Клеопатра почувствовала, что щеки и уши стали горячими. И в самом деле – стыдно! Она изучала свою страну еще тогда, когда под вопросом была не только возможность сесть на престол, но и просто – выжить. Она читала древние рукописи. Посещала храмы. Общалась со жрецами. Несколько храмов даже находились под ее патронатом. Цезарь же в Александрии менее полугода, а уже знает больше, чем она!
Понемногу она успокоилась: он и в самом деле – великий человек. На пьедесталах его статуй написано, что он – живой потомок Венеры и Марса. Получается – полубог. Он и есть полубог. Если бы ей такого соправителя – величайшей страной мира был бы не Рим, а Египет.
Через десять дней она достаточно легко и быстро произвела на свет сына – здорового, крикливого и крупного младенца мужского пола.
– Никогда не видела таких красивых детей, – сообщила повитуха помощнице и сделала жест, отгоняющий злых духов.
Если бы об этом сказали Клеопатре, она бы была уверена: просто льстят. Конечно, у кого же могут быть самые красивые дети, как не у царицы?
Но она лежала с закрытыми глазами, словно уснула, и слова повитухи предназначались не ей.
– Беленький такой, чистый… Уже считай, двадцать семь годков я младенцев принимаю, а такого впервые вижу.
– Говорят, красные более живучи, – помощница, молодая девица, младше самой Клеопатры лет на пять, отличалась болтливостью и, видимо, просто не могла допустить, что в ответ на фразу повитухи не прозвучат ее слова.
Повитуха, поджарая египтянка с могучей грудью (предмет всегдашней зависти Клеопатры!), не раздумывая, шлепнула помощницу по тощему заду.
– Молчала бы уже, дуреха! Никакого понятия, пуповину перерезать – и то не можешь, а туда же, с рассуждениями… Живучие… Да красные просто чаще всего рождаются. А этот – всем красавчикам красавчик!
– В отца, видать, – мечтательно вздохнула помощница. – Ты его видела, Кифи? Такой мужчина!
Клеопатра с трудом удержалась от смеха. Да уж, имя повитухи подходило ей как нельзя лучше. Интересно, как зовут эту тощую, мелкую (совсем недавно и она, Клеопатра, выглядела примерно так же!) помощницу?
Но ответа на этот вопрос она так и не получила: повитуха Кифи называла помощницу как угодно, но только не по имени. Чаще всего звучали эпитеты "дуреха" и "бестолочь".
– Красавец. Да не тебе.
– А она, – это – шепотом, и легкий кивок в сторону "спящей" роженицы, – не красавица… И тощая совсем…
– Больно ты понимаешь! – повитуха фыркнула. – Ты-то ее сегодня, считай, впервые увидала. А я и до того видела. Не красавица! А как глянет – так у всех мужиков челюсти и отвисают!
– Может, она их заколдовывает?
– Дура! Она просто такая вся… женщина!
– Ой! А мы с тобой что, не женщины, что ли?
– Вот именно, что "что"! Мы бабы. А она – женщина. Я ж говорю: как поглядит – так и все. А если еще рассмеется! Голос у нее такой… особенный.
"Оказывается, у меня особенный голос. Почему мне никто и никогда не говорил об этом раньше?"
– А все-таки хорошо, что ребеночек на отца похож, – подумав, заявила молодая. – Все-таки Цезарь – он совсем особенный.
– Вот дура ты и есть дура. Мальчонка должен быть похож на мать, тогда счастливым будет. Девчонка – на отца, мальчишка – на мать. А такой и умненьким будет, и красивеньким, а счастья иметь не будет.
– Ну вот, я же говорю, те, что красные рождаются, более счастливые! – совсем невпопад заключила безымянная помощница и получила оплеуху.
Под их перебранку Клеопатра неожиданно заснула.
Ей снился мальчик, ее сын. Он был удивительно похож на Юлия: не только цветом волос – ярким, золотистым, – не только глазами, их формой и цветом, но и общим твердым очертанием лица. Она еще успела удивиться во сне: как это так – обычно у маленьких деток мордашки круглые и пухлые, никакой "твердости" и "четкости" и в помине нет…
Но разобраться с этим она не успела, поскольку была грубо и бесцеремонно разбужена. Ребенок – вполне реальный ребенок, белокожий, с головой-дынькой и пока еще пухлыми губами, – хотел есть и кричал.
Цезарь навестил ее в тот же день. Взял на руки малыша.
Он удивительно гармонично смотрелся с ребенком на руках – как будто эти сильные руки с длинными пальцами и хорошо выраженным запястьем и предназначены были для того, чтобы держать детей, а никак не стилос или меч.
– Ты – Цезарион. Маленький Цезарион.
Ребенка следовало назвать Птолемеем – эта традиция не нарушалась уже на протяжении многих веков. Имя собственное давным-давно стало именем семейным, но не так, как у римлян их номен.
Прости, Цезарь. Ты назвал ребенка Цезарионом – цезаренком, но ему суждено носить имя Птолемей. Если царь в Египте может быть и с другим именем, то фараон – нет. Впрочем, Птолемей Цезарион звучит очень даже неплохо.
Цезарь признал ребенка своим. Это говорило о многом, но царице хотелось большего. Например, стать женой божественного Юлия. Он не может жениться на не-римлянке? Ерунда! Ведь это – Цезарь! Он может все, что угодно. Он пишет новые законы и исправляет старые! Почему бы не создать такой закон, по которому он имел бы право жениться на ней?
Цезарь женат – Клеопатра знала, что где-то далеко, в Риме, живет тихая женщина по имени Кальпурния Пизонис. Женщина, которая не родила ему детей. Женщина, с которой вместе он провел от силы несколько месяцев. Женщина, с которой он не собирается разводиться.
А вдруг случится чудо? Вдруг он все-таки решится и женится на ней?
Лучшего и пожелать трудно!
Во-первых, это означало бы стабильность: вряд ли в стране долго продолжится гражданская война, если на престоле появится законный правитель-мужчина, да еще такой, как Юлий.
Во-вторых, это означало бы, что Египет сможет стать вровень с Римом, а то и выше. Ведь власть Цезаря в Риме, безусловно, очень велика, но не безгранична. А в Египте он мог бы стать всем.
Ну и, наконец, наличие Цезаря рядом означало бы счастье для нее самой. За это время он умудрился стать для нее всем: замечательным любовником, настоящим другом, советчиком, терпеливым наставником, да что там наставником – она впервые поняла, что означает иметь отца, ведь Авлету до своих отпрысков не было никакого дела, все его отцовские обязанности по отношению к ней, Клеопатре, заключались в том, что он время от времени катал ее на коленях. Это, конечно, было замечательно, но этого было мало!
Но Цезарь как-то рассказывал – словно бы невзначай! – как одна из любовниц старалась женить его на себе. На какие ухищрения только ни шла эта женщина! И напрасно: он на ней не женился. "Выбирать должен мужчина. Когда женщина начинает охотиться на мужчину, она перестает быть привлекательной для него", – сказал Клеопатре Гай Юлий.
Женщина сделала выводы. И как бы ей не хотелось стать его женой, она ни разу даже не намекнула об этом.
Через месяц, уже полностью оправившись после родов, Клеопатра снова выходила замуж. Не за отца своего ребенка – за своего младшего брата, носившего их семейное имя Птолемей.
Второе бракосочетание было еще более пышным, чем первое. Все-таки римляне знали толк в роскоши.
Клеопатра в гофрированном льняном платье – египетском! – с густо подведенными глазами – опять же, по египетским традициям, а не по римским, – медленно ступала по длинному ковру, держа испуганного брата за потную ладошку.
Да благословят египетские боги того, кто придумал раскрашивать лицо: разглядеть под толстым слоем краски то, что на нем написано на самом деле, просто невозможно.
Она не глядела по сторонам, но этот взгляд почувствовала кожей. Слегка скосив глаза, поняла то, в чем, собственно, и так не сомневалась: Арсиноя. Глаза просто пылают ненавистью. Ненавистью к убийце брата, пускай и невольной, или – завистью к царице, к любовнице Цезаря?
Она знала: сестра тоже приходила к "божественному Юлию". Приходила с той же целью, с которой тогда пришла, вернее, приехала на плечах Аполлодора, она сама.
Цезарь только посмеялся и сообщил Арсиное, что он не спит с маленькими девочками, пускай они и возомнили себя великими военачальниками. Сестра была в ярости и даже попыталась расцарапать Цезарю лицо. Арсиноя вовсе не считала себя "маленькой девочкой": в конце концов она даже "возглавила" на некоторое время войско, и именно под ее руководством оно одерживало победы. По крайней мере, так считала она сама.
Конечно, ей это не удалось: Юлий даже не стал звать охрану, скрутил девочку сам. А потом, пообещав, что в следующий раз она получит плетей, вызвал стоявшего около двери охранника. Который, само собой, плетей все же получил, хотя и не имел к появлению царской сестрицы в покоях Цезаря никакого отношения – об этом Клеопатре тоже донесли, как и обо всем прочем.
Сперва она хотела спросить у Юлия сама, потом передумала. Она "умная девочка" и не станет делать глупости, что бы ни случилось. Ему нужна умная, красивая, всегда приветливая и сохраняющая хорошее расположение духа любовница – что же, она будет умной, красивой и приветливой. Истерики ему пускай жена закатывает. Которую он, кстати сказать, уже несколько лет не видел, и, как видно, не особо стремился увидеть. Пускай она, Клеопатра, не смогла стать ему женой, но она будет идеальной любовницей. Чего бы ей это не стоило.
За руку подергали. Брат. Муж. Смешно: мужу двенадцать лет. Впрочем, первому было десять… О, она что-то пропустила! Для женщины, которая только что давала себе обещание сохранять самообладание любой ценой, – непростительная оплошность.
И она торопливо стала повторять вслед за жрецом слова брачной клятвы.
За пиршественным столом они были рядом – она и божественный Юлий. Как будто именно он, а не маленький Птолемей… Хватит! Она не будет об этом думать!
Спокойствие давалось ей с большим трудом. Юлий так рядом, такой… ее, и вместе с тем чужой.
– О моя царица! У меня есть для тебя маленький подарок. Он ждет тебя в твоих покоях.
– Великий Рим в лице не менее великого Цезаря преподнес мне роскошные дары.
– Это не дары Великого Рима великой египетской царице. Это мой личный дар, – Юлий и не подумал понижать голос. А и в самом деле – ему-то чего стесняться? К тому же об их отношениях знают все от мала до велика – все во дворце, все в Александрии… Все в Египте и во всей Римской империи.
Клеопатра слегка склонила голову.
– Я с благодарностью приму любой дар великого Юлия.
После пиршества ушла в свои покои и заперлась там. Не могла видеть ни Юлия, ни брата-мужа, хотя маленький Птолемей, в отличие от старшего Птолемея Диониса, никогда никаких неприятных чувств у нее не вызывал. Хороший, спокойный и милый ребенок. Немного, может быть, слишком спокойный и слишком хороший: его сверстники носились по улицам и переулкам Александрии, плавали в озере или море, дрались.
Конечно, маленького царевича никто бы не выпустил из дворца без присмотра. Но Клеопатра хорошо помнила собственное детство: как лазила по деревьям, за что ей всегда влетало и от няньки, и от учителя – они утверждали, что будущая царица не может вести себя как обезьянка. Как пыталась выбраться из дворца незамеченной. Как дралась с Береникой и тягала за волосы Арсиною. Как… словом, как вела себя, словно обычный непоседливый ребенок.
Маленький Птолемей же… Он был вежливым, никогда не забывал поблагодарить, а если ему чего-то хотелось – просил, а не хватал без спроса. Не убегал. Не лазил. Не разбивал коленей. Правда, в одном Клеопатра его понимала: он, как и она, очень любил читать и даже самостоятельно осваивал латынь. Но все же будь он поживее и… понесноснее, как и положено мальчику его возраста, она бы меньше беспокоилась о нем.
На ложе что-то лежало.
Женщина подошла поближе. Ожерелье. Роскошное ожерелье. Золото, драгоценные камни… Только вот прикасаться к нему было неприятно, и даже не потому, что оно свидетельствовало о крахе ее надежд стать законной женой Цезаря.
Просто оно было выполнено в виде змеи, обвивающей цветочную ветку. Цветы из драгоценных камней, листики – из тончайшей золотой проволоки, капли росы – из крохотных опалов, и поверх всего этого великолепия – змейка толщиной в ее мизинец: каждая чешуйка прорисована, глаза – кроваво-красные рубины.
Клеопатра осторожно взяла ожерелье, стараясь не коснуться змейки, заглянула в красные глаза. Кажется, эта змея ее ненавидит… Красные глазки смотрят очень зло…
Интересно, Цезарь не знал, что она боится змей? Да нет, просто не мог не знать! Ей иногда кажется, что Юлий знает о ней такое, чего она сама не знает о себе.
Стало быть, это еще одно испытание? Сумеет она заставить себя надеть это ожерелье или не сумеет?
Как там называла повитуха Кифи свою помощницу? Дуреха? Вот она, Клеопатра, дуреха и есть. Множество раз они с Юлием беседовали на самые разные темы, и ей следовало бы понять: Цезарь, практичный, верящий в богов постольку-поскольку, надеющийся исключительно на себя. Ему бы даже в голову не пришло, что можно, боясь живых змей, испытывать отвращение к украшению.
Она наденет это украшение завтра. И вообще станет носить регулярно. Если Юлию будет приятно – она сделает это для него. Противно? Это просто кусок золота. И может быть, он поможет ей преодолеть свой страх перед живыми змеями.
Глава 18
Египет должен видеть своего фараона.
Эта мысль возникла у нее еще в пору беременности: было бы неплохо показаться народу именно в таком положении. Для египтян беременность священна. А беременность фараона священна стократ. Не зря их религия связывает плодородность долины Нила с плодовитостью фараона и его домочадцев.
Но – не получилось. Когда в нескольких сотнях шагов от дворца люди режут друг другу глотки – это не самое лучшее время для прогулок.
Но сейчас, когда все наконец-то окончено и даже убытки уже подсчитаны, можно, наконец, отправиться в путешествие.
Цезарь сперва идею не одобрил.
– Какое путешествие, Клеопатра? В городе побило около ста тысяч жителей. Даже для трехмиллионного населения Александрии это много! Мудрый правитель сначала должен показать всему народу, что он заботится о нем. Нужно восстанавливать город, девочка моя. Врагов уничтожать можно и нужно, да и то только в том случае, если нет никакой возможности договориться мирным путем. Покорить какой-то народ трудно: убивая, всегда следует быть готовым к тому, что в ответ постараются убить тебя. Военная победа – это только часть победы. Если твоя цель просто грабеж, это одно. Если ты хочешь закрепиться на захваченной территории и не просыпаться каждое мгновение от предчувствия того, как холодный клинок входит тебе под ребра, народ должен почувствовать: ты – не враг, а мудрый и справедливый правитель. Который в первую очередь заботится о своем народе, а вовсе не об удовлетворении собственных прихотей. Который будет думать, что станут есть его подданные, а не обжираться изысканными явствами, в то время как народ погибает с голоду. Который…
Клеопатра мягко положила ладонь на предплечье Цезаря. Что-то он сегодня слишком разговорчив…
– Я понимаю все это. Я всегда понимала это и заботилась, чтобы моему народу было чем питаться в неурожайные годы. Но мой народ – это не только жители Александрии, Цезарь. Мой народ – египтяне, а не только греки и македоняне. А для египтян важно увидеть своего фараона. Я ведь не только царица, Цезарь, я еще и фараон. По египетским верованиям, фараон, в общем-то, и олицетворяет собой страну. Если все хорошо у фараона, значит, и в стране будет порядок. Если фараон плодовит, то Нил будет разливаться раз за разом, и голод стране не грозит. Понимаешь? Они увидят меня и моего сына и будут счастливы. А если Нил не разольется, я снова закуплю зерно, голода не будет, и уже на следующий год никто не вспомнит о том, что урожая не было. Все будут помнить только то, что они ели досыта, и, стало быть, все хорошо.
Цезарь, слегка склонив голову, задумался.
– Возможно, ты права, – сказал он наконец. – Ты лучше разбираешься в египетских верованиях и наверняка лучше понимаешь египтян. Однако если ты не хочешь, вернувшись из этого путешествия – я признаю его необходимость, – застать очередную гражданскую войну, тебе придется сначала сделать кое-что для жителей Александрии.
Она выслушала предложенные им меры и даже согласилась почти сразу. Только для начала спросила:
– Почему ты сказал, что населения в городе три миллиона? Я знаю другое число: миллион!
– Милая моя, в твоем городе миллион граждан. Еще миллион или чуть меньше – дети. А еще как минимум миллион… живут себе и только мечтают о гражданстве. Дай им его! Тебе это ничего не будет стоить.
Гражданство для не-греков? Почему нет? Она просто никогда не задумывалась над тем, что евреям, сирийцам, коптам хочется получить гражданство. А ведь, наверное, Цезарь прав: это поставило бы их вровень с греками и македонянами. Может, материальных выгод и никаких, но для самолюбия приятно.
Были изданы соответствующие указы, а также указ о восстановлении жилых домов и одного из храмов.
Клеопатра хотела начать восстановление города с агоры, здания суда и других общественных строений, но, по совету Цезаря, сперва начали возводить все же жилье. А агора – что же, если жителям некоторое время будет негде собираться для пустопорожних разговоров, то им же и лучше.
Чиновников из города попросту выслали. Решение принял Аполлодор.
– Я думаю, что людям, которые поддерживали твоего брата, моя царица, у власти нынче не место.
– А если не поддерживали?
Он промолчал. Клеопатра улыбнулась.
– Ты – мудрый человек, Аполлодор, и я рада, что сделала тебя своим советником.
На самом деле она сделала для Аполлодора куда больше, чем он, возможно, предполагал. Ему, сицилийцу по рождению, может быть, и невдомек было, что советником при царице может быть только евнух. При царе советником мог быть и полноценный мужчина, а вот при царице – только "урезанный". Такова была традиция. Нигде, впрочем, не описанная. И царица решила: раз не написано, стало быть, можно и не принимать во внимание. Пожалуй, если бы это было и не традицией, а законом, она все равно нарушила бы его: ей хватало рядом мучающегося от ощущения собственной неполноценности Мардиана. Но тот хотя бы был оскоплен еще мальчиком! Аполлодор же мог подобную операцию и не перенести.
Она решила оставить советника "как есть", и он уже даже собирался жениться.
– Новых чиновников надо выбирать.
Клеопатра опешила. Как это так – выбирать? И при отце, и раньше это всегда делалось "жребием". Понятно, что без подтасовок – и, разумеется, взяток тем, кто эти подтасовки мог осуществить, – не обходилось, но выборные должности – это было вообще что-то из ряда вон выходящее.
– А если они не будут справляться?
– А ты, моя царица, готова назвать сейчас людей, которые будут справляться? Мы их попросту не знаем. А выборные… Вдруг отыщется какой-то самородок? А если нет, то несправившегося всегда можно будет заменить, но у людей останется в памяти то, что к их мнению прислушались.
Пожалуй, Аполлодор слишком много общался с Цезарем. Но, поразмыслив, женщина согласилась. Народ будет счастлив – это раз, можно некоторое время не забивать себе этим голову – это два. Выборы – стало быть, выборы.
– А если кто-то начнет злоупотреблять, мы его казним. Показательно.