Даже в самые ностальгические минуты король понимал, что было бы глупостью потерять это королевство. Хотя он сам мечтал вернуться в Ганновер, но его долг сохранить три короны – Англии, Шотландии и Ирландии – для своих потомков. Что касалось Георга Августа, то король не хотел о нем даже думать, пусть он отправляется хоть в ад, королю все равно. Но в Ганновере есть маленький Фридрих, который со временем станет принцем Уэльским, а потом королем.
Поэтому Георг ходил в церковь, но длинные проповеди на языке, который он не понимал, были для него тяжким испытанием. Он не умел делать вид, будто слушает их. На большинстве проповедей он спал, а если не мог заснуть, то обсуждал со стоявшими рядом придворными государственные вопросы. Проповеднику приходилось смириться с этим. В данный момент король спал, о чем явственно свидетельствовал его непрекращавшийся храп. Принц, как всегда, был в боевой готовности и мечтательно устремлял взор на очаровательную Мэри Белленден.
Каролина размышляла, разумно ли она поступила, что собрала в своей свите столько красавиц. "Да, – решила она, – это правильный шаг. Лучше держать их под наблюдением. А миссис Клейтон и миссис Говард будут отличными сторожевыми псами. Особенно Генриетта, которой надо подумать о собственном положении".
Старшая из фрейлин Маргарет Медоуз, выпрямив спину, сидела на скамье и косилась на девушек, которые, взяв пример с короля, не обращали внимания на проповедника, специально приглашенного для королевской семьи – прославленного епископа Бернета. Мэри Белленден и Молли Липл все время перешептывались. Смешливая, хорошенькая Бриджит Картерет, племянница лорда Картерета, изо всех сил старалась подавить душивший ее смех. Она преуспела в этом гораздо больше, чем Софи Хоув. Ее то и дело прорывавшийся смех был слышен и за пределами места, отведенного для короля и его свиты. "Софи слишком легкомысленная, мне надо бы расстаться с ней", – подумала Каролина. Но Софи была внучкой, хотя и побочной, принца Руперта, брата курфюрстины Софии. А такими родственными связями нельзя пренебрегать. И все же девушка должна получить замечание.
Епископ Бернет перевел укоряющий взгляд с храпевшего короля на хихикавших фрейлин и ясно дал понять, что он недоволен Ганноверской династией. Королева Анна относилась к посещению церкви с большим рвением. Королева Мария также соблюдала свой долг. Правда, король Яков, католик, свергнутый за свои религиозные взгляды, позволял себе во время проповеди делать замечания, но они, по крайней мере, были остроумными. Если приехавшие в Англию немцы хотят оставаться популярными, они должны оказывать должное уважение церкви. Такой вывод сделал епископ Бернет.
"Епископ, конечно, прав", – подумала Каролина, но на самом деле ее больше занимал интерес Георга Августа к Мэри Белленден, чем недовольство епископа фрейлинами.
"Насколько далеко удастся зайти Мэри Белленден? – размышляла Каролина. – Она очень хорошенькая, и, несомненно, если бы захотела, могла бы иметь на Георга Августа большое влияние". Каролина подумала, что до сих пор ей везло, и влияние сохраняла она.
Король всхрапнул громче, чем обычно, и сам проснулся от резкого звука. С минуту он удивленно оглядывался, потом понял, что служба заканчивается, некрасиво зевнул и приготовился уходить. Фрейлины, в том числе все еще хихикавшая Софи Хоув встали со своих скамей, и король со свитой покинули церковь, направившись во дворец.
* * *
Епископ Бернет поклонился Каролине.
– Мне очень прискорбно, Ваше Высочество, – начал он, – что я вынужден обратиться к вам с жалобой. Но бесполезно обращаться к Его Величеству, чей храп сопровождал всю мою проповедь. Это и некоторое другое ясно показывает, что короля мало беспокоит неуважительное отношение его слуг к церкви.
– Для меня это тоже очень прискорбно, – ответила Каролина. – Я обратила внимание на невоспитанных девиц.
– Уверен, что Ваше Высочество согласится: такое поведение не может продолжаться.
– Согласна.
– Церковь превратилась в место встреч с целью флирта. Теперь ее заполоняют молодые люди, которые приходят, чтобы поглазеть на фрейлин и попытаться познакомиться с ними. Наше Высочество согласится, что задача церковной службы не в этом.
– Вы правы, епископ.
– Так продолжаться не может.
– Вы желаете, чтобы они не посещали церковь?
– Не посещали церковь и губили свои души? Ваше Высочество, эти девушки уже на полпути к вечным мукам. Нет, надо отгородить их скамьи, и перегородка должна быть такой высокой, чтобы их не могли видеть молодые люди.
– Вы имеете в виду… посадить их в маленькую… ложу?
– Ваше Высочество может назвать это и так. Они должны слушать проповедь, но быть невидимыми.
– О, это так… печально. Они такие хорошенькие.
– Ваше Высочество, мы должны думать не об их внешнем совершенстве, а о спасении их душ.
– О да, да. Пусть будет эта… ложа, если можно ее так назвать.
Епископ Бернет остался удовлетворенным разговором с принцессой. Она хорошая женщина. Разумная. И когда придет ее время занять трон королевы, он будет доволен.
Принц остановил Мэри Белленден.
– Вы очень хорошенькая девушка, – сказал он. Она сделала кокетливый реверанс.
– Вы мне очень нравитесь.
Она отступила на два шага и, наклонив набок голову, принялась разглядывать его, причем довольно дерзко. Но она была такая миловидная, что даже в дерзости выглядела восхитительно.
– А я вам нравлюсь? Это прекрасно, да?
– Долг хорошего подданного выражать почтение принцу Уэльскому, – сдержанно ответила Мэри.
– И вы будете выполнять ваш долг?
– Это зависит от того, насколько широко понимается долг.
– Что это значит?
– Ваше Высочество, я целомудренная молодая леди.
– А… Да… Вы очень хорошенькая.
– Я должна сказать вам, Ваше Высочество. Мне постоянно приходится говорить другим, что я целомудренная. Мне не верят. Но я убеждаю их. Боюсь, что также будет и с Вашим Высочеством. – Что это значит?
Но она уже сделала быстрый реверанс и взялась за ручку двери. Интригующе улыбнувшись на прощание, она скрылась за дверью.
– Проклятие! – воскликнул принц.
* * *
Когда легкомысленные молодые люди увидели загородку, спрятавшую от глаз скамьи с фрейлинами, раздались вопли протеста. Но в этом нельзя было винить ганноверцев. Их собственный епископ Бернет решил спрятать от них хорошеньких девиц. Перегородка сделала посещение церкви бессмысленным. И даже смех Софи Хоув, громче других доносившийся из-за высокой деревянной стены, приносил мало утешения.
Молодые люди ходили в церковь не для того, чтобы скучать на проповедях епископа Бернета или другого проповедника. Их привлекали, во-первых, храпящий король и, во-вторых, громкие разговоры во время проповеди, а тут развлечения почти прекратились.
Вскоре за работу засели авторы памфлетов.
"Епископ Бернет понял, что красивые дамы, стекавшиеся в церковь, стоящую на холмах Сент-Джеймса, одаряли нежными взглядами и улыбками только своих возлюбленных, а не его, когда он мычал себе под нос".
В следующих строчках объяснялось, что случилось, и заканчивался памфлет такими словами:
"Принцесса, подавленная неучтивой назойливостью, хотя и смеялась над его доводами, но уступила его требованию. И теперь британские нимфы при протестантском правлении молятся в деревянных ящиках, будто испанские девственницы".
Король прочел памфлет и первый раз до него дошло, что его подданные, англичане, умеют высмеивать не только чужестранцев, но и своих, если они того заслужили. И еще он понял, что у них нет почтения к важным особам.
И Георг стал чуть теплее, чем прежде, относиться к ним. Тем больше его огорчило доставленное сообщение о новом мятеже якобитов.
Проходил месяц за месяцем, и непопулярность короля все росла. Его немецких любовниц презирала вся страна, и когда их экипажи проезжали по улицам, народ отпускал вслед колкие замечания и насмешки. Шулемберг, сохранившая место его первой фаворитки, обезумела от жадности и постоянно искала способ увеличить свое состояние. Георг знал об этом, но не шевельнул и пальцем, чтобы остановить ее. Англичане самые алчные люди, каких он встречал, любил повторять король. Они постоянно осаждали его с просьбами о постах для своих родственников и друзей. Поэтому он злорадствовал, думая, что Эрменгарде удается иногда получать от них то, чего она хочет.
Однажды она пришла к нему необычно возбужденная, хоти и не очень сильно. Шулемберг ехала по улицам Лондона, как вдруг толпа остановила ее экипаж и выкрикнула оскорбительные слова.
– Они назвали меня Каланчой, – сообщила она королю.
– В этом нет ничего нового, – ответил Георг. – Они дали тебе это прозвище, когда только увидели.
Первый раз слова короля не успокоили Эрменгарду. Лицо под рыжим париком вспотело от негодования.
– Я выглянула из окошка и заговорила с ними по-английски, – продолжала она. – Я сказала им: "Добрые люди, почему вы оскорбляете нас? Мы же приехали для вашего блага". И что, вы думаете, они закричали в ответ? "Проклятие нам! И всем нашим благам тоже!"
Когда Георг понял значение этих слов, он саркастически засмеялся. Они были остры на язык, его новые подданные. Они будто влюблены в слова. Недаром здесь так популярны памфлеты.
Король посоветовал Эрменгарде не принимать близко к сердцу их болтовню.
– Потому что, – мрачно добавил он, – мы уже здесь и здесь должны попытаться остаться.
– И вы думаете, они не отправят нас назад в Ганновер? – спросила она. Легкая тень страха промелькнула у нее в глазах. Если им придется вернуться в Ганновер, что будет с ее планами дальнейшего увеличения состояния? Англия была огромной дойной коровой, и ее дорогой Георг Людвиг, которого она так искренне и так давно любила, что стала ему как бы женой, помогал ей доить эту корову.
– Вероятно, некоторые из них попытаются, – ответил он. – но у них ничего не выйдет.
– Конечно, не выйдет. Мы должны остановить их. Такого никогда не будет, чтобы они могли свергнуть вас. Глупые люди. Неужели они не понимают, что мы прибыли для их же блага?
– И ради наших благ тоже, – добавил Георг, у которого редко бывали проблески юмора.
* * *
Король глубоко задумался, пока двое слуг помогали ему одеваться. Только им двоим он разрешал присутствовать в спальне. Это воспринималось как полнейшее неуважение к придворному этикету. Церемония одевания короля была одной из самых важных при дворе. И придворные, принимавшее в ней участие, впоследствии занимали высокое положение. А эти двое слуг, помогавшие королю, были турками. Еще одно оскорбление английской традиции.
Мустафа и Магомет, возможно, были жуликами, но не более жадными, чем утонченные леди и джентльмены, окружавшие его. Король сомневался, знакомо ли двум туркам виртуозное искусство казнокрадства, которым так мастерски владел великий герцог Мальборо. Георг никогда не доверял ему. О да, сейчас он всячески показывал свое дружелюбие. Но этот человек мог в любую минуту повернуться к нему спиной. Георг слышал, что даже после того, как Мальборо получил высокий пост при его дворе, он поддерживал тайную связь с Яковом Стюартом – на случай, если якобиты добьются успеха и вернут Якова в страну.
Жизнь в Лондоне очень отличалась от ганноверской. Там все выглядело гораздо проще. Там, хотя он был курфюрстом небольшого государства, Георг пользовался большим уважением, чем здесь, став королем великой страны. Немцы по природе своей более дисциплинированны, чем англичане. Как бы он хотел вернуться домой, в Ганновер!
Эти люди не питают уважения ни к кому. Только недавно по случаю своего дня рождения ему пришлось выдать гвардии новое обмундирование. Ему сказали, что это английская традиция. Георг не любил напрасно тратить деньги и, естественно, дал заказ компании, которая запросила за обмундирование самую низкую цену. Потом оказалось, что ткань на рубашках грубее, чем на полученных в прошлый раз. И в результате гвардейцы промаршировали по Сити без мундиров, чтобы показать качество "ганноверских рубашек", как окрестили памфлетисты подарок короля.
Это дело привело Мальборо к королю. Никто не должен сердить солдат, заявил он. Вполне вероятно, что маленькая осечка, вроде дешевых рубашек, станет искрой, из которой разгорится мятеж.
Георг цинично подумал, что Мальборо, должно быть, считает положение Ганноверской династии более прочным, чем у Стюарта. Герцог немедленно приказал выдать гвардии вдвое больше рубашек и мундиров – притом самого высшего качества – и увеличил выдачу пива.
Такие инциденты заставляли короля размышлять об уязвимости его положения.
Потом он снова наслаждался прогулками, но терпеть не мог, чтобы его сопровождала толпа, следившая за ним, смеявшаяся и обсуждавшая его на языке, который он не понимал.
Сент-Джеймсский парк был очень красив, но, по мнению короля, его портили люди, которые вечно толпились там и вели себя как в собственном доме. Парк принадлежит королю. И Георг хотел знать, почему король не может сохранять его только для себя и гулять в нем в одиночестве.
Он задал этот вопрос государственному секретарю, лорду Тауншенду, который занял пост министра иностранных дел после отставки Болингброка. Поскольку Болингброк был якобитом, то, естественно, не мог сохранить свой пост после приезда в Англию Георга.
– Я хочу знать, – сказал король, – сколько будет стоить закрыть Сент-Джеймсский парк и держать его только для моего личного пользования?
– Это будет стоить вам, сир, трех корон, – после секундного колебания ответил Тауншенд.
Остроумное замечание, какие любят англичане, но – не в бровь, а в глаз! Король еще раз подумал о том, как ненадежно он сидит на троне Англии.
Магомет надел ему на голову парик, и король увидел в зеркале угрюмое лицо с тяжелой упрямой челюстью. Свое собственное лицо.
"Болингброк! Этот человек может наделать неприятностей, – подумал Георг. Не так давно Болингброк отплыл во Францию".
Он был честолюбивым человеком, этот Болингброк. И при королеве Анне добился ведущего положения в правительстве. Поссорившись с Харли, он с помощью ловкой леди Мэшем мог бы преуспевать, если бы не умерла Анна или если бы ему удалось вернуть в Англию Якова Стюарта. Болингброк был слишком убежденным якобитом, чтобы быстро переметнуться на другую сторону. Естественно, он получил отставку. Но отставка была не единственным, чего он боялся. Уолпол хотел обвинить его в серьезных правонарушениях, а, попав под обвинение, Болингброк не мог бы действовать. Болингброк знал об этом и ловко напустил на себя равнодушный вид, хотя его чувства были очень далеки от равнодушия.
– Я решил посвятить себя литературе, – заявил он, поехав в оперу. Он раскланивался с друзьями и старался обратить на себя внимание, назначая встречи на следующую неделю. Но, вернувшись домой, он надел черный парик и костюм лакея и отправился в Дувр. Пересек пролив и – очутился во Франции.
Ясно, кому он там предлагает свои услуги.
Английский трон оказался очень шатким.
"Ну и ладно, – подумал Георг, – если я потеряю его, то вернусь в Ганновер. Сейчас в Герренхаузене очень красиво, а из старой кухни в Лейн-Шлоссе так приятно пахнет сосисками и кислой капустой".
Но все же…
Неужели он начал понемногу привязываться к неродной, усыновленной стране? Нет, вряд ли это привязанность. Просто он должен думать о новых поколениях – о будущих королях и королевах Англии.
* * *
Вскоре после этого, в солнечный сентябрьский день к королю пришли лорд Тауншенд и герцог Мальборо.
Принц Яков Фрэнсис Эдвард Стюарт высадился в Шотландии, и там его встретили как Якова III, короля Англии, Шотландии и Ирландии.
МЯТЕЖ
В столице били тревогу. Гражданская война казалась неизбежной. Больше не было тайных сходок в кафе. Якобиты открыто распевали свои песни. В каждом трактире они поднимали тосты за короля, который теперь уже не за проливом, а на своей законной земле. На улицах то и дело вспыхивали драки между протестантами и католиками.
– Долой самозванца! – кричали протестанты.
– Проклятие Георгу! – отвечали якобиты. – Отправьте его назад в Ганновер.
Каждый день приходили новости из Шотландии, но никто не мог с уверенностью сказать, сколько в них вранья, а сколько правды. То говорили, что в Шотландии Якова уже короновали. То – что он еще не пересек пролив. То Яков приехал с оружием и людьми, которыми его снабдила Франция. То у него жалкая кучка нищих сторонников.
Ормонд и Болингброк, оба бежавшие из Англии после прибытия Георга, теперь вели борьбу, чтобы восстановить положение Якова – и свое собственное. И тосты в трактирах и кафе поднимали за ЯБО, начальные буквы имен Якова, Болинброка и Ормонда. Повсюду росло напряжение и волнение.
Спокойным оставался только один человек – король. Эрменгарда хотела уехать в Ганновер, но король поставил ее на место. Только в моменты паники она решалась давать ему советы.
Принц Уэльский был в отчаянии. Он пришел к жене, она никогда не видела его таким растерянным.
– Отец – дурак, – пожаловался он. – Этому народу он не нужен.
– Не важно, нужен или нет, важно – хочет ли он остаться.
Даже между собой они говорили по-английски с жутким немецким акцентом.
– Английский народ получит то, чего он хочет. А он хочет Стюарта. Сегодня в парке бунты. Я проходил недалеко и слышал, как они кричали: "Проклятие Георгу!" И они приветствовали Стюарта.
– Это только одна толпа в парке, – печально вздохнула Каролина.
– И две толпы… И три толпы. Весь Лондон – толпа.
– Но мы должны быть сильными.
– И уехать назад в Ганновер?
– Боже сохрани.
– Ах, мы думаем одинаково, моя Каролина. Я боюсь… Очень боюсь.
– Давай пойдем на прогулку. Пройдемся по Мелл. Покажем людям, что мы любим их.
– И ты думаешь, это заставит их любить нас?
– Уверена, – ответила Каролина.
И принц с женой пошли в парк, который его отец хотел сделать частным. Они болтали между собой и с придворными, не выказывали признаков страха, а только демонстрируя свою любовь к англичанам.
– Я бы предпочла жить на навозной куче, чем вернуться в Ганновер, – повторяла Каролина.
Даже когда она произносила эти слова, до них доносились крики якобитов, но Каролина улыбалась мужу и не подавала вида, что слышит их.
– По крайней мере, – говорили зрители, – у этих немцев есть мужество.
Каролина подумала, что правильно сделала, предложив прогулку на публике.
Когда они вернулись к себе, Георг Август раскраснелся от удовольствия.
– Какая мне пришла прекрасная мысль – показаться на публике, правда?
Каролина чуть было не возразила: дескать мысль была ее, но вовремя сдержалась и кивнула.
– Да, отличная мысль, – согласилась она.