Они стояли совсем рядом - никогда еще он не ощущал так близости женщины.
- Нет. - Он пропустил ее вперед. - Мне нужно порабо тать в кабинете.
Она вышла из комнаты, остановилась в коридоре, улыбнулась:
- Тогда я тебя покидаю.
Люк прищурился, покачал головой, потом резко повернулся и пошел в кабинет.
Прошло два часа. Он сидел за письменным столом - чистым, аккуратным, без единой бумаги на нем. Первое, что он сделал, войдя в кабинет, это задернул занавески на окне, выходящем на лужайку; и с тех пор то и дело с трудом сдерживался, чтобы снова не раздернуть их. Кто знает, что он увидит? Последние минут десять он рассматривал рельефную резьбу вокруг края кожаной вставки на столешнице. В голове у него была полная пустота.
Раздался стук в дверь - Коттслоу обычно стучал не так. Он поднял глаза - вошла Амелия.
В руках у нее была раскрытая большая бухгалтерская кни га, и она сосредоточенно вчитывалась в нее. Она снова побывала на солнце; ее бледную кожу буквально исцеловали солнечные лучи - она стала нежного персикового цвета.
Еще один локон выпал из пучка и теперь подпрыгивал соблазнительно рядом с первым, лаская ее подбородок.
Она огляделась, убедилась, что они одни, и закрыла дверь.
- А я надеялась, что ты уже закончил.
Он едва удержался, чтобы не взглянуть на пустой стол - свидетельства того, что он работает, на нем все равно не было. Она подняла гроссбух.
- Я просмотрела клички собак.
Он ждал, что она сядет напротив него. Но она, все еще изучая гроссбух, обошла вокруг стола и положила его на торговую книгу и склонилась над ним.
Так близко к нему, что он чувствовал тепло ее кожи, ее легкий запах - волшебное сочетание флердоранжа и жасмина. Он закрыл глаза; схватился за подлокотники и незаметно отодвинул свой стул.
- Клички я просмотрела, но вот почему все они "из Лиддингтона"?
Она стояла, наклонившись над столом, и ее груди, мучая соблазном, поднялись над низким вырезом платья.
- Это общепринятое правило, обозначение места, где они появились на свет. Обычно используется название ближайшего города.
Голос его звучал ровно, с похвальной сдержанностью, хотя он уже раскалился.
- Это необходимо? - Она посмотрела на него, упершись бедром в край стола. - То есть необходимо ли, чтобы вторая половина имени была названием ближайшего города? А не может ли это быть… скажем, Калвертон-Чейз?
Он прищурился; голова у него заработала не сразу.
- Правила, по которым дают клички, определены не точно, не до такой степени. Не знаю, почему бы и нет, если ты так хочешь… - Он внимательно посмотрел на нее. - Какое имя ты выбрала?
- Галахад из Калвертон-Чейза.
Он с трудом подавил тяжелый вздох.
- Порция и Пенелопа будут твоими вечными рабынями - сколько лет они надоедали мне, чтобы я использовал это имя. - Он хмуро посмотрел на жену. - Что случилось с женщинами и двором короля Артура?
Он не успел сообразить, как она оказалась у него на коленях. Его тело среагировало мгновенно, его руки сомкнулись вокруг ее бедер.
- Придется тебе спросить у Ланселота.
Она поцеловала его, но легко, ее губы только коснулись его губ, и она отодвинулась.
- Мне пришло в голову, что я не поблагодарила тебя за Галахада.
Он облизал вдруг пересохшие губы, прежде чем смог ответить:
- Если тебе хочется назвать его Галахадом, то придется заплатить за это.
Ее улыбка, ее низкий смешок чуть не доконали его.
- Посмотрим, смогу ли я это сделать. - Она прижалась к нему губами.
Она вложила в этот поцелуй всю душу и сердце; голова у него пошла кругом в буквальном смысле слова. Ее губы дразнили, искушали, возбуждали - и он не мог не ответить на ее призыв. Он крепко обнял жену. Ее пальцы запутались в его волосах, а их языки вели яростное сражение друг с другом.
Жаркий, сонный день за окнами клонился к вечеру; а в маленькой комнате с задернутыми занавесками руки делали свое дело, шелк шуршал, страсти накалялись.
Он уже научил ее не торопиться; целовать ее, чувствовать ее податливое тело, ласкать пышные бедра - все это было как погружение в море чувственного восторга. Она была мягкой, послушной - сирена, заманивающая его в глубину.
В забвение экстаза.
Неужели это она соблазняет его?
Он непроизвольно усмехнулся и отверг эту смешную мысль. Она - его жена - пришла поблагодарить его за щедрый подарок; она теплое лето у него в руках и олицетворяет саму жизнь. Потребность взять ее и все, что она предлагает, была сильна - она ведь ничего не требует. Она просто предлагает…
Потому что хорошо его знает - знает, что он возьмет, если она предложит, и устоит, если она потребует.
Он стал целовать ее с большим пылом, чтобы сбить с толку, а сам тем временем пытался собраться с мыслями. Он хотел понять, почему она так настойчива, не преследует ли какой-то свой план… но даже если так, не все ли равно?
Он привлек ее ближе к себе, обнял крепче…
Они услышали шаги в коридоре - и замерли, быстро отодвинулись друг от друга и ждали, широко раскрыв глаза…
В дверь постучали. Потом ручка повернулась, дверь отворилась, и на пороге возник Мактэвиш.
Люк посмотрел на него, выгнув брови.
- Ах, милорд, прошу прощения. - Мактэвиш покрас нел. - Я не знал. - Он почтительно кивнул Амелии, присевшей на краешек стола, а Люк листал какую-то книгу.
- Ничего страшного. - Захлопнув книгу, Люк жестом предложил Мактэвишу сесть рядом. Потом повернулся к жене: - Думаю, с этой кличкой все в порядке. - Он отдал ей книгу, - Необходимые платежи мы обсудим потом.
Амелия заметила тлеющую страсть в его темных глазах, а также некое подозрение. Она улыбнулась и соскользнула со стола.
- Великолепно. - Она позволила себе лишь намек на мурлыканье в своем голосе, зная, что он это заметит. - Не буду мешать вашим делам.
И, кивнув Мактэвишу, она прошествовала к двери с безмятежным видом.
Она, быть может, не получила всего, что хотела, но все же и это было хорошее начало. И кто знает, может быть, Мактэвиша им послали боги.
Глава 16
- Я собираюсь прокатиться верхом - хочу съездить на то место у реки, где мы часто бывали несколько лет назад.
Подняв голову от финансового отчета, Люк уставился на видение, стоявшее в дверном проеме. Одетая в бледно-зеленую амазонку, Амелия улыбнулась, опустила глаза и принялась возиться с перчаткой - как обычно. Из-под облегающего жакета была видна оборка газовой блузки, мучительной в своей прозрачности. В окна светило предзакатное солнце, обливая ее золотым светом, помогая ей играть роль соблазнительницы, которую она, по его убеждению, специально разыгрывала.
Справившись с перчатками, она взглянула на него:
- Я вернусь к обеду.
- Погоди. - Он уже вставал, не успев подумать. - Я поеду с тобой.
- Ты уверен?.. - Она бросила взгляд на разложенные на столе бумаги. - Я не хотела тебя отвлекать.
Заглянув ей в глаза, он не смог определить, была ли то ложь. Он мог бы сказать: тогда тебе не следовало попадаться мне на глаза. Но не сказал, а только равнодушно махнул рукой:
- Я вполне могу составить тебе компанию.
- Понятно, - ответила она, восхитительно приподнимая кончики губ в улыбке. Потом спокойно повернулась и пошла по коридору. - Побыть на свежем воздухе, думаю, полезно.
Он не понял, что она имеет в виду. Стиснув зубы, он шагал за ней.
Она уже велела привести ее кобылу, его жеребца быстро оседлали и взнуздали, и они пустились в путь, скача галопом по полям, направляясь к югу, к реке. Он знал место, которое она искала. Он привел ее прямо туда, где петля реки образовывала мыс, окруженный с трех сторон водой. Деревья загораживали это место - там они оставили лошадей. За деревьями был укромный уголок - самый кончик мыса, поросший густой травой, частично затененный развесистыми ветвями.
Когда они были детьми, это было их место, здесь они бездельничали, плескались в воде, проводили дни в ленивых разговорах или в мечтах. Иногда они приходили сюда большими группами или по одиночке, но никогда не бы али здесь вместе, только вдвоем, в этом царстве безмятежного детства.
Пригибаясь под ветвями, он шел вперед, ведя Амелию за руку. Когда они ступили на густую траву, он почти услышал рядом детские голоса, смех, шепот, тихое бормотание воды. Он остановился в центре зеленой лужайки и глубоко втянул в себя воздух. Воздух был напоен запахами лета - листвы, прогретой солнцем, травы, примятой их ногами.
- Здесь все, как было тогда. - Амелия высвободила руку и опустилась на траву, пышную, зеленую и благодаря жаркому дню сухую. Она встретилась глазами с Люком. - Здесь всегда был такой покой.
Она уперлась подбородком в колени и устремила взгляд на бегущую воду.
Люк сел рядом. Он вытянул длинные ноги к воде, оперся на локоть и задумчиво уставился на реку.
Река была неизменна, она текла здесь на протяжении многих поколений, многих веков - она была чем-то таким, что привязывало их к этой земле, к ее прошлому, но теперь нашептывало о будущем.
Она вся отдалась этому чувству - покою и умиротворению теплого воздуха, музыке реки и шелесту листьев. Все это придавало ей силы.
Наконец она взглянула на Люка, дождалась, когда он посмотрит на нее, и слегка улыбнулась:
- Так как же - могу я назвать щенка Галахадом?
Его полуночные глаза потемнели; она знала почему, знала, о чем он вспомнил. События прошлой ночи, когда она заплатила ту цену, которую он запросил, и еще сверх того. Сидя рядом с ним, она ощущала ту чувственную силу, которой нужно было покориться, а также нарастание того чувства, которое старалась пробудить, вызвать к жизни и вызывать снова и снова во время их близости, пока он не узнает его и не признает.
Первое сказалось в напряжении - мышцы его отяжелели, лицо заострилось. Второе было мимолетной, чистой силой, оно было сутью непреодолимого желания.
И то и другое она увидела в его глазах.
- Жарко, - произнес он. - Расстегни жакет.
Такие простые слова, но от них по ее телу пробежало желание. Она узнала этот тон - глубокий, спокойный, властный. Теперь она умела подчиняться ему, знала, что именно так играют в эту игру. И сама жаждала этой игры…
Она села и неторопливо расстегнула пуговицы на жакете. Снять жакет он не просил, она и не сняла, вполне охотно следуя его опытному руководству.
Она опустила руки, он опустил глаза.
- Повернись ко мне и распахни жакет.
Она так и сделала, и теперь он хорошо видел, что у нее под жакетом. Блузка была из тонкого газа, совершенно прозрачного. Сорочку она не надела.
У Люка сразу пересохло во рту. Он оглядел ее с видом султана, оценивающего свою рабыню. Понял, что под юбкой на ней ничего нет, что она распаляется, размякает, готовясь принять его.
Она позволила ему притянуть себя ближе, позволила завладеть своим ртом.
Он поцеловал ее так, словно она действительно была его рабыней; она не только была на все согласна - она еще больше разжигала его. Он требовал полной капитуляции - она готова была сдаться.
Он нашел рукой ее сосок, принялся теребить его, пока спина у нее не выгнулась и не перехватило дыхание.
Он лег на спину, расстегнул бриджи, выпустил на волю свое сокровище. Потом одним рывком насадил ее на себя. Он брал ее таким образом вчера ночью, когда она расплачивалась за свои насмешки. Яркое чувственное воспоминание о том, что происходило тогда, вспыхнуло в ее глазах. А он ритмично двигался в ней, и ее пронзило ощущение уязвимости, сладкой боли, знакомого вожделения. Она закусила губу, чтобы не начать скулить - примитивное выражение желания, пальцы ее впились ему в грудь.
А потом он велел ей взять ее соски своими пальцами и делать с ними то, что делал он. И смотрел на нее. А потом было то великолепное, что захватило обоих, сотрясло и сплавило в одно целое. Она не знала, кто кончил первым, кто вторым, - только она закричала и услышала в ответ его стон, и вот напряжение ослабло, не столько истощив каждого, сколько отступив на задний план, временно отпустив их на свободу.
Люк снял ее с себя и крепко прижал к груди.
Он понятия не имел, какую игру она ведет, знал только, что она намерена добиться чего-то в результате нарастания их постельных игр. Он всерьез сомневался, что одобряет ее цель, однако после того, что произошло между ними прошлой ночью, он понял, что пытаться отрицать ее - отрицать страсть, которую она в нем будит, - верная дорога к безумию.
Он не в состоянии отказаться от того, что она предлагает.
Это само по себе может сразить его и доказывает, как опасны она и ее новый замысел, как он прав, относясь к ней настороженно. К несчастью, ему ничего не оставалось, как только играть в ее игру.
Страсть, которую она вызывала, которую она постоянно и нарочно разжигала, была мощным оружием. Он не мог бы дать имя тому, что испытывает; это было что-то грубое, неистовое, но для утоления этой силы требовалась не боль, но что-то совершенно иное. И ему хотелось только одного - сдаться этой силе. Оседлать ее бешеный прилив, забыв обо всем.
Полночь настала и прошла, и если он и не нашел точного ответа, то по крайней мере начал понимать что-то. Амелия рядом с ним крепко спала; когда он знал, где она и что делает, его голова освобождалась от одержимости ею, и он мог спокойно думать.
Вечером он позволил ей уйти к себе без него, изображая пристойную сдержанность мужа. Она посмотрела ему в глаза, губы ее скривились в улыбке, она повернулась и ушла. Хорошо хоть, что она не рассмеялась.
Он заставил себя выждать полчаса, а потом поднялся наверх, в их спальню.
Она ждала в полутемной комнате, одетая в лунный свет - и только в лунный свет. Он взял ее сразу же, потом разделся и тоже лег в постель, и после того как они ласкали друг друга, явилось то короткое слово, которого он избегал. От которого отшатывался. Сама мысль об этом заставляла его беспокойно ерзать. Рука ее лежала у него на груди - обычно она засыпала в такой позе. Он взял эту руку, запечатлел поцелуй на ладони и вернул на то же место - на свое сердце.
Любовь. Это была простая правда. Вряд ли можно было и дальше отрицать ее, как бы ни было это неожиданно. Хотя в нем едва ли что-то изменится. Это не могло изменить его поведения, его обращения с ней. Это может изменить его взгляды, мотивацию его поступков, но никак не скажется на самих поступках. Он всегда умел скрывать свои мысли и родился с достаточным запасом высокомерия, чтобы делать то, что хочется, когда хочется, ничего при этом не объясняя.
Оказаться во власти этого опасного чувства - это еще не конец света. Он как-нибудь справится и легко скроет истину.
По крайней мере до тех пор, пока не уверится в ней настолько, чтобы дать ей возможность кое-что предположить, - это произойдет, когда он признается, что он богат.
Пока же… придется терпеть ее игру. Он не сразу сумел определить, что у нее на уме. Она не знает, что он ее любит, но знает, что она вызывает у него желание, вожделение в самой невероятной степени. Она уверена, что это она устроила их брак, а он уверен, что свою тайну не выдаст, - стало быть, она не может надеяться, что свяжет его любовью.
Судя по всему, она хочет связать его вожделением.
Что ж, нужно согласиться - эти узы оказались прочными.
Провоцировать его на запретные наслаждения, а не на исполнение супружеских обязанностей - это вернейший способ разжигать желание, которое пылало между ними. Вернейший способ подливать масла в огонь. И каким бы ни был реальный результат этого дня, она, когда они удалялись в эту комнату, пожинала урожай.
Каждый день, каждую ночь она видела, что его сексуальная планка поднимается все выше.
Сегодня он понял, что вопреки своей настороженности он скачет вместе с ней.
Не говоря о его чертовски слабом сопротивлении, ее игра должна работать на его выигрыш. Он хотел - ему было необходимо, - чтобы она его любила; он был слишком опытен, чтобы считать, будто желания и вожделения достаточно. Это должна быть любовь, открыто, объявленная, свободно отданная. Только она настолько сильна - она может успокоить его страхи и позволит ему признаться в своем обмане.
Он не думал, что она уже любит его, не видел никаких признаков этого. Как бы сильно ни было его вожделение, она отвечала на его страсть, но это не была любовь - никто не знал этого лучше, чем он. Когда-то он был настолько легковерен, что воображал, будто для такой женщины, леди, как она, отдавать себя, свое тело так, как отдавалась она ему, безоговорочно, означает любовь. Опыт последних десяти лет выжег из него эту наивность.
Женщины, особенно леди, могут быть такими же похотливыми, как и мужчины. Но для начала и это неплохо. Чем чаще она будет отдаваться ему таким образом, тем сильнее она начнет ему доверять, тем ближе они будут становиться, тем сильнее станет привязанность между ними. Даже он это чувствовал, а его вряд ли можно назвать человеком эмоциональным.
Ее игра может оказаться ему на руку.
Пусть ее цель - привязать его к себе при помощи вожделения, чтобы иметь власть над ним. Его цель - разбудить любовь, чтобы она оставалась с ним навсегда.
У Амелии не было верных доказательств того, что ее план работает, но в глазах Люка, когда они останавливались на ней, а сам он не замечал, что она следит за ним, было такое выражение, от которого сердце у нее воспаряло.
Вот как теперь. Сидя на своем месте в конце обеденного стола, он смотрел, как она взяла кисть винограда и положила себе на тарелку. Сегодня ленч был легким, учитывая жаркую погоду. Судя по всему, лето будет долгим и знойным.
Она зажала в зубах виноградинку и посмотрела на мужа.
Он заерзал, отвел глаза, взял бокал с вином.
Скрывая улыбку, она опустила взгляд на тарелку. Выбра ла еще виноградинку.
- Как собаки переносят такую жару?
- Просто валяются на земле, высунув языки. В такую погоду не бывает ни тренировок, ни выгула. - Помолчав, он добавил: - Наверное, попозже, когда жара ослабнет, Сагден с парнями отведут всю свору на реку.
Амелия кивнула, но больше задавать вопросов не стала, не желая облегчить его положение. Решив, что ее молчание пойдет на пользу ее плану, она стала есть виноград - изящно, одну виноградинку за другой.
Ее план был предельно прост. Между ними есть любовь - она узнавала ее в себе и всегда была уверена, что встретит ее и в нем. Но чтобы пробудить ее, и не один раз, а снова и снова, пока этот упрямый человек не признается в ней и не признает ее, - чтобы добиться этого, нужно, чтобы он отбросил прочь свою защитную броню.
Обычно он никогда ее не снимал.
Только когда они переплетаются физически - только тогда ей открываются его чувства. Подстегивая его страсть, она надеялась ослабить его броню настолько, чтобы чувства, которые он так глубоко запрятал, стали ей доступны.
И она оказалась права. Не только это выражение в его взгляде усилилось. Сильнее, яснее становилась эмоциональная волна, когда они бывали вместе.