Это было обшарпанное, старое двухэтажное здание, в промышленном районе города. Все здесь казалось ни менее ветхим. Старые облупившиеся колонны со строгими пустыми глазницами немыслимых рабочих и работниц, годов не иначе двадцатых выпуска. Они безмолвно посматривали на меня со своей высоты. Ехидно посмеиваясь, глядя на измененную теперь субстанцию окружающего их мирка. На их лицах застыла предвечная сила борьбы за это. Они то точно знали как жить. Странно вообще, что здесь еще живут люди. Квартиру я нашел сразу, долго звонил. Но когда понял, что звонок не работает, попробовал постучать. В место глухого стука дверь неожиданно отварилась. Я вошел. В единственной комнате было пусто. Окно, занавешенное легкой, старой тюлю. Стол, стул, какая – то картина на стене. Какая-то? Да нет, это же наша с ней картина. Боже это же наша с ней картина!!!!
Лернону совсем стало не по себе. Снова закружилась голова и пересохло в горле, но читать он не переставал:
После нашего сумбурного знакомства, она как то легко предложила показать мне свой город. Она прямо таки настаивала на слове "свой". Или просто в ее интерпретации это звучало пафосно. Она повела меня на выставку их местных художников.
-Вот она, – торжественно объявила моя незнакомка, – любуйся!
Передо мной возникло среднего размера полотно с размашисто накиданными на нем маками. Одни маки цвели, другие складывались в бутоны, третьи сворачивались в коробочки.
– Маки и только маки. Правда, чудо? – Спросила тогда она. – Ты любишь цветы?
– Да, – тихо ответил я.
– А я терпеть не могу, – прозвучало смелое заявление. – И еще терпеть не могу музеи, здесь нельзя курить. А вот они, – и она ткнула мизинцем в полотно, – они мне очень нравятся. Когда-нибудь я накоплю миллион денег и куплю ее.
– Не думаю, что это произведение стоит миллиона денег, – усомнился я.
– Думаешь, – весело пискнула она,– а я думаю, что стоит. Все чего-то, да стоит. У всего есть своя цена. Вот у тебя какая она?
Я поразился, – а разве у людей есть цена?
– А ты думаешь что ты, – и на этот раз ее замечательный мизинец смотрел мне в подбородок, – важнее этой картины. Для кого-то возможно и так. А вот для меня и вовсе нет.
И она глупо расхохоталась и бросилась вприпрыжку из зала выставки.
– Ну,– кричала она мне, – не отставай.
Я бежал за ней как мальчик. Я совсем не люблю цветы, кричала она на весь музей. Люди оборачивались на нас, пробегающих мимо, и недоумевали.
– Я только люблю в центре, у цветочных рядов копаться в свежих бутонах роз. Там иногда попадаются малюсенькие такие жучки.
Наконец я догнал ее, догнал и прижал к себе. И она, уже глядя своими не моргающими огромными глазами мне прямо в душу, прошептала:
– Там иногда живут маленькие такие цветочные жучки. Они строят там свои отношения, приходят с работы, пьют чай на вечерней кухне. Смотрят друг другу в глаза и разговаривают.
– Жучки? – Только и переспросил я, улыбаясь.
– Жучки, – хихикнула она, и прижалась ко мне сильнее, – жучки, да и только.
Потом мы пили с ней чай.
– Здесь самые вкусные булки в городе, – шептала она мне, шептала и снова смеялась, – Они наверняка что-то туда подсыпают? Просто булка, сама по себе, не может быть вот такой вкусной, как ты думаешь?
Я смотрел на нее и поражался, чудо да и только.
– Давай, – сумбурно вскрикнула она,– давай писать друг другу письма. Прямо сейчас, на салфетках. Вот только я буду как ты, а ты будешь мною. Ты понял меня?
-Я постараюсь,– взмолился я. Но она уже притащила откуда то, кучу бумаги, аккуратно поделила пополам и снарядив меня шариковой ручкой, принялась за таинство письма.
– Я пишу от твоего имени, – напутствовала она меня, – ты же не забыл?
– Я помню, – вздохнул с усердием я, и начал писать.
Здравствуй мой недавний незнакомец, – начал нерешительно я. Пишу тебе, только потому, что страшно соскучилась. И возможно ли в нашем возрасте вот так вот запросто и страшно соскучиться? Вопрос конечно.
– Что за ерунду ты там написал? – Она выдернула мой лист и весело рассмеялась.
– Да, – ухнула она разочарованно,– с воображением у тебя прямо таки беда. На вот прочти, – и она сунула мне свой вариант, моего же письма, к ней. И пока я читал, она строчила новые письма. Я аккуратно взял салфетку и прочел:
Здравствуй дорогой мой человек, не обижайся на меня, что я не звоню не шлю злополучные СМСки, а просто и банально пишу тебе это письмо. Просто бумага стерпит все, а вот на счет сотовой связи я не уверен, потому и пишу, да и ладно. Скучаю по тебе ужасно, иногда долгим, безмолвным вечером, я сижу у окна и с теплотой смотрю куда то в даль, там бывает дождь , и капли резво падают на стекло протачивают себе немыслимые пути и тоннели. Я пытаюсь пальцем проследить их путь, но редко удается угадать его до конца. Там бывает снег, и метет, метет, кружится вихрем белое безмолвие. А иногда бывает чистое черное небо, и ковер звезд, усыпавший его, но вся эта красота не имеет никакого значения без тебя. Но ты опять где-то. Конечно не со мной и конечно счастлива.
И тем ни менее мне очень хочется чтобы ты была бы счастлива, чтобы ОН гладил твои нежные плечи, прижимал к себе твои ладони, дыханием согревал их, и шептал тебе на ушко каждый такой вот вечер, я люблю тебя, и поверь мне, если он так не делает, с ним и не стоит тогда жить, потому что в таких мгновениях и рождается вечность, и искренность и любовь и сама жизнь. Боги никогда не изменяют, это у людей такой удел.
– Да ты прямо писательница, – удивленно сказал я, – возможно немного пафосно и поэтично?
Но она молча передала мне другую салфетку и принялась за написание следующих. Я прочел:
Это у людей, такой удел.
Но вот прошло время, и мы уже друг друга знаем, и ты называешь меня, мой друг, а я тебя все так же безответно, любимая. И я не могу врать не себе ни, тем более тебе. И разве может человек вот так вот, запросто на бумаге изобразить все то, что он переживает и чувствует по отношению к другому человеку, кроме банального, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, да и вроде банального, но ведь все в этой фразе заключено. И нежность, и страсть, и огонь и лед, и главное ТЫ. Ты, здоровая, живая, счастливая, все равно с ним или со мной, но главное счастливая. С улыбкой на лице, и с светлой искоркой в твоих выразительных глазах.
Дальше, с нетерпением беру следующую салфетку, и читаю:
Помнишь тот вечер, тогда я весь день думал о тебе. Вдруг, думал я, пускай ты невзначай позвонишь мне, скажешь что тебе плохо, что тебе одиноко. И пусть бы это была ночь, и я бы собрался и через весь город бежал бы к тебе, чтобы просто увидеть и обнять.
Часов в двенадцать ночи ты позвонила, и я правда бежал, и я нашел тебя пьяную, обнял, поцеловал, и понял что я даже боюсь к тебе прикоснутся, сделать больно невзначай. Если бы я тогда знал что это событие станет моей отправной точкой, моим меридианом в жизни, моим стартом и моим финишем.
После этого ты как то особо не общалась со мной, говорила что-то о стыде, о том что все это нам следует позабыть, но я все помню, и вряд ли забуду, запах твоих ночных волос, эти руки, эти глаза. И я не испытываю никакого стыда, прости меня, но не испытываю. Я просто тебя люблю.
– Да сразу видно, что это писала женщина, – попытался раскритиковать я, ее творчество. Но она была неприступна, и писала и писала, а мне пришлось читать, и уже без остановки, меняя салфетку за салфеткой:
Однажды ты с волнением в голосе подошла ко мне и сказала что нам срочно надо поговорить.
-Я беременна, сказала мне ты,– и между прочим от тебя, что я скажу мужу, что же теперь будет?
А я был просто счастлив, я просил тебя не принимать скоропостижных действий, не поддаваться эмоциям. Потом я всю ночь думал, и позвонив тебе сказал, ПОЖАЛУЙСТА, роди мне этого ребенка, живи с ним, да живи с кем хочешь, пусть он думает что это его, но главное что я буду знать правду, и ты тоже. Сделай меня счастливым, ведь это в твоей власти. Ты молчала в трубку, может даже плакала, но молчала. Через неделю я узнал что ты сделала АБОРТ.
Следующая.
И я снова стою у окна, снова идет дождь, и где-то ты, по своему счастлива, и где-то я по-своему не счастлив, и все это жизнь. Почему то я думал не долго, единственное раздумье , было по поводу, КАК, но и этот вопрос я решал скоренько. Я сьел их штук сто, или даже больше, сел за бумагу, и написал тебе вот эти строки.
И понятно что всего я уже сказать тебе и не успею и не смогу, но и пускай, тебя я не в чем не обвиняю, и зависла в воздухе как некий аромат, как чувственность в пустоте, одинокая моя фраза, я люблю тебя, но ничего она уже не весит и не стоит, и.
Я посмотрел на мою сказочную писательницу, но она молча передала мне новую пачку писем.
Извини что опять пишу тебе, хоть вроде и умер. Хотя мне это все только кажется, да нет не кажется, я и вправду умер тогда, и где то ТАМ, одна женщина подошла ко мне и сказала, давай я верну тебя домой, и ты примешь другое решение, во всяком случае ты попробуешь.
И вот я снова стою у окна, и снова тот же самый вечер окутал мое сознание, и ты снова позвонила мне, и я бежал к тебе и обнимал и целовал.
Следующая.
Но я был готов к серьезному разговору, я ждал его, и конечно же он состоялся. Мы сидели с тобой за маленьким столиком в кафе, я держал твою руку, смотрел в твои глаза, как же ты мне дорога, как же я тебя люблю, но ты говорила о другом.
-Ты очень мне небезразличен, – говорила ты, – ты мой самый близкий и преданный друг, и я знаю что слово это так режет тебе уши, но прости меня, я не могу быть с тобой, и я не могу родить этого ребенка.
-НЕ будь эгоисткой, я прошу тебя, послушай, почему ты не веришь мне?
-Я не верю никому,– сказала ты
Почему то я думал не долго, единственное раздумье было по поводу КАК, но этот вопрос я решил скоренько.
Следующая.
Я достал небольшой пистолет, купленный с рук накануне, и не думая выстрелил в нее. Но осознание того что же я наделал, пришло буквально через секунду. Я опустился рядом с тобой на колени, обнял тебя и заплакал. И понял, что тоже хочу умереть. Я потянулся было за пистолетом, но был уже скручен кем-то ненавистным мне, и я кричал, отпустите меня, я хочу к ней, но укол в руку успокоил меня.
Следующая салфетка.
И вот я снова стою у окна, здесь мне разрешают думать, иногда дают бумагу и карандаш, и у меня есть возможность писать тебе, моя любимая, моя единственная женщина, врач сказал, что возможно я скоро поправлюсь, лет через сорок он обещал меня выпустить, и тогда я обязательно познакомлю его с тобой, с моей доброй, с моей красивой, с моей женщиной. Ночами я пишу тебе стихи, я очень хочу к тебе, но доктор сказал, что пока не следует принимать таких вот решений, но я все же планирую.
И пишу тебе и люблю тебя, и.
Следующая.
Здравствуй мой дорогой человек, здравствуй отрада моих глаз, смысл моей жизни, моя любовь, и мое проклятье. И снова ОДНА женщина как-то ночью зашла ко мне в палату.
Я,– сказала она, могу снова вернуть тебя назад, но мне хотелось бы, чтобы ты уже начал думать. Куда ты идешь, что ты делаешь, да и вообще кто ты такой? Дорогу в рай не находят за пять минут, сказала она, а дорога в ад порой и широка и легка, и твой выбор, ты идешь, ты и принимаешь решение, так что давай , принимай.
Следующая.
И я снова стою у окна, за окном тихо, и самое больное во всем этом что я все это помню, и первую жизнь и вторую, и вот снова ты звонишь, и возможно я дурак, но я опять бегу к тебе, и обнимаю и целую, и ничего не могу поделать с собой, и пускай я снова отравлюсь, или же убью тебя и сойду с ума, плевать. Все за эту ночь я отдаю сегодня, и свой разум и свою любовь, и всего себя как свою жизнь, ничего уже не значащую. И только эта ночь, и я и ты, и от этой отправной точки я снова начинаю жить, мотор снова набирает обороты, и что-то нежное разливается в животе, и нега двигается вместе с пульсом в крови, и одно дыхание на двоих, и мы тихонечко срастаемся кожей, становимся одним целым, мы любим друг друга, и ангелы завидуют нам.
– Позволь я напишу дальше, а то у тебя опять все закончится через одно место, – запротестовал я. Она же молча, посмотрела мне в глаза и пододвинула ручку. Я быстро начал писать.
И эта ночь закончилась, но не было уже никаких серьезных разговоров. Я просто взял и уехал.
Мне здесь уютно и хорошо, я привязался к местному церковному приходу, хожу на службы, помогаю людям, чем могу.
Кому словом, а кому и делом. Научился гончарному ремеслу, с ребятишками лепим вечерами разные фигурки из глины, я их расписываю и обжигаю, но иногда я все же вспоминаю о тебе.
И здесь я встретил ТУ женщину. Она как-то невзначай возвращала меня к жизни. А здесь она даже не была похожа на волшебницу или святую, она просто улыбалась людям, и мне показалось, что все мы, все кто живет с ней в этом приходе, все живут уже не первую жизнь. И по воле ее, или же кого-то могущественного, опять имеют шанс прожить эту жизнь, ну вот как-то так, не затейливо, для людей не оставляя себе ровным счетом ничего, не накапливая греха в душе, и злобы в сердце, но при всем этом я все же иногда думал о тебе.
– Ну уж нет, – рявкнула недовольно она, – это мой рассказ, и закончится он по-моему.
Она вырвала у меня ручку и принялась писать дальше.
И однажды ты приехала, с тобой была девочка, лет пяти, аккуратные банты, платьице в голубой василек, синие сандалии,– знакомься, сказала ты, это твой папа.
Почему ты не сказала мне, что будешь рожать, я то был уверен что ты поступишь по другому. И я плакал, и обнимал свою маленькую, прекрасную девочку. И выяснилось, что ты уже одна, ты все рассказала своему мужу, он оказался понятливым и просто ушел, а ты осталась одна, и вот почему то спустя пять лет, ты приехала ко мне. И нет, ты не ждешь понимания, ты по-прежнему никому не веришь, и тебе даже не трудно одной воспитывать мою дочь, и зачем же ты тогда приехала, зачем?
– И зачем?– Я пристально всматривался в мою недавнюю знакомую. Она же вытерла платочком свой вечно шмыгающий носик, написала следующее:
– Просто я захотела тебя увидеть,– банально ответила ты, и я обнимал тебя и целовал, и если захочешь, сказала ты, можешь приезжать ко мне, твоей дочери нужен отец, но только так, мне же не нужен никто. И ты уехала. А я долго думал, и решил уехать к тебе, может ты все же поверишь мне, и все у нас с тобой получится, я собирал вещи неспешно, а ТА женщина , будто невзначай сказала мне:
– Неужели ты не понимаешь, живя уже в третий раз, что она тянет тебя в ад.
Но я снова пишу тебя и люблю тебя, и.
-И что дальше?
– А дальше, было так, – увлеченно воскликнула она, и снова взялась за письмо:
Я проснулся, неспешно встал, посмотрел на часы, без двух минут двенадцать.
И я снова стою у окна, я открыл его, и вдохнул полной грудью свежий ночной воздух, застрекотал сверчок, сверху мне нежно улыбнулась луна, и приветственно машет лапой ель, как всегда не спится вечным искателям любви – котам. И вместе со всем этим, я полусонный снова стою у окна, и вновь задребезжал телефон, и я все понял. Я опять должен принимать решение, и видимо уже в миллионный раз, но я тупо смотрю на вибрирующую трубку сотового телефона, как же я люблю тебя милый мой человек, как же я хочу тебя увидеть и обнять и поцеловать.
Но я принимаю решение, и выбрасываю телефон в раскрытое окно. И поэтому пишу тебе.
Не обижайся на меня дорогой мой человек, что я не звоню тебе и не пишу злополучные СМСки, а просто и банально пишу тебе это письмо. Просто бумага стерпит все, а вот на счет сотовой связи я не уверен, вот и пишу тебе и люблю тебя…и…
-Значит, он бросил ее? – тихо спросил я.
– Значит эта история бесконечна,– прошептала она, и, собрав все салфетки в кучу, смяла их, и выбросила в пустую корзину у барной стойки.
Бесконечна…как сама жизнь.
-Как ты там? – пискнул плашет.
Я смотрел на пустую комнату, и на вновь пришедшее сообщение.
– Сестры твоей нет,– смело написал я, – что делать то?
– А ее и не было.– Прочел я сообщение от нее.
– Это дурная игра? Что ты задумала прошивка?
Успокойся , высвечивалось на экране. Ты уже слишком далеко зашел, слишком далеко чтобы забыть все то, ради чего ты погрузился в это состояние. Ты же пропитываешься ее, ты сам становишься ее. Очнись, слышишь, я уже не прошу тебя, я кричу тебе…очнись!!
-И еще крылья, понимаешь,– спрашивала она меня. Когда человек любит у него вырастают крылья. Ты думаешь, что они как у ангелов? Белые и меховые? Да нет же, – она весело бегала по кругу и смеялась, – они как у стрекозы. Тоесть их несколько. Как минимум четыре. И они прозрачные и перепончатые, и переливаются на солнышке. Когда ты машешь ими быстро ,быстро, они переливаются на солнышке. И ты тогда можешь летать, но тебе немного жаль. Жаль, что крылья твои только лишь твои.
Очнись, слышишь, очнись.
Лернона трясло как в лихорадке, он закатил глаза и потеряв сознание упал на пол.
– А как ты можешь запомнить все это? Ты же не записываешь. Ты же вообще никогда и ничего не записываешь. Вот к примеру про снежинку, я же тебе сотню раз рассказывала про мою снежинку. Про единственную в своем роде. Как я жду всегда ее прилета. Стою зимними вечерами и задрав голову вверх, жду прилета ее, моей и только моей снежинки. А знаешь, у каждого же есть она, его снежинка. Она прилетит к тебе, и умрет на твоей ладони. Потому что для тебя понимаешь, для тебя.
Очнись. Лернон.
ОЧНИСЬ!!!!
И глаза, я буду помнить только глаза. Это все что останется в моей памяти. А ты? Что будешь помнить ты? Руки? Губы? Слова? Сколько нужно сказать слов, чтобы остаться в памяти? А я буду помнить только глаза, они не могут врать, и не надо опускать их вниз…не надо…ты же не бросишь меня….а?
-Что? Что ты имеешь в виду? – шептал сквозь пелену Лернон, – где ты? ГДЕ ТЫ?
ОЧНИСЬ,ОЧНИСЬ,ОЧНИСЬ.
– Очнись, ну, как ты себя чувствуешь?
Я открыл глаза. Девушка в белом халате пристально и улыбчиво смотрела на меня. Она прощупала своей легкой рукой пульс на моем запястье и снова переспросила, – как ты себя чувствуешь?
– Голова немного кружится, сухо ответил я, – а в общих чертах, вроде нормально.