Некоторое время он смотрел на человека, стоящего перед ним, словно запамятовав, кто он такой. Это его брат?.. Да, это он, только совсем не такой, как в прежние годы. Он всегда был трудноуправляем, взбалмошен, вспыльчив, но все-таки между братьями ощущалась привязанность, даже любовь. У Шона не было такой дикой злобы, такой тяги мстить. Однако еще до знакомства с Рейвен, до того, как он попал на флот, в его характере стали происходить необратимые перемены к худшему… А теперь еще эти страшные в своем злорадстве угрозы предать собственного брата. Который всегда пытался выручить его, спасти от притязаний дяди, от денежного краха, от службы на корабле. Теперь - от преследования со стороны родственников Рейвен и ее жениха, результатом чего стала поспешная женитьба на Рейвен. Что, по-видимому, доконало беднягу Шона, лишило остатков рассудка.
Снова, в который уже раз, в Келле проснулась жалость к брату - ведь он болен, просто болен. Тем, что он делает и говорит, командует не он, а его болезнь. Но если так, почему сам больной не делает никаких попыток вылечиться, не только не слушает своего врача, а грозит предать его в руки судьи. Выдать даже не за тридцать сребреников, а просто так, по злобе… Как обыкновенный подлый наветчик…
Кровь бросилась в голову Келла.
- Сообщай кому хочешь и что хочешь, - сказал он. - Это не изменит моего намерения отправить тебя в Ирландию.
В искаженном лице Шона появилось что-то жалкое.
- Ты прекрасно знаешь, - дрожащим голосом заговорил он, - я такой, как есть, во многом по твоей вине. Ты обещал маме, что будешь меня защищать, но не защитил. Дядя Уильям делал со мной что хотел, а ты… ты…
В прошедшие годы, во время их нередких ссор и споров, эти слова Шона делали Келла почти беспомощным, однако сейчас они не возымели прежнего действия. Его брат зарвался, он стал не только отвратительным, но и опасным для многих, и в первую очередь для Рейвен. А ее Келл должен оберегать.
- Да, - произнес Келл негромко и почти спокойно, - да, я не могу простить себе, что не сумел защитить тебя от дяди. Ты знаешь это. Но прошлого не изменить. И это тоже тебе известно… Сколько раз я подставлял себя на твое место и думал, как бы я поступил…
Лицо Шона снова исказилось - на этот раз стало еще более жалким.
- Как? - истерически крикнул он. - Не так, как я! Ты бы дрался с ним с самого начала, я знаю. Потому что ты всегда был сильнее, чем я… Всегда… И сейчас.
Он опустился в кресло и закрыл лицо руками. Рыдания сотрясали его.
Келл почувствовал, что гнев уходит из него, как воздух из порванного мяча. Он наклонился на своем стуле, ему хотелось погладить брата по голове, произнести какие-то правильные слова. Новые слова, потому что все уже было сказано не один раз.
- Шон, - сказал он наконец, - ты понимаешь, что происходит? Не давай прошлому взять верх над тобой. Уничтожить тебя…
Шон отнял руки от залитого слезами лица.
- Я знаю, - хрипло проговорил он. - Порой я не могу с собой сладить. Какой-то червь забирается ко мне в голову, шевелится там и давит… Заставляет наброситься на кого-то, оскорбить… ударить… Причинить боль… И тебе тоже.
Жалость пронизала Келла. Жалость и острое желание помочь.
- Я помогу тебе стать здоровым, Шон, - сказал он. - Мы найдем новых врачей.
- К черту врачей! К черту этих шарлатанов, которые снова будут кряхтеть надо мной, качать головами и класть в карман твои деньги!.. - Он неловко отер слезы и тихо добавил: - Прости меня, Келл. Я сам не знаю, что наговорил тебе. Я просто неблагодарная свинья, и больше никто. Извини, ради Бога… Все потому, что я по-настоящему полюбил Рейвен… Первый раз в жизни… Я чуть совсем не сошел с ума, когда узнал, что ты встал на ее сторону - выбрал ее… А теперь она настраивает тебя против меня еще больше…
- Я не выбирал ее намеренно, по своей воле, Шон. Мы уже говорили об этом. Если б не твой поступок, ничего бы этого не было… И она никогда не будет между нами. Но спокойно смотреть, как ты причиняешь ей боль и заставляешь страдать, я тоже не буду. Можешь ты это понять?
- Да.
Шон произнес это короткое слово почти шепотом.
- Поклянись, что оставишь ее в покое!
- Я… я клянусь.
Келл видел, с каким трудом его брат выдавливает из себя согласие.
Поднявшись, Келл приблизился к Шону, положил руку ему на плечо.
- Тебе необходимо уехать, пойми это. В первую очередь ради себя самого. Если ты останешься, тебя будет продолжать мучить прошлое - и близкое и далекое.
- Наверное, ты прав, - после некоторого молчания проговорил Шон. - Но куда мне ехать?
- Я же сказал: в Ирландию. На ферму. Помнишь, когда-то мы договаривались, что ты будешь отвечать за разведение новых пород и за их улучшение.
Шон кивнул, слабо улыбнувшись. Он сызмальства проявлял любовь к лошадям, Келл думал заинтересовать его, а заодно удалить из Лондона, от его соблазнов. Но из этого пока что ничего не выходило. Сейчас он решил, что для Шона это будет неплохой, пусть и временный, выход из его тяжелого душевного состояния.
Впрочем, искушений и соблазнов хватает и в Дублине, при желании их можно найти даже на необитаемом острове. Потому что они - в душе человека.
- Ты поедешь со мной? - спросил Шон.
В его голосе прозвучала почти детская надежда, и сердце Келла опять сжалось.
- К сожалению, не смогу, - ответил он. - У меня здесь дела. Мой клуб…
- И Рейвен Кендрик…
Из глаз и голоса Шона исчезла всякая ребячливость, во взгляде сверкнула злоба.
- Да, - сказал Келл. - И Рейвен тоже. Но это не значит, что я буду меньше заботиться о тебе, Шон. Ты должен уехать ради себя самого, уверяю тебя.
- Хорошо, брат, - поникшим голосом произнес Шон. - Сдаюсь. Если это сделает тебя более счастливым, я уеду.
Было около полуночи, когда Келл вернулся к себе домой и с явной неохотой направился к двери, ведущей в спальню Рейвен. Он представлял, как она удивится - но не обрадуется - тому, что он вернулся сегодня намного раньше обычного, и еще больше - тому, что он вошел к ней. Но он должен войти - чтобы принести извинения за очередную дикую выходку своего брата.
Келл медленно прошел через полутемный холл, поднялся по лестнице, зашагал по коридору. Его мысли вернулись к недавнему разговору с Шоном. Да, это его мука мученическая, камень на шее. Его обязательство перед собой, перед памятью матери. В отличие от Каина он "сторож брату своему".
Упоминание братом о смерти дяди всколыхнуло воспоминания…
Через полгода после их бегства из Англии Уильям Лассетер с помощью специально нанятых людей выследил их и однажды вечером заявился в их жалкую каморку в Дублине, где они тогда жили. Келл, как обычно в это время, зарабатывал деньги на пропитание игрой в карты или в кости в различных тавернах города. Игрой, в которой неожиданно для себя преуспел и чаще выигрывал, нежели проигрывал. Днем он отсыпался, а еще занимался, где только мог, фехтованием на рапирах. Это занятие он полюбил еще в Лондоне, а рапиру захватил с собой, когда они бежали оттуда.
Открыв на рассвете дверь к себе в комнату, он застал ужасную картину: своего брата, плачущего над окровавленным телом их дяди Уильяма.
- Это случайно, Келл, клянусь… Я не хотел… О, Боже, это случайно… Я пытался остановить его, когда он полез на меня с кулаками, а потом и…
Не сразу Келлу удалось выяснить у рыдающего брата, что же произошло. Озверевший дядя требовал, чтобы они вернулись в Лондон; он начал яростно трясти Шона, а тот так же яростно сопротивлялся. Когда тот воспламенился до того, что возобновил свои прямые посягательства, Шон в отчаянии схватил подвернувшуюся под руку рапиру Келла и заколол его ударом в грудь.
Келл не мог осудить за это своего четырнадцатилетнего брата - наверное, он сам поступил бы так же, если бы стал свидетелем происходившего. Действия мальчика были естественной самообороной, так он считал.
Поэтому без особых угрызений совести он решил скрыть то, что произошло. Для этого нужно было избавиться от трупа. Что он и сделал: отволок его той же ночью на близлежащую пустынную дорогу, и смерть дяди Уильяма выглядела как обычное убийство с целью ограбления.
Полицейское расследование не оставило в покое братьев, некоторая часть подозрений коснулась Келла - ведь он был известен как любитель фехтования, а смерть стала результатом удара рапирой. Однако прямых улик не было, и дело повисло в воздухе. Остались только слухи, что к убийству мог быть причастен Келл. О младшем брате, естественно, никто не говорил, а Келл и не думал защищать свое имя, переложив вину на Шона. Пускай уж лучше подозревают в убийстве его.
Шон так никогда и не оправился от всего происшедшего - так считал Келл, и это заставляло его еще больше заботиться о брате. Ну как не пожалеть совсем молодого человека, вынужденного жить с таким неизмеримо тяжким грузом на душе: жертва развратных действий близкого родственника и убийца. От этого не излечат ни братские слова утешения, ни время…
Келл тяжело вздохнул и на мгновение устало прикрыл глаза, остановившись перед дверью в спальню Рейвен. Как бы то ни было, оправдания и прощения поведению Шона по отношению к ней нет и не может быть…
И ему, Келлу, тоже досталось. Нелегко жить, зная, что тебя подозревали и продолжают подозревать в убийстве, которого ты не совершал. А ты не можешь даже попытаться оправдать себя, не вовлекая в это собственного брата, не выдавая его страшную тайну. Две тайны. В случае раскрытия одной из которых дядя был бы по закону приговорен к смертной казни…
Из-под двери в комнату Рейвен виднелась полоска света, Келл негромко постучал и вошел, услышав ответ. Она читала, лежа в постели, и, подняв голову от книги, бросила на него недоуменный, почти испуганный взгляд и прижала раскрытую книгу к груди, словно ища в ней защиту.
Келл уже пожалел, что потревожил ее в ночное время, но не ретироваться же теперь, когда он вошел.
- Что-нибудь случилось? - тревожно произнесла она.
- Я пришел, чтобы извиниться за своего брата, за его сегодняшнее поведение, - сказал он, тихо прикрывая дверь.
Она продолжала молча и недоверчиво смотреть на него, пока он шел к ней. Молчала она, даже когда он присел на краешек постели.
- Наверное, я выбрал не слишком подходящее время, - заговорил он, - но мне хочется, чтобы ты поняла кое-что в отношении Шона. Как и почему он стал таким, каким ты его узнала.
- По-моему, я уже немного знаю, - сказала она.
- Видимо, недостаточно. Последнее время у него участились приступы депрессии, упадка духа. И тогда он почти перестает есть, мало спит, зато слишком много пьет вина. Однако до того, как он попал на флот, с ним такое редко приключалось.
- Да, видно, не очень мне повезло, - произнесла Рейвен.
Келл с неодобрением взглянул на нее, но сдержался и продолжил:
- Когда он исчез этим летом, я очень обеспокоился и потратил не один месяц, разыскивая его. Потом в порту случайно обнаружил его имя в списке корабельной команды… Что я сделал? - Он увидел, что Рейвен внимательно слушает. - Я нанял шхуну и отправился на поиски этого корабля, совершающего каботажное плавание. Когда я наконец ступил на борт того судна, я нашел там Шона в каком-то закутке, избитого, закованного в кандалы, лежащего в своих испражнениях… - Келл на какое-то время замолчал. - Он мой брат, Рейвен, - сказал он потом, словно оправдываясь, - и, полагаю, ты поймешь мое состояние.
- Да, - прошептала она, чувствуя, как непроизвольные слезы подступают к горлу.
- А то, что испытал он, можно ли представить?
- Да, - повторила она сдавленным голосом, опуская глаза.
- Это, наверное, доконало его, Рейвен.
Теперь молчала она, хотя Келл ждал от нее ответа. И она ответила, еле слышно, так, что он с трудом разобрал:
- Вы хотите, чтобы я простила ему все, что он мне сделал?
- Нет, Рейвен. О прощении речи не идет. Я хочу, чтобы ты понимала, что сделало его таким, какой он сейчас. Он болен. Да и кто после того ужаса, который он пережил, остался бы в нормальном состоянии. Я уж не рассказываю о многом другом.
Она сидела с опущенной головой, с книгой, прижатой к груди, не говоря ни слова. Он приподнял пальцем ее подбородок, посмотрел ей в лицо.
- Ему нужно лечение, - сказал он. - Исцеление. Я отправляю его на ферму в Ирландию. Тебя он больше тревожить не будет.
Она содрогнулась, как от холода.
- Спасибо, Келл. Будет хорошо, если мы с ним не увидимся какое-то время.
- Вы не увидитесь. Возможно, никогда…
Ее потемневшие голубые глаза внимательно смотрели на него. Не с любовью, подумалось ему, нет, но, во всяком случае, с признательностью.
Внезапно он ощутил, что находится у постели красивой женщины, полураздетой и желанной. Он вспомнил и ясно представил себе ее тело, его формы и изгибы, его движения, запах… Он не забыл о нем… не мог забыть с той свадебной ночи… И еще с одной ночи, до этого… Он обругал себя. Нельзя так поддаваться воздействию обстановки, минутному настроению, черт возьми!
Чтобы отвлечься и успокоить себя, он взял из рук Рейвен раскрытую книгу. Не видя названия, по золотому обрезу страниц, по изящной обложке он понял, что это, видимо, то самое произведение, которое перешло к ней от матери и где раскрывались интимные стороны любви.
Он вопросительно посмотрел на Рейвен, она, покраснев, кивнула. Он сдержал улыбку, подумав о нелепости ситуации: супруга вынуждена вместо живого мужа удовлетворяться эротическим чтивом, а у мужа даже этой возможности нет. Правда, его всегда ждут в доме у мадам Фуше…
Подавив вздох, он поднялся с постели.
- Хочу надеяться, - сказал он, возвращая книгу в руки Рейвен, - что как-нибудь смогу ознакомиться с ее интригующим содержанием. Быть может, она научит меня чему-то, чего я еще не знаю.
- О да, конечно… Наверное… - смущенно пробормотала Рейвен, видимо, не поняв до конца смысла его слов.
Он же, ощущая себя в некотором роде победителем - сумел сладить с самим собой, ввергнул в смущение Рейвен, - снисходительно наклонился к ней и отечески поцеловал в лоб:
- Спи спокойно, дорогая.
После чего, чувствуя некоторое стеснение в паху, вышел из спальни.
Глава 12
- Спасибо, О'Малли.
Сколько уже лет по утрам произносила Рейвен эти слова. И здесь, в Лондоне, и там, на островах, когда старый конюх подсаживал ее в седло.
Она оправила юбки, плотнее запахнула теплый плащ - ноябрьское утро было морозным - и взяла в руки поводья. О'Малли ловко, совсем как молодой, вскочил на свою лошадь, и они отправились на ежедневную прогулку в Гайд-парк.
Сегодня Рейвен не рассчитывала встретить там Бринн, поскольку у той были какие-то дела, но Джереми Вулвертон, надеялась она, будет наверняка, и она поговорит с ним о том, что ее беспокоит. А беспокоили ее возможные неприятности, которые ожидали Келла, о чем она услышала на прошедшей неделе.
Самого Келла она не видела около недели, с той ночи, когда он пришел к ней в спальню и завел разговор о своем брате. То есть мельком они встречались - на лестнице дома, у дверей, - но Келл постоянно торопился, и поговорить с ним она не могла. А поговорить было о чем.
Бринн сообщила на днях Рейвен, что, насколько ей стало известно, о Келле и о его игорном клубе начали распространяться весьма неприятные слухи, идущие откуда-то из верхних слоев общества. Кто-то из сильных мира сего утверждает, что Келл ведет свои дела нечестным путем, что у него подозрительные связи да и сам он - личность достаточно сомнительная и что порядочным людям не следует посещать его заведение.
Услышав об этом, Рейвен сразу подумала, что все эти слухи - работа Чарлза Холфорда. Разумеется, не самого герцога, а тех, кого он специально подговорил или нанял. Об этом она и хотела поговорить с Вулвертоном. Ведь он проявил к ней дружеское участие, которое ее тронуло и удивило: большинство из тех, кого она знала, считали его всего-навсего беспутным и легковесным щеголем.
Вообще на прошедшей неделе Рейвен пребывала в более тревожном и подавленном состоянии духа, чем прежде. Почему? У нее было немало причин для этого, она называла их самой себе, в том числе и зимнюю погоду. Но всячески избегала упоминать о взаимоотношениях с Келлом, которые хотя и были обусловлены обоюдным соглашением, однако все сильнее тяготили ее. Да, у нее были хорошие друзья вне дома - их немного, но ведь хороших друзей всегда немного. Был верный друг и слуга О'Малли, но чувство одиночества все равно давало о себе знать. Она бы рада была повидаться даже с дедом, но тот отбыл в свое имение в восточном Суссексе и увидятся они теперь, наверное, не раньше Рождества.
Ее тревога, несомненно, усугублялась еще и тем, что она не знала, уехал ли Шон Лассетер из города и уедет ли вообще. Чуть ли не каждую минуту она ожидала его появления в доме, а когда бывала на улице, нервно озиралась: не следует ли он за ней.
Что касается отношений с Келлом, которые она упорно старалась не принимать в расчет, то мысли о них не выходили у нее из головы, и особенно тягостными бывали они по ночам. Она подолгу не могла уснуть, а если и засыпала тревожным сном, то видела не своего любимого флибустьера, а Келла. Только его.
Разум подсказывал ей, что, в сущности, ее положение не такое уж плохое и могло быть намного хуже. Да, она потеряла возможность заполучить титулованного - но совершенно безразличного ей - мужа; да, двери многих аристократических домов еще долго, если не всегда, будут закрыты перед ней. Но, в конце концов, зачем они ей нужны? Только затем, что мать хотела видеть ее среди высокопоставленных особ? Да провались они все пропадом!
У нее остались друзья, личная свобода, и это, пожалуй, важнее всего. Снова ее мысли возвращаются к Келлу. Снова она повторяет себе, что о лучшем и мечтать нельзя: ее так называемый супруг - человек, без сомнения, порядочный, бескорыстный и достаточно обеспеченный. Он не предъявляет к ней никаких претензий, не следит за тем, как она проводит время; он попросту равнодушен к ней. Она вправе отвечать ему тем же, что неизмеримо облегчит их совместное - на недолгое время - существование…
Но вслед за этим выводом к ней сразу же приходит ощущение пустоты, которое она всячески старается прогнать. Она вслушивается в ночные шорохи. Ей кажется, и она хочет этого, чтобы его шаги послышались за ее дверью. Чтобы дверь отворилась и он вошел. Чтобы приблизился к ее постели и…
Она гонит эти мысли, но это плохо удается.
Конечно, он очень занят в своем клубе, утешает она себя. Ему надо много чего подготовить, чтобы отправить брата в Ирландию. У него еще какие-то дела. От кого-то она слышала, что он занимается благотворительностью. Ну, Бог в помощь. Правда, она тоже могла бы чем-то помочь, если бы он к ней обратился. Она была бы рада хоть какому-то делу… Но он молчит. Молча проходит ночью мимо ее двери. Здоровается, если они где-то сталкиваются днем… Ну и пусть. Вскоре она привыкнет к этому, обретет душевный покой, потом найдет какое-то занятие по душе, а там и… Там видно будет…