Значит, вовсе не из-за Джейн Ферфакс мистер Найтли предпочел бы балу общество Уильяма Ларкинса. Нет! Эмма все больше и больше убеждалась в том, что на его счет миссис Уэстон сильно заблуждалась. По отношению к Джейн Ферфакс с его стороны явственно угадывались дружеское участие и сочувствие, но никак не любовь.
Увы! Вскоре ссоры и размолвки с мистером Найтли показались Эмме детской забавой. За двумя днями спокойного и радостного ожидания немедленно последовало крушение всех надежд. Мистер Черчилль прислал письмо с требованием к племяннику немедленно возвращаться. Миссис Черчилль нездорова – ей так плохо, что она не может обойтись без него. Два дня назад, когда она писала племяннику, ее, по словам мистера Черчилля, мучили сильные боли, хотя благодаря своему всегдашнему нежеланию кого-либо огорчать и постоянной привычке не думать о себе она ни словом не упомянула о своих страданиях. Однако теперь ей так плохо, что она уже не в силах скрывать свое состояние и вынуждена просить его без промедления отправляться в Энскум.
Содержание письма было немедленно передано Эмме в записке от миссис Уэстон. Отъезд его был неизбежен. Ему необходимо выехать в течение ближайших часов, хотя он и не чувствует, что тетушке угрожает серьезная опасность. Это могло бы уменьшить его нерасположение к отъезду. Он отлично изучил природу ее приступов: они всегда случались в те моменты, когда ей это было выгодно.
От себя миссис Уэстон добавила: "У него осталось так мало времени, что сразу после завтрака он бегом отправился в Хайбери – попрощаться с некоторыми друзьями, которые могли пожалеть о его отъезде. Его можно ожидать в Хартфилде с минуты на минуту".
Злополучную записку принесли во время завтрака, и у Эммы мгновенно пропал аппетит. Что остается делать, прочитав такую записку? Только сокрушаться и сожалеть. Отмена бала, отъезд молодого человека, кстати, как этот молодой человек должен сейчас переживать! Ах, как некстати! У них мог бы быть такой чудесный вечер! Все были бы так довольны – а она со своим кавалером довольнее всех…
– Я так и знала! – только и оставалось ей воскликнуть.
Чувства ее отца были вполне предсказуемы. Главным образом его заботило состояние здоровья миссис Черчилль, и он хотел узнать, как ее лечат. Что же касается всего остального, мистер Вудхаус с огорчением заметил, что отмена бала очень расстроила милую Эмму, но дома им всем будет покойнее.
Эмма приготовилась к приходу гостя задолго до его появления, однако, если его неспешность бросала тень на его чувства, она искупалась его скорбным видом и полным упадком духа, когда он наконец появился. Он слишком переживал необходимость отъезда, чтобы говорить о нем. Его подавленность была совершенно очевидна. Первые несколько минут он просидел с совершенно потерянным видом, когда же очнулся от своих раздумий, то произнес только:
– Из всех несчастий расставание – самое худшее.
– Но вы же приедете снова, – сказала Эмма. – Не последний же раз вы приезжаете в Рэндаллс.
– Ах! – воскликнул он, качая головой. – Я и понятия не имею, когда смогу вернуться! Буду стремиться сюда всей душой… всеми помыслами и чаяниями… И если дядюшка с тетушкой весною поедут в Лондон… Но боюсь… прошлой весной они не выезжали из дому… боюсь, с обычаем ездить в Лондон покончено раз и навсегда.
– О нашем скромном бале тоже можно забыть навеки.
– Ах! Этот бал! Ну почему мы так долго тянули? Почему сразу не воспользовались случаем? Сколь часто счастье бывает разрушено долгими приготовлениями, глупыми приготовлениями! Помните, вы ведь говорили, что так и будет? О, мисс Вудхаус, зачем вы всегда оказываетесь правы?
– Мне правда очень жаль, что в данном случае я оказалась права. Куда лучше веселиться, чем прослыть мудрой.
– Если я все же вернусь, мы непременно устроим наш бал! Батюшка очень на это рассчитывает. Не забывайте же наш уговор!
Эмма одарила молодого человека благосклонным взглядом.
– Какие чудесные были эти две недели! – продолжал он. – Каждый новый день более драгоценный и более радостный, чем предыдущий… И с каждым днем меня все меньше тянуло куда-то в другое место… Счастливцы те, кто могут остаться в Хайбери!
– Поскольку вы столь щедро воздаете нам хвалу, – смеясь, отвечала Эмма, – я осмелюсь задать вопрос: не испытывали ли вы сомнений, когда ехали сюда? Мы превзошли ваши ожидания? Уверена, что да. Я уверена, что вы сомневались, понравится ли вам здешнее общество. Вы бы не медлили так долго с приездом, если бы с приятностью думали о Хайбери с самого начала.
Он рассмеялся довольно пристыженно, и, невзирая на то, что он отрицал предъявленное ему обвинение, Эмма была убеждена, что он испытывал именно те чувства, которые она ему приписывала.
– И вам необходимо уехать именно сегодня? Сейчас?
– Да, отец должен скоро прийти сюда. Мы вместе вернемся в Рэндаллс, откуда я немедленно поеду обратно. Я почти боюсь, что он будет с минуты на минуту.
– И у вас недостанет и пяти минут для ваших друзей – мисс Ферфакс и мисс Бейтс? Как им не повезло! Властный и логичный ум мисс Бейтс не сумел вас подчинить?
– А я уже побывал у них! Проходя мимо их дома, я почел за лучшее зайти и попрощаться. Я собирался пробыть у них минуты три, но задержался, потому что мисс Бейтс была в отлучке. Она вышла, и я не мог не подождать, пока она вернется. Над такой женщиной невозможно, нельзя не смеяться, однако ею нельзя пренебречь. Следовательно, я счел необходимым соблюсти вежливость… Он замолчал, встал, подошел к окну.
– Короче говоря, – продолжал он, – возможно, мисс Вудхаус… думаю, вы вряд ли заподозрите меня в том…
Он посмотрел на нее так, словно хотел прочитать ее мысли. Эмма не знала, что сказать. Его слова казались предвестниками какого-то серьезного объявления, объяснения, которого она совсем не желала. Однако, дабы он не счел ее молчание поощрением, она спокойно сказала:
– Вы поступили совершенно правильно! Самым естественным было нанести прощальный визит…
Он молчал. Ей показалось, что он смотрит на нее – возможно, размышляя над ее словами и пытаясь угадать их значение. Она услышала, как он вздохнул. Естественно для него было полагать, что у него есть повод вздыхать. Пусть не думает, будто она его поощряет. Прошли несколько неловких секунд, и он снова сел и более решительно сказал:
– Почему-то мне показалось, что оставшееся здесь время я обязан провести в Хартфилде. Мое почтение к Хартфилду столь велико…
Он снова замолчал и выглядел очень смущенным… Эмма поняла, что он куда больше влюблен в нее, чем ей представлялось. И кто знает, чем бы все это закончилось, не появись в это время его отец? Мистер Вудхаус не замедлил с прибытием, он был подавлен, однако старался не показывать виду.
Спустя несколько минут испытанию пришел конец. Мистер Уэстон, всегда такой собранный, когда речь шла о неотложных делах, и столь же неспособный отодвигать неизбежное зло, сколь и неспособный предвидеть будущее, сказал: "Пора!" И молодой человек, как бы ни был он опечален (все это время он просидел вздыхая), не мог не согласиться с отцом. Он встал и собрался уходить.
– Буду с нетерпением ждать вестей от вас, – заявил он, – это мое единственное утешение.
Я буду знать обо всем, что у вас происходит. Миссис Уэстон была столь добра, что согласилась писать мне. Она обещала! Ах! Какая удача – иметь возможность переписываться с дамой, когда столь интересуешься вестями! Она напишет мне обо всем. Благодаря ее письмам я будто снова окажусь в милом Хайбери.
Он тепло, по-дружески пожал ей руку, многозначительно произнес: "До свидания", и вскоре дверь за Фрэнком Черчиллем закрылась. Сборы были недолги, прощание было коротким, и вот он уехал. А Эмме так жаль было расставаться с ним, такую потерю предвидела она в его лице для их маленького общества, она начала уже бояться, что будет слишком жалеть о его отъезде и слишком глубоко будут затронуты ее чувства.
Печальные перемены. Со дня его приезда они виделись почти каждый день. Конечно, его присутствие в Рэндаллсе очень оживило местную жизнь – неописуемо оживило и изменило к лучшему; приятна была мысль о нем, ежеутренняя надежда видеть его, уверенность в его внимании, его живость, его веселость и безукоризненные манеры! Да, прошли очень радостные две недели, и как тягостно погружаться снова в обычную скуку хайберийской жизни. В довершение всего, он почти – почти! – признался ей в любви. Другое дело, насколько сильным, насколько постоянным было его чувство к ней; однако теперь Эмма не сомневалась, что в отношении ее он испытывает теплую привязанность и восхищение и определенно отдает ей предпочтение перед остальными. Эта уверенность, присоединенная ко всему остальному, позволяла ей считать, что и она, несомненно, чуточку – самую малость! – влюблена в него, несмотря на всю свою прежнюю предубежденность против такого рода чувств.
"Да, наверное, – сказала она себе, – это безразличие ко всему, усталость, апатия, нежелание чем-то занять себя о чем-то говорят! Все мне постыло, все кажется скучным и пресным! Да, должно быть, я влюбилась… Я была бы страннейшим созданием на свете, если бы не влюбилась… по меньшей мере на несколько недель. Что ж, то, что дурно для одних, всегда благо для других. Если даже и не из-за Фрэнка Черчилля, я все равно очень расстраивалась бы из-за несостоявшегося бала. А вот мистер Найтли будет счастлив. Теперь он, если хочет, может провести вечер со своим милым Уильямом Ларкинсом".
Однако мистер Найтли вовсе не выказал своего триумфа. Правда, он не говорил о том, что он лично сожалеет о случившемся: даже если бы он так сказал, ему противоречил бы его вполне бодрый вид, но он заметил, притом вполне искренне, что очень сочувствует разочарованию остальных, и с особенной теплотой добавил:
– Вам, Эмма, у которой и так столь мало возможностей потанцевать, и в самом деле не везет. Да, вам очень, очень не повезло!
Прошло несколько дней, прежде чем она увиделась с Джейн Ферфакс и смогла проверить, насколько сильно та горюет о прискорбной перемене. Когда же они наконец увиделись, ее сдержанность показалась Эмме просто отвратительной. Однако Джейн было все эти дни очень плохо, так как она страдала от жесточайшей мигрени, из-за чего ее тетка объявила, что, даже если бы бал состоялся в назначенный день, она не думает, что Джейн была бы в состоянии пойти; словом, Эмма проявила милосердие и приписала часть неприятного равнодушия мисс Ферфакс утомлению, вызванному нездоровьем.
Глава 31
Эмма продолжала тешить себя мыслью о том, что она влюблена. Да, влюблена! Но насколько сильно это чувство? Вначале она решила, что сильно, потом же – что не слишком. Она с огромным удовольствием участвовала во всех разговорах, в которых упоминалось имя Фрэнка Черчилля, и вследствие этого всегда была особенно рада видеть мистера и миссис Уэстон. Она очень часто думала о нем и с особым нетерпением ждала письма, чтобы иметь возможность узнать, как он поживает, какое у него настроение, как здоровье его тетки и возможен ли его приезд в Рэндаллс этой весной. Но с другой стороны, она не могла не признаться самой себе, что не особенно горюет и что, если не считать того, первого утра, по-прежнему расположена к своим обычным занятиям. Она была по-прежнему деятельна и весела; и хотя находила его милым, но все же не могла не видеть его недостатков. Фрэнк Черчилль часто присутствовал в ее мыслях: сидя за рисованием или рукоделием, Эмма строила тысячу занимательных планов о развитии их привязанности, придумывала интересные диалоги и изобретала изящные письма, однако в конце каждого воображаемого объяснения в любви с его стороны она неизменно отказывала ему! В ее воображении их взаимной привязанности неизбежно суждено было перерасти в дружбу. Восхитительные, нежные свидания всегда были предвестниками разлуки – словом, расставание было неизбежно. Позже, обдумывая свои фантазии более трезво, Эмма поразилась. Оказывается, она почти и не влюблена! Конечно, она уже давно и твердо решила никогда не покидать отца, никогда не выходить замуж, однако сильная любовь, по ее разумению, должна была стать причиной более неукротимой душевной борьбы, чем она испытывала.
"Почему-то во время моих размышлений мне ни разу не пришло в голову слово "жертва", – думала она. – Ни в одном моем остроумном ответе, ни в моих изящных отказах и намека нет на то, что я приношу любовь в жертву долгу. Я подозреваю, что на самом деле он не столь нужен мне для счастья. Впрочем, все к лучшему. Уж конечно, мне не удастся искусственно вызвать у себя более сильное чувство, чем есть на самом деле. Влюблена ли я? Немного, пожалуй. А большего мне и не надо, иначе пришлось бы об этом пожалеть".
Как ей казалось, его чувства ей так же понятны и открыты – это не было неприятно.
"Вот он, несомненно, сильно влюблен, тому есть доказательства – да, он действительно влюблен в меня по уши! И когда он вернется, если его любовь продлится, мне следует быть начеку, дабы не поощрять его… Да, поступать иначе совершенно непростительно, раз я уже все для себя решила окончательно. Лишь бы он не вообразил, будто до сих пор я его поощряла. Нет, если бы он полагал, что я разделяю его чувства, он не выглядел бы таким несчастным. Считай он, что его ухаживания поощряют, при расставании он и смотрел, и разговаривал бы по-другому… Однако… мне все равно следует соблюдать осторожность – если предположить, что чувство его ко мне останется неизменным. Но такое кажется мне маловероятным… Не такой он человек, или я ничего в нем не понимаю. Я совершенно не считаю его способным на уравновешенность и постоянство… Да, он пылок, однако его можно скорее считать довольно переменчивым молодым человеком… Словом, с любой точки зрения мне следует благодарить судьбу за то, что счастье мое заключено не в нем… Пройдет совсем немного времени, и я окончательно оправлюсь, тогда от него останутся лишь приятные воспоминания… говорят, все хоть раз в жизни да влюбляются. А мне к тому же удастся легко отделаться".
Когда пришло его письмо к миссис Уэстон, Эмме дали с ним ознакомиться, и она прочла письмо так жадно и с таким удовольствием, что вначале даже покачала головой, вспоминая собственные ощущения, и подумала, что она все же недооценила силу своего чувства. Письмо было длинное, написанное со вкусом. Он во всех подробностях рассказывал о своем путешествии и о своих чувствах, выражал любовь, признательность и почтение, что было естественно и делало ему честь. Описания его отличались живостью и занимательностью. Никаких подозрительных по цветистости извинений, никакой особой озабоченности – письмо было пронизано искренним чувством к миссис Уэстон. Переезд из Хайбери в Энскум, отличия между двумя этими местами в некоторых основных проявлениях общественной жизни были очерчены несколькими яркими мазками. Не составляло труда понять, насколько остро он чувствует разницу и сколь подробно он мог бы выразить ее, если бы не сдерживали приличия… Недостатка в упоминании ее имени также не было. Словами "мисс Вудхаус" было пронизано все письмо, и всякий раз с каким-нибудь радующим глаз дополнением – комплиментом ее вкусу или воспоминанием о том, что она сказала. Когда глаза ее натолкнулись на упоминание своего имени в самый последний раз – оно не было украшено никаким пышным комплиментом, – она все же сумела углядеть в нем силу своего влияния и обнаружить, возможно, самый галантный комплимент из всех, встреченных в письме. В самом нижнем свободном уголке он нашел немного места, чтобы приписать: "Как вы знаете, во вторник у меня не нашлось свободной минутки, чтобы попрощаться с хорошенькой подругой мисс Вудхаус. Пожалуйста, передайте ей мои извинения и прощальный привет". Эмма не сомневалась, что приписка сделана ради нее. Харриет вспомнили только потому, что она – ее подруга. Как она и предвидела, он не видел ничего обнадеживающего в своем настоящем и будущем существовании в Энскуме: миссис Черчилль поправлялась медленно, и он пока даже в своем воображении не осмеливался предположить, когда снова сумеет выбраться в Рэндаллс.
Однако, как ни было письмо его лестно для нее, как ни свидетельствовало оно о его любви, сложив его и вернув миссис Уэстон, Эмма все же не могла не признать, что письмо не задело ее чувств, что она все так же сумеет обойтись без его автора. Следовательно, и ему придется смириться с тем, что он должен обходиться без нее. Ее намерения остались неизменными. Ее решимость отказать ему лишь росла, подкрепляясь возникшим в ее голове планом, как впоследствии утешить его и составить его счастье. То, что он вспомнил о Харриет, и слова, завершающие письмо, о ее "хорошенькой подруге", натолкнули ее на интересное предположение. Вот было бы славно, если бы он перенес всю силу своей привязанности с нее на Харриет. Разве такое не возможно? Вполне. Разумеется, Харриет сильно уступает ему в интеллекте, но ведь прелесть ее личика и теплая простота ее манер произвели на него такое сильное впечатление! К тому же ее знатное происхождение, в котором Эмма была почти уверена, также говорило в ее пользу… Для самой же Харриет этот брак станет, несомненно, и выгодным, и приятным.
"На успех нового сватовства не стоит даже рассчитывать, – убеждала себя Эмма. – Нельзя об этом думать! Мне ли не знать, куда могут завести подобные измышления. Однако на свете случаются и более странные вещи. И когда мы перестанем испытывать друг к другу такую привязанность, какую испытываем сейчас, это станет лишним подтверждением того, что нас свяжет искренняя, ничем не омраченная дружба, которую я уже с нетерпением предвкушаю".
Приятно было утешаться мыслями о Харриет; хотя, возможно, Эмма поступила бы умнее, если бы не давала воли своему воображению, ибо ее ждало новое испытание. Подобно тому как приезд Фрэнка Черчилля, будучи последней и самой свежей новостью, начисто вытеснил из разговоров жителей Хайбери тему помолвки мистера Элтона, так и теперь, после отъезда Фрэнка Черчилля, самыми насущными снова стали дела мистера Элтона… Назначен был день его свадьбы. Скоро он снова будет среди них, да еще со своей новобрачной. Едва успели обсудить первое письмо из Энскума, как уже "мистер Элтон и его молодая жена" были у всех на устах, а о Фрэнке Черчилле забыли. Эмме делалось плохо при одном упоминании имени мистера Элтона. На целых три недели она, если можно так выразиться, получила отпуск от мистера Элтона! Она усиленно убеждала себя, что душа Харриет постепенно возрождается к жизни. По крайней мере, во время подготовки к балу у мистера Уэстона думать о чем-либо другом было положительно невозможно. Но теперь стало очевидно, что Харриет еще не восстановилась полностью. Новая карета, звон свадебных колоколов и прочее подкосили ее.
Бедная Харриет была в таком смятении, что Эмме приходилось беспрестанно увещевать, утешать подругу и проявлять к ней внимание во всех мелочах. Эмма выбивалась из сил, но понимала, что Харриет вправе рассчитывать на ее изобретательность и терпение, однако то был тяжкий труд – убеждать без конца безо всякого результата, без конца соглашаться с подругой и понимать, что по данному поводу их взгляды никогда не совпадут. Харриет покорно слушала и говорила, что все верно, истинная правда, все так, как говорит мисс Вудхаус, – думать о них вовсе не стоит… И больше она не будет думать о них… больше никогда не будет… Но никакая перемена темы не помогала, и через полчаса любой разговор неизбежно сворачивал на Элтонов. Наконец Эмма решила испробовать другой способ.