Вот и все, что сохранилось у меня в памяти, – а ведь продолжение было так ловко составлено… Но по-моему, голубушка, ты говорила, что она у вас уже есть.
– Да, папа. Она есть в нашем альбоме на второй странице. Мы переписали ее из книги "Извлечения из изящной словесности", изданной, как тебе известно, господином Гарриком.
– Да, да, верно… Хотелось бы мне припомнить ее целиком.
Холодная Китти огонь разожгла…
Это имя напоминает мне о бедняжке Изабелле; ведь мы чуть было не окрестили ее Кэтрин, в честь бабушки. Надеюсь, она приедет к нам на следующей неделе. Милая, ты подумала, куда поместишь ее? И какую комнату отведешь детям?
– Конечно, папа! Она, разумеется, будет спать в своей комнате, в той, которая была всегда ее комнатой. А дети будут в детской – как всегда. Зачем что-то менять?
– Не знаю, дорогая моя. Как давно она не была у нас! С прошлой Пасхи, да и тогда пробыла всего несколько дней… Ужасно хлопотная профессия у мистера Джона Найтли – адвокат! Бедняжка Изабелла! Как печально, что ее увезли от нас! И как грустно ей будет, приехав, не застать здесь мисс Тейлор…
– Папа, она нисколько не удивится!
– Не знаю, милочка. Помню, как удивился я, узнав, что мисс Тейлор выходит замуж.
– Когда Изабелла приедет, нам следует пригласить мистера и миссис Уэстон на обед.
– Да, дорогая, если времени хватит. – Мистер Вудхаус снова приуныл. – Но ведь Изабелла приезжает всего на неделю. Вряд ли мы успеем…
– Жаль, что они не смогут погостить подольше; однако им, скорее всего, придется уехать. Мистер Джон Найтли должен вернуться в город двадцать восьмого; и нам, папа, еще радоваться надо, что все время они проведут у нас, что Донуэлл не украдет у нашего счастья два или три дня. На это Рождество мистер Найтли обещал не заявлять о своих правах на них, хотя, как вам известно, у него они не гостили даже дольше, чем у нас.
– Да, моя милая, как было бы тяжело, если бы бедняжке Изабелле пришлось остановиться не в Хартфилде, а где-нибудь еще.
Мистер Вудхаус никогда не считался с братскими правами мистера Найтли или с чьими-нибудь правами на Изабеллу, кроме своих собственных. Некоторое время он сидел, погруженный в раздумья.
– Но я не понимаю, зачем бедняжке Изабелле возвращаться так скоро? – воскликнул он наконец. – Ведь вернуться нужно ему, а не ей! Знаешь, Эмма, думаю, мне удастся уговорить Изабеллу побыть у нас подольше. Она с детьми может остаться и погостить в свое удовольствие.
– Ах, папенька! Вы так и не привыкли к замужеству Изабеллы и, боюсь, никогда не привыкнете. Изабелла не может остаться, если ее муж уезжает.
Признавая справедливость ее слов, мистер Вудхаус не спорил. Как бы это ни было неприятно, ему оставалось лишь покорно вздыхать; Эмма поняла, что батюшка сейчас опечален раздумьями о необходимости для его старшей дочери повсюду следовать за мужем, и поспешила направить его мысли в другую сторону, пытаясь поднять ему настроение.
– Пока мои сестра и брат будут здесь, Харриет должна бывать у нас как можно чаще. Вот увидите, она будет в восторге от детей. Ведь мы очень ими гордимся, верно, папенька? Интересно, кто покажется ей более хорошеньким, Генри или Джон?
– Да, интересно! Бедняжечки, как им тут будет хорошо! Знаете ли, Харриет, им очень нравится в Хартфилде.
– Нисколько не сомневаюсь, сэр. Как может кому-то здесь не понравиться?
– Генри очень хорошенький мальчик, а Джон очень похож на свою маму. Генри старший, и назвали его в мою честь, а не в честь его отца! Джона, второго, назвали в честь отца. Возможно, кое-кто удивится, почему в честь отца не назвали первенца, но Изабелла пожелала, чтобы его назвали Генри, – ах, какая она заботливая! И притом Генри такой умненький мальчик! Впрочем, оба малыша на удивление умны, но такие озорники! Встанут, бывало, возле моего кресла и просят: "Дедушка, не дадите ли веревочки?" А один раз Генри попросил у меня ножик, но я сказал ему, что ножики делают только для дедушек. Мне кажется, их отец частенько бывает с ними строг.
– Он только кажется вам строгим, – возразила Эмма, – потому что вы сами так мягки. Но если бы вы сравнили его с другими отцами, вы бы не считали его суровым. Он хочет, чтобы мальчики были крепкими и здоровыми; если они не слушаются, балуются, он иногда позволяет себе резко одернуть их. Но он любит их всем сердцем! Определенно мистер Джон Найтли – любящий отец. Дети его обожают.
– А потом является их дядюшка и подбрасывает их до потолка! Это так страшно!
– Но им, папа, это нравится: они буквально визжат от восторга. Для них это такое наслаждение, такая радость, что, если бы их дядюшка не установил среди них очередь, малыш, которого он подбрасывает первым, ни за что не уступил бы своего удовольствия другим.
– Ну, вот этого я понять никак не могу.
– У всех так, папенька. Одна половина человечества никак не поймет радостей другой половины.
Позже, в тот момент, когда девушки уже прощались, чтобы снова встретиться в четыре часа за обедом, как обычно, в гостиную вошел автор несравненной шарады. Харриет отвернулась, но Эмма сумела принять его со своей обычной приветливостью. По его виду Эмма, со свойственной ей проницательностью, тотчас поняла: жребий брошен, ставки сделаны. Она вообразила, что он пришел посмотреть, как продвигается дело. Он, однако, явился под удобным предлогом – спросить, сможет ли мистер Вудхаус вечером обойтись без него, или же на него в Хартфилде рассчитывают. Если на его присутствие рассчитывают хоть в малейшей степени, он, безусловно, придет, если же нет… его друг Коул так давно зазывает его к себе на обед и придает этому такое значение, что он условно пообещал ему прийти.
Эмма поблагодарила мистера Элтона за доверие, однако не могла согласиться с тем, чтобы он разочаровывал своего друга: разумеется, ее батюшка способен составить партию и без мистера Элтона. В ответ мистер Элтон еще раз выразил готовность отказаться ради них от обеда у друга – Эмма вновь отклонила его жертву; и только когда он уже собрался откланяться, она взяла со стола листок бумаги и подала ему:
– А! Вот, кстати, та шарада, которую вы столь любезно нам оставили. Спасибо за то, что разрешили ее прочесть. Мы в таком восторге, что я позволила себе смелость записать ее в альбом мисс Смит. Надеюсь, ваш друг не обидится? Разумеется, я записала лишь первые восемь строчек.
Очевидно, мистер Элтон не нашелся что ответить. Вид у него был довольно смущенный, даже сконфуженный; он пробормотал что-то о "чести", бросил взгляд на Эмму, потом на Харриет и затем, увидев, что раскрытый альбом лежит на столе, взял его и принялся очень внимательно читать. Чтобы замять неловкость, Эмма, улыбаясь, заметила:
– Вы должны передать своему приятелю мои извинения. Но такую хорошую шараду нельзя ограничивать лишь одним или двумя читателями. Ваш друг может быть уверен: раз он пишет с таким изяществом, ему нечего бояться отказа.
– Без колебаний признаю, – медленно, дрожащим голосом отвечал мистер Элтон, – без колебаний признаю… по крайней мере, если мой приятель чувствует то же, что и я… у меня нет ни малейших сомнений в том, что, доведись ему узнать, какой высокой чести удостоились его скромные стихи, – он снова бросил взгляд на альбом и положил его на стол, – мой друг счел бы, что этой минутой может гордиться так, как ничем в жизни.
Произнеся эту речь, он немедленно удалился. Эмма сочла, что он ушел вовремя, ибо, несмотря на все его добрые и похвальные качества, речам его свойственна была некая напыщенность, от которой ее разбирал смех. Она убежала, чтобы не расхохотаться прилюдно, оставив Харриет наслаждаться нежными и более возвышенными радостями.
Глава 10
Хотя на дворе стояла середина декабря, погода пока еще позволяла нашим подругам относительно регулярно прогуливаться; и наутро Эмме предстояло нанести благотворительный визит одной бедной семье, в которой были больные. Жили они неподалеку от Хайбери.
Путь к уединенному домику пролегал по так называемой Пастырской дороге, которая отходила под прямым углом от широкой, хотя и беспорядочно застроенной главной улицы. На этой дороге, как следовало из названия, находилось благословенное жилище мистера Элтона. Вначале надо было миновать несколько жалких лачуг, а потом пройти по дорожке примерно с четверть мили до домика приходского священника: домик был старый и не слишком крепкий и стоял почти вплотную к дороге. Дом священника не мог похвастаться выгодным местоположением, однако стараниями настоящего хозяина он изрядно похорошел. Учитывая все обстоятельства, нашим дамам невозможно было миновать домик, не замедлив шага и не окинув жилище священника любопытными взорами. Эмма заметила:
– Вот и он. Сюда однажды вы и переселитесь вместе со своим альбомом загадок.
Харриет почти одновременно воскликнула:
– Ах, какой миленький домик! Какой хорошенький! А вон и желтые занавесочки, которыми так восхищается мисс Нэш.
– Сейчас, – сказала Эмма, когда они миновали дом мистера Элтона, особо выделив слово "сейчас", – я нечасто хожу этой дорогой. Но потом у меня будет стимул, и я постепенно изучу до мелочей все живые изгороди, ворота, пруды и подстриженные деревья в этой части Хайбери.
Как выяснилось, Харриет прежде ни разу не бывала у домика священника, и ее любопытство было настолько острым, что, принимая во внимание все внешние и внутренние обстоятельства, Эмме ничего не оставалось, как приписать любопытство подруги ее любви. Ведь заметил же мистер Элтон в ней живой и острый ум!
– Что бы нам такое сочинить, чтобы зайти? – сказала она. – Не могу придумать ни одного благовидного предлога: ни служанки, о которой я хотела бы навести справки у его экономки, ни записки от моего отца.
Она поразмыслила, но так ничего и не придумала. После того как обе несколько минут помолчали, Харриет заметила:
– А интересно, мисс Вудхаус, почему бы вам самой не выйти замуж, не собраться под венец? Ведь вы такая очаровательная!
Эмма засмеялась в ответ:
– Харриет, мое очарование еще недостаточный повод для того, чтобы выйти замуж. Я должна найти очаровательными других людей – по крайней мере одного человека. И я не только не собираюсь замуж в настоящее время, но и вообще не имею особых намерений пойти под венец.
– Ах! Вы только так говорите, но я не могу вам поверить.
– Для того чтобы поколебать мою решимость, я должна найти человека, на голову превосходящего всех моих теперешних знакомых. Мистер Элтон, как вы понимаете, – опомнившись, добавила она, – не в счет… да я, по правде говоря, и не желаю встретить такого человека. Лучше не подвергаться соблазну. К чему мне что-то менять в своей жизни? Случись мне выйти замуж, я, должно быть, вскоре раскаялась бы в своем поступке.
– Помилуйте! Так странно слышать подобные речи из уст женщины!
– У меня нет никаких мотивов, которые обычно побуждают женщин вступать в брак. Если бы, положим, я влюбилась, это было бы совершенно другое дело! Но мне еще не случалось влюбляться… это мне не свойственно, не свойственно моей натуре. Вряд ли я когда-нибудь полюблю. А без любви… уверена, я буду дурой, если променяю мое теперешнее положение на положение замужней дамы. Богатства мне не надо, трудов я не ищу, положения в обществе тоже. По-моему, мало кто из замужних дам пользуется в доме мужа хоть половиной того влияния, какое имею я в Хартфилде. И никогда, ни за что не могла бы я ожидать, что стану так же любима и важна… настолько на первом месте и настолько всегда права в глазах другого мужчины, как в глазах моего отца.
– Не хотите же вы остаться старой девой, как мисс Бейтс!
– Вам, Харриет, трудно вообразить для себя более ужасное будущее. И если бы я хоть на минуту представила, что сделаюсь похожей на мисс Бейтс! Такой же глупой, такой же самодовольной, всегда веселой и бодрой, такой нудной, такой неразборчивой и невзыскательной и так же склонной рассказывать обо всех, кто каким-то образом связан со мной, – да я бы завтра же выскочила замуж! Но, между нами говоря, я убеждена, что всякое сходство между нами исключается, если не считать того, что обе мы не замужем.
– Но все же вы собираетесь остаться старой девой? Это так ужасно!
– Ничего страшного, Харриет, я ведь не буду бедной старой девой – только бедность вызывает презрение у общества по отношению к старым девам! Одинокая старая дева с мизерным доходом неизбежно обречена быть смешной и нелепой! Над ней потешаются все детишки. Но незамужняя дама, обладающая приличным состоянием, пользуется всеобщим уважением и может быть столь же разумна и приятна в общении, как и все прочие. Мое мнение не столь грешит против беспристрастия и здравого смысла света, как кажется на первый взгляд, ибо очень малый доход имеет обыкновение связывать ум и портить характер. Те, кто едва сводит концы с концами, вынуждены волей-неволей вращаться в очень узком и, как правило, очень жалком кругу и, вполне естественно, становятся скупыми и злобными. Впрочем, сказанное совершенно не подходит к мисс Бейтс. Она раздражает меня своим чрезмерным добродушием и глупостью, но в целом она вполне сносна, несмотря на свое одиночество и бедность. Определенно можно сказать, что бедность не ограничила ее разум. Я искренне полагаю, что, будь у нее всего лишь шиллинг, она половину – шесть пенсов – скорее всего, раздала бы другим; и никто ее не боится – этим она и привлекает.
– Но помилуйте! Что вы будете делать? Чем займете себя, когда состаритесь?
– Харриет, льщу себя надеждой, что я обладаю активным и деятельным умом. У меня богатый внутренний мир, так почему же в сорок или пятьдесят лет я не смогу занять себя лучше, чем сейчас, в возрасте двадцати одного года? Обычные женские занятия, требующие остроты зрения, ловкости рук и ясности ума, будут так же или же с незначительными вариациями открыты для меня, как и сейчас. Если я буду меньше рисовать, то стану больше читать; если придется оставить музыку, стану ткать ковры. А что касается объектов интереса, объектов приложения чувств – по правде говоря, именно здесь таится опасность признания собственной неполноценности, и я считаю это великим злом, которого незамужним следует избегать, – то и здесь мне повезло: мне есть о ком заботиться. У моей сестры много детишек, которых я очень люблю! Что бы ни случилось, забота о племянниках способна скрасить зрелые годы, время, когда моя жизнь начнет клониться к закату. Мне с лихвой достанет надежд и страхов; и хотя моя любовь к ним несравнима с родительской, она больше подходит моим представлениям об удобстве, так как родительская любовь слишком горяча и слепа. Племянники и племянницы! Предвкушаю, как часто буду я оставлять своих милых племянниц у себя в гостях!
– Кстати, знакомы ли вы с племянницей мисс Бейтс? То есть я знаю, вы, должно быть, видели ее сто раз… но знакомы ли вы с ней?
– О да! Когда бы она ни приехала в Хайбери, нас с нею всегда заставляют встречаться. Пожалуй, одного этого почти достаточно, чтобы заставить меня разочароваться в племянницах. Боже сохрани! По крайней мере, я полагаю, что не способна так же докучать людям со всеми маленькими Найтли, вместе взятыми, чем она со своей Джейн Ферфакс. Меня тошнит при одном упоминании о Джейн Ферфакс! Каждое письмо от нее перечитывается раз по сорок кряду, снова и снова передаются ее приветы всем друзьям, а если она всего лишь посылает тетке фасон корсажа или вяжет бабушке подвязки, то разговоров об этом хватает на целый месяц! Я ничего плохого не желаю Джейн Ферфакс, но она надоела мне до смерти.
Они как раз подошли к цели своего путешествия, и все посторонние разговоры волей-неволей прекратились. Эмма очень жалела своих подопечных; и страдания бедняков столь же высвобождали ее лучшие качества – такие, как сострадание, доброта, отзывчивость и терпение, – сколь облегчали они ее кошелек. Эмма относилась к ним снисходительно, делая скидку на их невежество и многочисленные соблазны, каким подвергалась их добродетель, и не испытывала романтических иллюзий касательно их благости; она сочувствовала их горестям всей душой и всегда предлагала помощь столь же тонко, сколь и добросердечно. Среди ее теперешних бедных подопечных были больные; пробыв в жалкой лачужке столько, сколько потребовалось, чтобы помочь и по мере сил утешить страдальцев, она покидала их под сильным впечатлением от увиденного. На обратном пути она сказала своей подруге:
– Харриет, бывают зрелища, на которые кое-кому полезно посмотреть. Какими ничтожными по сравнению с этим видятся наши мелкие хлопоты! Сейчас мне кажется, что весь день я не смогу думать ни о чем, кроме этих несчастных созданий… но… кто знает, как скоро воспоминания о них выветрятся из моей головы?
– Верно, верно, – вздохнула Харриет. – Бедняжки! Невозможно думать ни о чем другом.
– И я, по правде говоря, не думаю, что впечатления наши скоро изгладятся, – сказала Эмма, выходя за низкую живую изгородь и шагнув на шаткую ступеньку, которая замыкала узкую скользкую тропку, ведущую через сад от домика бедняков, и выводила на дорогу. – Не думаю, – повторила она, останавливаясь и окидывая взглядом общее запустение этого места, вспоминая еще большую нищету внутри.
– Разумеется, нет! – отозвалась ее спутница.
Они продолжали путь. Далее дорога делала некрутой поворот, и, повернув за угол, они заметили мистера Элтона. Он был так близко от них, что Эмма успела лишь сказать через плечо:
– Ах, Харриет, вот неожиданная встреча, призванная испытать наши благие намерения! – Она развеселилась. – Однако если допустить, что наше сочувствие, потребовавшее от нас немалого терпения, хоть немного скрасило жизнь этим несчастным, значит, мы не зря потратили время. Раз по отношению к сирым и убогим мы испытываем жалость, то ее вполне хватает для того, чтобы помочь им чем можно. А остальное пустое сочувствие, только огорчительное для нас самих.
Харриет лишь смогла пискнуть в ответ:
– О, конечно да…
И тут мистер Элтон поравнялся с ними.
Разговор начался со страданий и чаяний бедной семьи, которую навещали девушки. Мистер Элтон как раз направлялся к ним, но теперь, разумеется, ему пришлось на некоторое время отложить свой визит. Однако они очень живо обсудили, что можно и нужно сделать для несчастных. Потом мистер Элтон повернул назад, дабы проводить их.
"Такое совпадение добрых намерений, – подумала Эмма, – такое обоюдное желание принести как можно больше пользы несчастным! Наша встреча, несомненно, должна поспособствовать всплеску чувств с обеих сторон. Я бы не удивилась, если бы результатом таких благих намерений стало объяснение в любви. Да, должно быть, он бы объяснился, не будь здесь меня. Жаль, что я здесь, а не где-то в другом месте".