я досаду... – повторил он. – Да, если честно, так и есть.
– Судя по шуму от ударов, доносившемуся до меня все утро, ты действительно раздосадован. – Колин показал в сторону работы Натана. – Похоже на загон.
– Может, ты и не обратил внимания, но я прибыл в имение с животными.
– Да уж, было сложно не заметить мычания, хрюканья, кудахтанья, лая, мяуканья, кряканья и... какие звуки издает эта коза?
– У этой козы есть имя: Петуния.
Колин покачал головой:
– Я действительно не могу понять, зачем ты держишь этот зверинец, но куда загадочнее другое: с какой стати было тащить их всех так далеко, в Корнуолл? А во что я, хоть убей, не могу вникнуть, так это почему ты возишься с глупым животным, да еще с таким именем.
– Не я давал ей имя. Это миссис Фицхарбинджер, моя пациентка, которая, собственно, и подарила мне козу.
– Очевидно, бедная миссис Фицхарбинджер не могла больше терпеть этого запаха. По крайней мере мне еще не приходилось нюхать такие... цветочки. Мерзкое животное.
– На твоем месте, Колин, я бы выбирал слова. Петуния очень чувствительна к оскорблениям и обожает бодать в зад тех, кто плохо о ней отзывается. – Он бросил взгляд на козу, которая, услышав свое имя, прекратила увлеченно поедать пучок цветов и уставилась на него агатовыми глазами. Фиолетовые цветы и стебли высовывались у нее изо рта, а подбородок усиленно ходил вперед-назад. Колин усмехнулся:
– Ну, если ее прозвать по ее любимым блюдам, она бы легко могла быть Платком, Пуговицей, Веленевой Бумагой...
– Да, она любит есть бумагу.
– Мне открылось это утром, когда тварь проглотила записку, которую я положил в карман жилета. Тогда же я лишился и пуговицы. – Он гневно посмотрел на Петунию. Та с отсутствующим видом продолжала жевать.
– А что с твоим платком? – спросил Натан.
– Это было вчера, – скривившись, ответил Колин. – Она что, не знает, что должна есть траву?
– Вообще-то козы предпочитают кустики, деревца, листья и колючки.
– По-моему, она отдает предпочтение всему, что не прибито к земле. При каждом удобном случае...
– Возможно. Но лучше бы ты о ней так не говорил. И береги свой зад. – Натан приподнял бровь. – А записка, видимо, была от юной леди? У Петунии превосходный аппетит на любовные письма.
– Полагаю, это потому, что она умеет читать, да?
– Ну, я бы не был потрясен, узнав, что так и есть. Животные гораздо умнее, чем мы думаем. Например, Реджинальд отличает яблоки от клубники, которая ему не по вкусу.
– Уверен, что Ларс и все остальные садовники вздохнут с облегчением, узнав об этом. Особенно когда получат известие о печальной участи петуний. И который из твоего стада Реджинальд? Гусь?
– О нет. Свинья.
Колин взглянул туда, где лежал Реджинальд, нежась в лучах свинячьей славы под ближайшим вязом.
– Ах да, свинья. Конечно. Еще один подарок от благодарного пациента?
– Нет, он был платой за лечение от больного.
– Который, видимо, думал снабдить тебя свининой, ветчиной и беконом.
– Да, наверно. Как повезло Реджинальду, что я не ем бекон!
– И говядину! Я про эту корову.
– Дейзи. Ее зовут Дейзи, – поправил брата Натан. Белое в черных пятнах парнокопытное мирно жевало траву по соседству с Реджинальдом. – Посмотри на нее. Один лишь взгляд этих сияющих карих глаз, и даже ты поймешь, что свежее молоко – еще не все, на что она способна.
– О Боже, – обреченно вздохнул Колин, – тебе – в сумасшедший дом. Петуния, Дейзи... у них у всех цветочные имена?
– Нет, мастифа зовут По.
– Судя по его размерам, это можно принять за сокращение от Потрошитель Опаснейший?
– Нет, братец, скорее Пожиратель Обуви. Считай, тебя предупредили.
– Благодарю, – саркастически усмехнулся Колин. – По – тоже плата от благодарного пациента?
– Да.
– Полагаю, утки, гуси, кот и ягненок...
– И они, все верно.
– Для тебя будет большим потрясением узнать, что обычно врачам платят за услуги деньгами?
– Я беру деньги. Иногда.
– Должно быть, в самом деле иногда, при таком-то зверинце.
Натан пожал плечами. Были вещи, в которых ни Колина, ни отца он не мог убедить. Ему, к примеру, было очень комфортно жить в небольшом домике, без особой роскоши, что для них совсем непонятно. Заодно Натан перестал доказывать, что животные – его друзья. Его семья. И они были нужны ему здесь, чтобы помочь пройти испытание, приближение которого он явственно чувствовал.
– У меня достаточно средств, чтобы иметь крышу над головой и кормить моих пушистых и пернатых друзей.
– Ты стал более покорным, не то что раньше, – сказал Колин.
Тотчас стало ясно, что нельзя больше игнорировать стену между братьями, о которой вчера, с приездом Натана, не вспоминали. Но о прошлом ему все равно говорить не хотелось.
– Более покорным, – повторил Натан за братом. – Да, и меня это устраивает.
– Здесь твой дом, Натан. Ты не обязан был уезжать.
Фраза была довольно мягкой и спокойной, но сильно задела Натана.
– Не был обязан? – переспросил он, разозлившись. Колин смотрел на него изучающим взглядом в течение нескольких долгих секунд. Его зеленые глаза, которыми он пошел в их покойную мать, заставляли Натана предаваться непрошеным воспоминаниям. Наконец Колин повернулся и, глядя в пространство, сказал:
– У тебя был выбор, и не один.
– Неужели? Отец настаивал на моем отъезде! К чему было оставаться?
– Он тогда злился на тебя. А ты на него. Он ведь писал тебе, предлагал вернуться.
– Да, но тогда я уже обосновался в Литл-Лонгстоуне. – Он убрал волосы со лба. – В то время как наши с тобой отношения вполне сносны, между мной и отцом стоит преграда, и я уже не уверен, что смогу пробить в ней брешь.
Не стоило добавлять "между нами тоже стена" – отсутствие взаимопонимания было очевидным, и слова висели между братьями, будто сырой туман.
Колин медленно кивнул:
– Ты и не собирался возвращаться.
Натан небрежно взглянул мимо Колина, затем снова посмотрел на брата:
– Нет, не собирался.
– И все же ты здесь.
– Письмо лорда Уэксхолла не оставило мне выбора.
– А я подумал, ты ухватился за возможность исправиться в глазах окружающих.
– Поверь, эта самая возможность и есть единственная причина, по которой я приехал сюда. – Чувство вины укололо Натана, но ведь он сказал чистую правду, и стало легче. Лжи между ними уже было предостаточно.
– Доказательство этому – твое трехлетнее отсутствие, – пробормотал Колин.
Да, три года. Три года с тех пор как его жизнь кардинально изменилась. Три года Натан избавлялся от воспоминаний и пытался обрести мир и покой. Ему нужен был свой уголок, где прошлое не подстерегало бы за каждым поворотом.
– Но я писал, – сказал Натан.
– Да уж, от случая к случаю.
– Я был занят поисками места, где мог окончательно осесть.
– И так случилось, что оно в трех тысячах миль отсюда!
– Мне нужен край, где никто не знает ни меня, ни того, что произошло.
– От того, что ты уехал, ты выглядишь еще более виноватым.
– Все и так считают меня виноватым, так какая разница?
Они долго смотрели друг на друга. Затем Колин сказал:
– Меня удивило, что ты легко сдался и не боролся за свою репутацию. Ты никогда прежде не уходил так!
– Значит, ты знал меня не так хорошо, как тебе казалось.
– По-видимому, нет.
– Или, наоборот, я не знал тебя. – Братья вновь обменялись взглядами, и Натан продолжил: – По крайней мере на расстоянии в три тысячи миль я не подвержен сплетням и косым взглядам! Это та самая причина, по которой мои, как ты их называешь, "мерзкие животные" важны для меня! Их не волнует мое прошлое, они не судят меня! И не могут меня ранить.
– И вот так ты хочешь жить? Ничего не чувствуя?
– Прятаться от боли и ощущения, что тебя отвергают, не значит ничего не чувствовать.
– Натан, прошло три года, тебе пора двигаться, идти дальше.
– Я шел.
– Не только в прямом смысле.
– И так тоже. Просто это место... пребывание здесь... сложно для меня. – Он посмотрел на ногу Колина, на которой остались шрамы. – Ты легко оправился после этого?