– Фи. Цветы всегда идут на пользу самочувствию женщины. – Она сняла салфетку с глаз, чтобы посмотреть на стоявшие у кровати розы, присланные одним из ее поклонников из его собственной теплицы. Она вынула из вазы одну розу и поднесла к носу, забыв, что он заложен и не может ощутить великолепный аромат. Тогда она провела бархатистыми лепестками по щеке и вздохнула от удовольствия. Увидев, что Йен отворил окно, мать застонала:
– Неужели вы хотите ускорить мой уход? Должна сообщить вам, что оставила все мое земное достояние Дороти, так что вы не унаследуете ни шиллинга. Вы напрасно теряете здесь время, мучая больную старую женщину.
Йен не обратил внимания на ее мольбы и открыл окно пошире.
– Я думал, вы вычеркнули Доро из вашего завещания после того, как она отказалась ухаживать за вами, когда у вас была лихорадка в прошлом году.
Графиня испустила жалобный вопль, достойный театра "Друри-Лейн".
– Мои дети – неблагодарные существа. Вот сыновья леди Монкрифф навещают ее каждый месяц и по праздникам или когда она плохо себя чувствует, а дочь постоянно находится при ней.
– Леди Монкрифф держит в своих руках завязки от семейного кошелька, и держит крепко. Ее сыновьям приходится ездить в Бат для того, чтобы получить деньги на жизнь, а дочь остается при матери, потому что ей больше некуда деваться, поскольку ее муж покинул этот мир. Их преданность куплена и оплачена. В отличие от преданности моей и Дороти – у нас она искренняя.
– И она тем искреннее, чем дальше вы находитесь от матери! Ведь я не видела вашу сестру с Рождества, а вы навещаете меня, лишь когда вам что-нибудь нужно. Как я могла воспитать таких бесчувственных, неблагодарных детей?
– Наверное, вы нанимали для нас не тех нянек, – ответил Йен, потому что его любимая мамочка ни разу и пальцем не пошевелила ради воспитания своих детей. – А знаете, вы уже лучше выглядите. Разрешите, я позову вашу горничную, чтобы она помогла вам одеться, и мы прогуляемся до Аппер-Румз. Возможно, вода пойдет вам на пользу.
– Противная вещь, я никогда ее не пью. Но по своим друзьям я соскучилась.
– Уверен, что они тоже по вас соскучились, особенно тот господин, который прислал вам этот куст комнатных роз. Они обрадуются, увидев, что вы вышли прогуляться.
– Держу пари, они не так обрадуются, как вы. Я не поеду в Лондон, Йен! Я больна, здесь мой дом, и я должна страдать здесь. Я счастлива, когда мне становится легче.
– Мэддокс-Хаус был вашим домом несколько десятков лет, и ваши апартаменты были расписаны такими же ужасными, такими же цветущими розами.
– Мэддокс-Хаус напоминает мне о вашем отце. Ведь вы же не хотите, чтобы я начала хандрить, вдобавок к этой ужасной заразной болезни?
– Вам вполне удается преодолеть ваш упадок духа, когда вы наносите визиты, тратя половину моего дохода на портних, посещая каждую вдовствующую леди в Лондоне, бывая на всех балах и на венецианских завтраках. За эти десять лет вы никогда не вели себя как горестная вдова.
– Меня лишили моего дорогого мужа девять с половиной лет назад. И это к делу не относится. Я слишком больна, чтобы предаваться удовольствиям.
– В таком случае вы можете болеть в Лондоне с таким же успехом, что и здесь. Вам не придется выходить из дома – просто находиться там!
– Не кричите, Йен. У меня болит голова. Кроме того, на самом деле я вам не нужна. В вашем письме было сказано, что эта девушка ухаживает за своим больным братом. Никто не увидит в этом ничего предосудительного.
– Увидят, если ей девятнадцать лет и она – Карманная Венера.
Леди Марден высморкалась и села, расправив ленты на своем чепце с рюшем.
– Вы говорите – девятнадцать?
Челюсти у Иена заходили.
– Девятнадцать.
– Хм-м… Оба сына леди Монкрифф выполнили свой долг и подарили ей внуков.
Йен отметил, что это высказывание никак не связано с их разговором и не походит на обычные жалобы матери.
– Я пытаюсь избежать столь крутого оборота событий, мама. Вот почему мне требуется ваше присутствие в Лондоне.
– Значит, эта девушка того не стоит? Ее происхождение не очень высокое, но не совсем уж неподходящее, – сказала графиня.
– Мисс Ренслоу необычайно хороша собой. Она очень молодая. – Он сделал ударение на слове "молодая". – Вот почему мне хочется, чтобы она как можно быстрее выпуталась из этого трудного положения. Виноват в нем исключительно я сам, так что я должен все исправить.
– Сделав то, что необходимо?
– Сделав то, что я должен сделать, – согласился он. – Если дойдет до этого. Я надеюсь, что ваше присутствие защитит ее.
– Мой приезд в Лондон не поможет мисс Ренслоу, если все знают, что она жила одна в вашем доме. Я не слышала ничего такого, но если бы такие слухи ходили, мне об этом было бы известно.
– Сплетни распространяются очень быстро, как эпидемия. Но ваше пребывание в Мэддокс-Хаусе могло бы смягчить их хотя бы отчасти.
– Да, мне ясно, почему я вам понадобилась. И мне не хотелось бы, чтобы моих внуков коснулась какая-либо клевета.
"Скоро зубы у меня сотрутся до десен", – подумал Йен, но сопротивление матери явно слабело. Или усиливалось, если учесть, какие перспективы она предвидела. Йен же предвидел новые неприятности, но выбора у него не было.
– Значит, вы приедете?
Графиня высморкалась.
– Сначала расскажите мне побольше об этой девушке. Полагаю, я могу ради нее рискнуть своим здоровьем.
И Йен рассказал, как очаровательна мисс Ренслоу, как любит своего брата, каким чувством юмора обладает, как умна и добра. Он понимал, что роет себе могилу с каждой лопатой похвал, которые он громоздил на Афину, но ему нужно было заручиться поддержкой матери. Чтобы убедить ее покинуть свое ложе болезни, он описал маленькую красавицу в восторженных тонах, начиная с золотистых локонов и заканчивая изящными ножками, делая пропуски в тех местах, которые могли бы смутить его мать.
– Она совершенно не умеет петь, и она очень упряма. Эту черту ее характера и чертой нельзя назвать – она широка, как Темза.
– Это ей пригодится, – сказала матушка лорда Мардена и вызвала звонком горничную, чтобы велеть ей укладывать вещи.
– Так вы поедете?
– Как же я могу не поехать? И потом, я уверена, что мне помогло это укрепляющее средство. – Глаза у нее были уже не такими распухшими, а нос – не так заложен.
– Уверен, ваше самочувствие улучшилось, потому что я открыл окно.
Оба понимали, что для нее нет лучшего укрепляющего, чем сватовство.
– Но сначала, – сказала она, – мне нужно в точности знать, что произошло, что поставило эту милую девушку в столь затруднительное положение.
Йен рассказал столько, сколько ей следовало знать, по его мнению. Когда он кончил, она выразила удивление, как это ей удалось вырастить такого болвана.
– Наверное, учителей вы тоже нанимали не таких, как надо.
– Вы грубиян, Йен, и глупец.
– Да, но я не окружаю себя розами, зная, что от них я чихаю.
Глава 14
Лучше любой муж, чем никакого мужа вообще.
Аноним
Только очень хороший муж лучше, чем никакого мужа.
Жена анонима
Если бы Йен получал по фартингу за каждый непрошеный, но полученный им совет, он стал бы богачом. Но он и без того богат. Советы ему не нужны.
Кажется, все, кого он знал, советовали ему, что делать, как поступить. Те, кто хорошо его знал, те, кто уважал его суждения в прошлом, совершенно незнакомые ему люди – все считали необходимым высказать свое мнение. Он ждал, что, столкнувшись с подметальщиком улиц, получит совет и от него тоже.
Первой в этом, разумеется, была его матушка.
– Вам придется жениться на ней, – сообщила леди Марден на второй день своего пребывания в Лондоне.
– Как, неужели сплетни такие злостные?
– Откуда мне знать? Я же не выходила из дома после того, как вы притащили меня сюда. Поездка меня очень утомила.
Йен отправился один, верхом, чтобы не путешествовать среди горячих кирпичей – грелок, холодного лимонада, пыли, сквозняков и непрестанных охов и ахов. Мать взяла с собой горничную, грума, кучера и двух лакеев, ехавших на запятках кареты и исполнявших все ее желания. Лошадь под Йеном была добрая, ветер дул в спину. Поездка не показалась ему утомительной, просто она была слишком долгой. Ему не терпелось вернуться в Лондон, узнать, все ли в порядке у Афины и Троя. Трой выглядел лучше, на лице его появился румянец – не лихорадочный, а, скорее, здоровый. Он сказал, что боль уже не так донимает его, поэтому он принимает меньше опия. Йен обрадовался, хотя юноша все еще не вставал с постели.
Афина показалась ему изменившейся, более сдержанной, пока он не рассказал ей, что ездил в Бат за матерью. Тут ему показалось, что солнце вышло из-за туч и он окунулся в его тепло. Черт побери, подумал Йен, с такой улыбкой и с такими бирюзовыми глазами, не говоря уже о том, что она хорошо сложена, хотя и тонка, мисс Ренслоу могла бы быть любимицей всего Лондона, будь у нее возможность блистать в обществе. Он надеялся, что мать обеспечит ей такую возможность, но теперь усомнился в этом.
– Если сплетники не распускают слухов, зачем ей выходить замуж?
– Потому что ей почти двадцать лет, глупыш. И супруг ей нужен не так, как вам, – чтобы жениться и завести детей. Я просто обожаю эту милую девочку.
Конечно, она ее обожает, подумал Йен. Афина настояла на том, чтобы дом подготовили к приезду графини, предложила составить букет и поставить его в комнату леди Марден, однако Йен запретил это. Она встретила его мать с надлежащей почтительностью, всячески угождала ей, выполняла все ее прихоти, выслушивала ее жалобы и ее мнения по поводу того, как следует лечить Троя, и забавляла и занимала ее, пока графиня оправлялась от розовой лихорадки и поездки в карете. Находясь между своим братом, собакой и матерью графа, Афиш не имела времени ни на что, в том числе и на Йена.
Ему не следовало сожалеть о ее занятости и о том, что мать отнеслась к ней с одобрением. Именно к этому он и стремился, что графиня возьмет мисс Афину под свое крылышко и поможет ей занять положение в обществе. Ему не следовало сожалеть о том, что он редко видит ее, но он сожалел. Ему не нравилось, что она оказалась теперь на побегушках у двух больных, не проводила с ним время, не делилась с ним своими мыслями и не улыбалась ему.
Йен сам себя не понимал. Он хотел положить весь мир к ногам Афины – к ее маленьким хорошеньким ножкам, – он обязан был сделать это для нее и для мальчика, хотел видеть ее хорошо пристроенной, хотел, чтобы она сделала свой выбор, но ему нравилось, когда она была рядом с ним.
Прежде чем граф успел разрешить эту головоломку, его мать продолжила:
– Да, вам придется жениться на этой бесценной девушке. Вы никогда не найдете более многообещающей невесты, клянусь. Если вы не сделаете этого шага теперь, кто знает, быть может, вам придется ждать еще десять лет, прежде чем вы женитесь. Я уже сойду в могилу и так и не увижу внуков.
Йен не понимал, почему вдруг его матери так понадобились внуки. Ее ничуть не интересовали даже ее собственные отпрыски. Он представить себе не мог, что станет делать леди Марден с мокрым, дурно пахнущим, вопящим младенцем – разве что сляжет в постель с головной болью.
– Вы проживете гораздо больше десяти лет, матушка.
– Хотелось бы надеяться, но с моим здоровьем… – Она умолкла, поскольку уплетала третье пирожное, испеченное кухаркой Йена.
– Вы – воплощенное здоровье с тех пор, как перестали носить живые розы на шляпке.
Мать пропустила его слова мимо ушей.
– Через десять лет, – продолжила она, – вам будет сорок, но люди по-прежнему будут жениться на девушках, которым не больше двадцати. Они будут казаться вам даже более легкомысленными, так что вы выберете первую попавшуюся и будете несчастны до конца дней своих. И моих тоже. Мне не хотелось бы иметь невестку, у которой ветер в голове. Мисс Ренслоу не легкомысленна, несмотря на ее молодость и неопытность.
– Да, она на редкость разумна – для женщины.
Мать и это пропустила мимо ушей.
– Я считаю ее очаровательной. Если вы не женитесь на этой славной девочке, сердце мое будет разбито, хотя вам это безразлично, неблагодарное создание.
Йену не хотелось разбивать себялюбивое сердце матери, еще меньше ему хотелось погубить мисс Ренслоу.
Йен просто не знал, куда деваться. Следующим оказался его лучший друг Карсуэлл – вероломный трус.
– А знаешь, тебе придется на ней жениться, – заявил Карсуэлл, потягивая коньяк в "Уайтс". Карсуэлл выглядел таким разодетым, таким элегантным, что Йен чувствовал себя чем-то вроде неприбранной постели в своем более простом костюме, в галстуке, хотя и безупречном, но незатейливо повязанном, и с взлохмаченными волосами. Он выглядел бы, конечно, лучше, если бы не проводил то и дело пальцами по своим кудрям, но этот жест был порождением привычки и отчаяния. Какое значение имеет его внешность, если внутри у него тоже полная неразбериха?
– Значит, слухи все еще не утихли? – спросил он. – Я думал, что приезд моей матери положит им конец. Видит Бог, в Лондоне все должны знать о ее приезде, судя по тому, что в доме не иссякает поток визитеров и все время приносят визитные карточки и приглашения. – Цветы тоже приносят, но он велел отсылать их девочкам из приюта Святой Цецилии. Йену нужно было, чтобы мать выезжала и показывалась повсюду, а не сидела дома с насморком.
Карсуэлл кивнул:
– Все знают, что графиня приехала, и это вызвало еще больше разговоров, вместо того чтобы заставить их стихнуть. Если бы все было явно, не было бы надобности в ее приезде. И потом, из пушек ведь не стреляют по воробьям, да? Нет, молодой человек привозит в Лондон свою матушку, чтобы та познакомилась со своей будущей невесткой, а не для того, чтобы та стала компаньонкой какой-то неизвестной барышни из деревни. Думаю, ты мог бы выдать эту девицу за какого-нибудь бедного второго сына или отправить ее домой без всякого шума. Но оставить ее здесь, с твоей матерью? Может быть, скандала и удалось избежать, но зато теперь сильно поднялся уровень ожиданий.
– Как высоко он поднялся?
– В книгах записей пари ставят три против одного в твою пользу. То есть в пользу мисс Ренслоу, что у нее появится на пальце кольцо еще до наступления лета.
– Клянусь Зевсом, этот брак не принесет счастья ни одному из нас!
– Но если ты не женишься на мисс Ренслоу после всего, люди будут думать, что в ней такого неподходящего. Ах, спрошу я, и прости меня за грубость, что же в ней такого неподходящего? Мы ведь друзья навек и все такое.
– Ничего в ней нет неподходящего. Ты знаком с ней, ты ее видел.
– Я бы сказал – красивый маленький сверточек.
– Лучше бы ты не говорил таких вещей, иначе наша долгая дружба, о которой ты напомнил, окажется под вопросом. Не стоит так говорить о женщине, находящейся на моем попечении.
Карсуэлл улыбнулся:
– Ну конечно. Я не хотел отзываться о мисс Ренслоу неуважительно. Я считаю ее совершенно очаровательной и прекрасной, как роза.
– И о розах не хочу слышать!
Карсуэлл одернул манжеты и смахнул с рукава пушинку.
– Полагаю, старина, что от всех этих дел ты повредился в уме. Но если ты чувствуешь, что обязан покровительствовать этой леди, и так уверен в ее достоинствах – в каковые я не буду вдаваться, чтобы ты не выплеснул мне в физиономию свое вино, – почему ты так стискиваешь зубы и ерошишь себе волосы? Не говоря уже о второй бутылке, к которой ты приступил и которая оставила ужасное пятно на моем новом жилете, так что не обижайся. Кстати, как тебе мой жилет? Не могу никак понять, не слишком ли велики эти стрекозы.
– Как можно в такое время думать о жилетах?
Карсуэлл вынул монокль и окинул Йена взглядом. Жилет у графа был темно-серого цвета, в черную полоску, как и остальные его пять жилетов.
– А ты когда-нибудь о них думаешь, хотел бы я знать? Но не в них дело. Женись на мисс Ренслоу или объясни, почему не хочешь этого сделать.
– Я уже сказал – потому что к добру это не приведет. Как сказать этой бедняжке, что у нее нет иного выхода, кроме как выйти замуж за человека десятью годами старше ее, с репутацией повесы?
– Твоя репутация ничем не хуже, чем у всякого мужчины в Лондоне, и гораздо лучше, чем у некоторых. А у женщин редко когда бывает выбор. Подумай об этом, ведь мисс Ренслоу могли заставить выйти за Уиггза.
– Сначала я пристрелил бы его.
– Значит, эта девушка тебе нравится!
– Слишком нравится, чтобы я хотел увидеть ее прикованной к Уиггзу или к моей особе.
– Ах, бедненькая, выйти замуж за знатного человека с прекрасной родословной, имеющего четыре дома и денег больше, чем у самого принца, – хотя в наше время у всех денег больше, чем у принца, – который настолько хорош собой, что это увидит даже слепая. Господи, как же она будет страдать!
– Будет, если я не тот, кто ей нужен.
– А я – двухголовая свинья, если ты не тот, кто ей нужен. Вспомни, я ведь изображал леди Трокмортон-Джонс. И я видел, как мисс Ренслоу держится с тобой. Право же, мне стоило бы самому поместить свое пари в книгу записей. – Он привстал с кресла, но тут плечо ему стиснула, словно клещами, рука Йена.
– Только попробуй что-нибудь вписать туда, и я лишу тебя возможности владеть этой рукой.
– Ты воистину вне себя, друг мой. Ты должен знать, что я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить вред этой леди. Она мне очень нравится.
Глаза у Йена прояснились, морщины на лбу разгладились, и он снова превратился в того беспечного красивого мужчину, каким был до того, как леди Пейдж и ее придурковатый муж вошли в его жизнь.
– Она тебе нравится, и ты ей нравишься. Так почему бы тебе на ней не жениться?
– Бог ты мой, я не из тех, кто наследует поместья или титул, требующий вереницы маленьких наследников. Я не компрометировал эту девушку, и я не склонен к женитьбе.
Йен снова взъерошил волосы.
– Я тоже, черт побери!
Дворецкий Йена заметил, что мисс Ренслоу – приятное добавление к остальным обитателям дома. Это замечание было бы ненавязчивым напоминанием об обязанностях Йена, если не считать, что Халл делал это замечание каждый раз, когда Йен отдавал ему свою шляпу, или брал у него хлыст для верховой езды, или просматривал груду писем на столе в холле. О какой ненавязчивости может идти речь в шестнадцатый раз?
– Да, Халл, – сказал Йен после очередного замечания по поводу великолепных качеств мисс Ренслоу. – Я знаю, что эта молодая леди украшает Мэддокс-Хаус, как украсит любой дом, которому повезет иметь ее в качестве гостьи. Гостьи, Халл. Вы меня слышите?
Халл слышал его так же хорошо, как и Рома.
Теперь Рома была отлично выдрессирована. Если Йен приносил ей лакомство, она не пыталась порвать ему сапоги, если не приносил, рычала, завидев его.
Камердинер Йена не рычал, но бормотал себе под нос, что чем скорее лорд Марден покончит с этим делом, тем скорее капризная и требовательная старая графиня отправится к себе в Бат и в доме воцарится порядок.